— Ну, как, Лидка-калитка? — спросил Измаил нарочито бодрым тоном.
— Плохо... — неожиданно для всех и еще более для самой себя созналась Лида.
Гришка сжал кулаки. Честное признание Лиды резануло по сердцу сильнее, чем подробный рассказ девчонок о происшествии на мосту.
Извечная жалоба слабого к сильному...
— Ну, как поживает коммуна? — сглотнув слезы, спросила Лида.
— Скучает по тебе.
— Серьезно?
— Абсолютно. И Маша тоже.
Дальше разговор не складывался. Посидели. Поглядели в пол. Минут через пять заглянула медсестра и выгнала всех троих.
Измаил вышел из больницы широкими шагами и проговорил убежденно и зло:
— Нужно мстить! Надо было ей сказать об отряде.
Гришка положил ему на плечо руку, соглашаясь.
А Лида, борясь с наплывающей болью, подумала: «Милый бумеранг... Ушел. Только ко мне ты не возвращаешься!»
Измаил решил не откладывать задуманного. Он разослал по общежитию ребят с предложением собраться к восьми часам в красном уголке.
Пришли немногие: несколько химиков, один радиофизик. Скальд привел двух первокурсников с мехмата. Бывшая 3-22 явилась в полном составе.
В красном уголке, как обычно, было полно студентов. Колдовали над конспектами, играли в шахматы.
— Мы хотим поговорить, — сказал Измаил. — Но желающие могут остаться.
— Опять перпетуум мобиле изобретать будет, — буркнул лохматый верзила, сгреб учебники и направился к двери. — Позаниматься не дадут, голованы!
— Катись, катись, занятый! — сказал ему Егор. — Умывальник свободен.
— А насчет чего разговор-то? — решил уточнить верзила.
— В двух словах не скажешь.
— Понимаешь, коллоквиум по английскому завтра, а у меня тексты...
— Ну, тогда конечно!
Но парень, чтобы утолить любопытство, сел на стул у двери (можно уйти в любое время) и независимо огляделся.
— Думаю, кто хотел прийти, пришел, — сказал Измаил.
— Начинай, — кивнул Егор.
— Я вот о чем, — Измаил привалился к подоконнику и посмотрел на Гришку, для поддержки. — Десять дней назад на Заистоке двое бандитов ограбили девушку с филфака. Она сопротивлялась, ее выбросили в пролет. Сейчас Лида в больнице. Один из нападавших пойман, а главного ищут.
К чему это я? А к тому, что наш город — самый молодежный в стране. Каждый пятый — студент, каждый десятый — научный работник. Так что скидок на темноту и необразованность делать нечего. И это в нашем городе, доверху набитом парнями, девчонки боятся после десяти выйти из дому!
В красном уголке произошло движение.
— Я предлагаю сколотить отряд. Свой. Студенческий. В нашем районе есть дружина, но я предлагаю — свой! — сказал Измаил.
— Нужно мстить! — выкрикнул Гришка.
— Да, но организованно и справедливо! Пусть всякая мразь боится самого этого слова — «студент»! Кто-то должен начать... Начнем мы. Но не жалея себя, на всю катушку! Чтобы не было стыдно за красные слова...
— Оружие будет? — спросил кто-то.
— Честно, не знаю, — ответил Измаил. — Пока это идея. Когда она оформится, пойдем по инстанциям.
— Короче, — снова не вытерпел Гришка. — Сначала мы должны набрать добровольцев!
— Добровольцы будут, — сказал от двери лохматый парень. — Дай сессию перевалить...
— Сам не можешь — другому расскажи, — посоветовал Измаил.
— А как вас разыскать? Я с первого этажа.
— Стучи в три двадцать два, — ответил Измаил.
***
Ровно через три недели, в тот день, когда Лида выписалась из больницы, студенческая дружина в первый раз вышла на дежурство.
Последние дни перед окончанием гастролей оказались для Маши особенно мучительными. Она не лгала, когда говорила Славке, что с тетей Симой заключен мир. С тетей Симой — да. Но остальные?..
Все словно сговорились не замечать Машиных страданий и при ней то и дело пускались в оживленное обсуждение предстоящего маршрута.
«Байкал! Ах, как это чудесно — Байкал!.. Витя, говорят, ты ел омуля? Ну и как?..»
Любимое Машино место в автобусе — рядом с шофером — уже захватила одна из эквилибристок.
Телеграфом попросили вычеркнуть имя Маши Соловей из афиш.
Тетя Сима начислила ей отпускные и дорожные — одним словом, выдали расчет.
Маша знала, что когда-то это должно было произойти. Но она не думала, что все это будет ранить так сильно. По временам ей казалось, что даже верблюд Байнур не берет хлеб из ее рук, презирает за измену цирку.
Маша плакала, колебалась.
Измаил все видел, но не делал никаких попыток помочь ей. Он внутренне сжался и молчал. «Выбирай!» — казалось, говорило все его поведение.
***
— Сегодня закрытие... — нерешительно, боясь разреветься, сказала Маша.
— Угу. — Измаил даже не оторвался от книги.
— Приду поздно.
— Угу.
Маша остановилась за его спиной. «Ну, обернись! Скажи что-нибудь ласковое!..» Измаил продолжал читать.
— Я... ухожу, — сказала Маша, стараясь, чтобы это прозвучало как можно беспечнее. — Не скучай!
— Что ты?! Я с парнями. Будь здорова! — Измаил лишь на мгновение отвел глаза от книги.
Маша ушла.
«Какой он сильный, — думала она по дороге. — У него все ясно и просто! Мне бы так...»
К привычному восхищению силой Измаила вдруг примешалась щемящая печаль. «Сильный, сильный... Всегда сильный. В броне. А как же быть тем, кто без брони?»
В цирке ее печаль усилилась, перешла в уныние.
Тетя Сима ходила с заплаканными глазами. Байнур заболел, и его номер отменили. Зрителей было мало.
И хотя проходы к манежу были уставлены последними осенними цветами, праздника в шапито не получалось.
Маша переоделась. Перед выходом на арену ее охватило оцепенение. Замирающая дробь барабана, неясный шум невидимого за портьерами зала — неужели все это в последний раз?!
Ведущий дважды повторил ее имя, а Маша все не могла двинуться с места.
— Что же вы?.. — укоризненно и мягко подтолкнул ее кто-то в спину.
Маша оглянулась. Витя! Но почему же — «вы»? Где его ласковое, родственное: «Машенька... смелей, рысенок...»? Куда все это уплывает, исчезает — навсегда?!
Она выбежала на арену, всем телом ощущая последний свет юпитеров, последние рукоплескания, последний детский взгляд из второго ряда...
От напряжения работала плохо. Но зрители были настроены добродушно и наградили ее выступление щедрыми аплодисментами.
Как во сне, Маша покинула арену.
Едва она скрылась за кулисами, как ее подхватили, усадили в кресло и в нем подняли на вытянутых руках.
Все закачалось, поплыло, послышался чей-то негромкий смех... Маша закрыла глаза.
«Все-таки я еще своя у них...» — мелькнуло в голове.
Она давно знала эту старую цирковую традицию: в день закрытия после каждого номера уносить артиста за кулисы в кресле. И не думала никогда, что это так ее взволнует.
Не дождавшись, когда ее опустят на землю, Маша соскочила с кресла, судорожно обняла парней в униформе и выбежала во дворик.
— Байнур, Байнур! Что же мне делать?! — Плача, Маша обхватила руками шею верблюда.
Байнур медленно и равнодушно пережевывал жвачку. Под ладонью Маши вздрагивали старые, жесткие мускулы.
— У Байнура совета просишь... А родную тетку, заменившую тебе мать, не слушала... — раздался за спиной голос, полный обиды.
Маша перестала плакать. Но шею Байнура не отпускала.
— Все жить торопишься, — продолжала тетка. — Легко бросаешься самым дорогим... Цирк тебе не нужен... На электронику потянуло. Как же — красиво и модно звучит! А что она тебе, электроника, если ты рождена артисткой?! Спохватишься — да поздно будет, умрет в тебе талант! В костер и тот дрова подбрасывать надо...
Маша в последний раз погладила шею Байнура. Выпрямилась.
— Я благодарна вам, но... не надо мучать друг друга. Хочу жить своим умом... Я так решила.
Она быстро прошла мимо тетки. Переодевшись в платье и накинув на плечи плащ, проскользнула мимо накрытого к прощальному банкету стола, выбежала на улицу.
Все. С цирком покончено. Она будет писать письма, приезжать к тетке в гости, покупать билет в первый ряд — но не больше! Она теперь взрослая. У нее муж, друзья, впереди — учеба...
***
Измаил драил пол в коридоре. Маша вспомнила: их очередь.
— Майка, бедный мой! Я сейчас...
Измаил разогнулся, и Маша только сейчас увидела, до чего он осунулся, побледнел. Она поднялась на цыпочках и поцеловала его.
— На работе... все нормально? — спросил Измаил.
— Нормально. Они уедут завтра, — ответила Маша, поняв его тревогу.
«Они» — это слово обрадовало Измаила. «Они» — значит, без Маши, значит, с цирком покончено! Он стиснул ее плечи и громко заговорил :
