—Георгий! Где ты? Пропадешь! Утопнешь!
Он бежал по еле заметной тропке, изредка останавливался,прислушивался. И опять: — Георгий, где ты? Отзовись! Пропадешь здесь. Утопнешь!
Вдруг чавкнуло рядом. Осторожно, боясь провалиться, Спиридонов пошел на звук. Увидел -в трех шагах от него в болотной жиже молча пропадал Мокашев. Спиридонов протянул руку:
— Хватайся.
— Уйди от меня.
Он хотел пропасть. Но когда жижа подошла к подбородку, он в ужасе и отвращении судорожно вцепился в руку Спиридонова, который терпеливо и молча долго ждал этого. Захватив ногами молодую березку, Спиридонов двумя руками тянул и тянул Мокашева из болота. А вытянув на твердую землю, упал на траву обессиленный. Рядом прилег Мокашев, часто всхлипывавший от жалости к себе.
— Не жалей их, — с трудом проговорил, наконец, Спиридонов. — Они вонючие убийцы, мерзавцы. Им не нужно жить. И себя не жалей.
— Как мерзавца, — уточнил Мокашев.
— Какой ты мерзавец! Ты — цветок в проруби.
— Вежливо ты сказал.
— Сказал как думаю. Вещи вроде бы разные, но когда они в проруби — и цветок, и дерьмо — полезность от них одна. Никакой полезности.
Лежали, молчали, отдыхали. Мокашев улыбнулся вдруг.
— Что скалишься? — поинтересовался Спиридонов.
— Ты — победитель. Ты победишь...
— Мы победим, — перебил его Спиридонов.
— Ладно. Вы победите, — продолжал Мокашев. — И ты, ты победишь! Начнешь строить светлое будущее, командовать станешь, детей наделаешь. А лет через тридцать явится перед тобой твой взрослый сын, и увидишь ты, что он дальтоник жизни, цветок без всякой полезности — такой, как я. Потому что с четырех лет начнет книжки читать, в четырнадцать — чужим мыслям удивляться, в шестнадцать — своими себе душу бередить.
— Хочешь сказать, что я зря стараюсь? Знаешь что? Иди-ка ты подальше! Некогда мне с тобой спорить! Дел у меня много. Выходи по тропинке аккуратно, смотри зарубки. На, держи!
Яков вынул из кармана мокашевский пистолет, бросил его на траву и повернулся, чтобы уйти... но Мокашев остановил его:
— А Анной рисковал зря, — сказал он. — Говорил любишь ее... Нет, Яков, настоящую любовь берегут, а ты ею с Кареевым в подкидного дурака играл.
— Много ты понимаешь, — обиженно ответил Спиридонов. — Пока Ганин своим человеком у меня в отряде был, Кареев не то, что тронуть Анну, подойти к ее дому страшился.
— Ганин мертвый, Яша, сказал Мокашев. А в контрразведке про Анну не один Кареев знал.
Спиридонов стал очень серьезен.
— Твоя правда, Георгий. Спасибо тебе за это. И он быстро зашагал прочь.
Но только успел свернуть за поворот, как услышал за спиной пистолетный выстрел. Он обернулся, болезненно сморщился. И крикнул неуверенно:
— Георгий, застрелился, что ль?
— Нет, —донеслось издалека.
— Стрелял-то зачем? -обрадованно спросил Спиридонов.
— Голос твой хотел услышать! Прощай, Яков!
— И ты — прощай, — сказал Спиридонов, повернулся и пошел по тропинке к своим.
* * *
Стучали копыта по дороге и мелькал, как частый забор, лес. Два всадника мчались сквозь ночь.
Не на бой, не к белым, не за красных — любовь звала, любовь кричала, любовь гнала.
На Дворянской улице у дома 36 Спиридонов спешился, бросил повод Егору, по-хозяйски открыл калитку и прошел в дом.
В темных сенях Спиридонов сгоряча налетел на пустое ведро, и оно покатилось, загремело. Спиридонов даже присел от боли: край ведра попал точно по голени.
— Наставили тут! — злобно, но вполголоса проворчал он, растирая ушибленную ногу.
—Вам что здесь надо? — вместе с серым утренним светом в сени вошел строгий Анин голос.
А сама Анна стояла у раскрытой двери.
Спиридонов поднял голову, узнал Анну, но было чрезвычайно обидно, и он поэтому продолжал ворчать обиженно:
—Никакого порядка в доме!
Анна прислонилась к дверному косяку и засмеялась.
— Ты что это? — еще раз обиделся Яков.
—Хозяин прибыл, — отсмеявшись, сказала Анна, — ну,здравствуй, хозяин!
Он выпрямился, улыбнулся несмело и шагнул к ней.
А она к нему. Обнявшись, они молчали.
— Яшка, когда поженимся? — с наивной откровенностью спросила Анна.
Нехотя отпустив Анну, Спиридонов ответил твердо:
— Через три дня.
— А раньше никак нельзя? — Анна опять смеялась.
—С тобой серьезно , а ты... — ох и суров был красный комиссар Спиридонов И вот еще что. Немедленно из дома уходи. К подруге какой-нибудь. На два дня.
—Зачем это? Из Ольховки прогнал, из дому гонишь?
—Прийти могут, Анночка.
Она поняла, кто может прийти и спросила уже про него:
—А ты?
— Я повоюю самую малость.
— Где?
— Да здесь, неподалеку, — и объяснил стеснительно. — Мне пора, Аня, а ты уходи.
Они снова обнялись. Задохнувшись от долгого поцелуя, Анна попросила срывающимся голосом:
— Уйду, но только давай поженимся, Яша.
* * *
Он твердо прошагал до калитки, лихо вскинулся в седло. И уже садя на коне, сказал растерянно:
— Футы, черт.
— Не заболел, Яша? — невинно спросил Егор.
— Ох, надоели мне шутники! — искренне признался Яков и добавил: — Поехали!
Конный отряд Спиридонова — мужиков пятьдесят, вооруженных винтовками, обрезами, наганами, но все при шашках — спешившись, расположился на плоском холме. Все смотрели на пыльный вал, стоявший на горизонте. Неохватимый взором вал.
— Конный бой, — сказал Спиридонов, обернулся (стоял впереди) и оглядел строй. — Ой, не могу! Ой, лапотники! Ой, войско! — простонал он и вдруг рявкнул: — Смирно!
Мужики замерли у своих коней.
— По коням! — еще раз приказал Спиридонов и, взлетев на своего белого, закончил приказ: — За мной!
Они поскакали навстречу валу. Вал захватил их, растворил в себе и покатился по бессмысленному кругу боя, пылью закрывая горизонт, небо и землю.
