* * *
На стук вышел сам портной Алексеев. В светлом костюме в ,в сером котелке, явно прибранный, он, видимо, собирался уходить
из дома.
—Простите, — обратился к нему Мокашев. — Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Холодовские порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, что вы — Алексеев?
Помедлив немного (очень хотелось отказать), Ефим Иванович распахнул дверь и пригласил: •
—Прошу.
Пропуская Мокашева, он с тоской осмотрел его. Погоны.Шашка на боку и пистолет в опрятной кобуре. Такому нe откажешь. В большой комнате — мастерской, Мокашев с удивлением увидел обширнейший и совершенно пустой низкий стол. Ефим Иванович поймал его взгляд и объяснил тотчас:
— У меня все купцы шили. А чтобы поддевку построить — Зингером не обойдешься. Поддевка — вещь ручной работы. Для этого и стол. Так я слушаю вас, господин офицер.
— К понедельнику мне нужна новая шинель. Сукно и цена — ваши. Меня все устраивает. Договорились?
—Должен огорчить вас. К моему большому сожалению эту неделю я не смогу работать. Совсем. Я очень занят другими делами.-- Ефим Иванович, оказывается, очень переживал, вспотел даже.
— Значит никак? — без интереса огорчился Мокашев и в ожидании портновских объяснений еще раз осмотрел мастерскую.
— Всей душой... Но не могу, — почти пропел Ефим Иванович и развел руками.
— Папа, ты еще не ушел? — очень мило спросила Анна и, увидев в комнате постороннего и как бы смутившись, пролепетала добавочно: — Ах, простите!
Лепетать ей не нужно было. Заметно наврала, лепеча. Она стояла в дверях — крупная, здоровая, свежая — и уже виновато смотрела на Мокашева. Георгий Евгеньевич понял, что интересовало Спиридонова в доме портного Алексеева, и поклонился.
— Я не задержу вашего отца, — и Ефиму Ивановичу: — угадал, это ваша дочь?
— Дочка, Анна, — упавшим мягким голосом представил Анну Ефим Иванович.
— Мокашев. Георгий Евгеньевич Мокашев. — Георгий Евгеньевич поклонился еще раз и щелкнул каблуками.
— Очень приятно, — Анна взяла себя в руки и была строга, воспитанна.
— Прошу извинить меня. Господин Алексеев, хотя бы до калитки нам по пути. Прошу вас, — и Мокашев широким жестом пригласил Ефима Ивановича к выходу. Потом опять повернулся к Анне. — Анна, Аня, Анночка, — задумчиво поварьировал он ее имя. — Имя у вас доброе, спокойное.
— Меня отец Нюрой зовет.
— Найдется человек, который Анночкой будет звать. Или уже нашелся?
Не дав ей ответить, Мокашев вышел на крыльцо к обеспокоенному Ефиму Ивановичу.
— Что за дела у вас, если не секрет?
— Какой тут секрет при таком шуме. Свадьбу играем в воскресенье.
* * *
— Какая свадьба? Кто на ком? — испуганно спросил Яков. Он стоял перед Егором распоясной и босиком, видимо, спал спокойно у себя в землянке.
— Свадьба и свадьба. Соседи говорит: свадьба у Алексеевых в воскресенье. А заходить к ним ты сам не велел.
— Какая может быть у Алексеевых свадьба, когда все дочки, кроме Анны, замужем? Я тебя, обормот, спрашиваю.
Спиридонов натягивал сапоги, застегивал ремень, приглаживал пятерней взлохмаченные волосы.
— Ты куда, Яша? — в ужасе осведомился Егор.
— За кудыкину гору. Приготовь двух коней. Проводишь меня. В дороге поговорим.
— Ты сдурел.
— Там не может быть свадьбы!
Спиридонов застегнулся, оправил гимнастерку — был готов.
— Яша, тебе нельзя в город!
— Молчи, щенок!
...И эта скачка, как во сне.
★ ★ *
А в мастерской портного Алексеева играли свадьбу. Гуляли тихо, по-домашнему — все свои: дочки Дина, Настя и Вера с мужьями и Анна незамужняя, соседи с двух сторон, огородник Сигаев. За просторным портновским столом сидели без тесноты, вольготно, отдав широкий торец молодоженам: Ефиму Ивановичу и Дарье Николаевне Алексеевым. Пили не по первой — были все пьяненькие за исключением Ефима Ивановича, который встал и поднял граненую рюмку:
—Кончилась беспросветная моя жизнь, дети мои. Ваша мать с сегодняшнего дня законная моя жена перед Богом и людьми, — возгласил он и продолжал недобро, — а та, что тридцать лет считалась моей женой, померла, слава Богу. За упокой души мучительницы моей и бывшей супруги, муки свои ей прощаю.Ваши, с сегодняшнего дня, законные дети мои, прощать не имею права, но прошу, за упокой души бывшей супруги моей.
— Пусть ее черти на том свете угольками успокоют, — дерзко сказала старшая Дина. — Не буду я за нее пить.
— Это еще что такое! — грозно удивилась Дарья Николаевна. — Мне праздник портить! Смотри у меня, Динка!
И молодая выпила. И дочки выпили. И мужья дочек, и соседи, и огородник Сигаев. А Ефим Иванович поставил рюмку на стол, полную.
— Отцвели уж давно хризантемы в езду, — глубоким голосом взяла Дина. А Настя подхватила повыше:
— Но любовь все живет в моем сердце больном.
И точно попал переживательный романс: загрустил, крутя по столу полную рюмку, Ефим Иванович, притихла, примолкла, посветлела лицом Дарья Николаевна.
Распахнулась дверь, и на пороге встал Яков Спиридонов.
Песня кончилась потому, что все повернулись к дверям, а Анна поднялась. Оглядев комнату дурными глазами, Спиридонов потрогал дверной наличник и пожаловался тихо:
— Анночка!
Она рванулась к нему, заглянула в дурные глаза.
— Что с тобой? Ты болен? Ты ранен?
— Сердце ноет, — ответил Яков. — Первый раз в жизни сердце ноет.
Она засмеялась нервно и ткнулась лбом в щеку. Он погладил ее по волосам и судорожно всхлипнул.
— Мама, это Яша, — сказала Анна и засмеялась вторично, — знакомьтесь.
Спиридонов ходил вокруг стола и жал руки.
— Спиридонов. Спиридонов. Спиридонов.
— Здравствуй, родственничек, — приветствовал его Ефим Иванович. — Ты чуть было на незаконнорожденной не женился.
— От всего моего больного сердца примите искренние поздравления! — гаркнул Спиридонов и сел за стол.
— Вас нынешняя власть никак не может обеспокоить? — вежливо попытал его один из мужей.
— Так полагаю, никто не доложил ей, что я здесь, — весело отозвался Спиридонов, налил себе рюмку и пошарил глазами по столу — искал, чем закусить.
— Яков, — вдруг решительно позвала Анна. Яков поднял глаза и понял все: надо уходить.
— Счастливой и долгой совместной жизни вам желаю, —быстро сказал он, обращаясь к молодым, и быстро опрокинул рюмку. Анна ждала его у дверей. Он подошел к ней.
— Уходи сейчас же, — ненавистно прошептала Анна.
— Сей момент, — охотно согласился Яков и истошно вдруг заорал: — Горько!
— Горько! Горько! — подхватили все.
Ефим Иванович и Дарья Николаевна стыдливо поцеловались.
— Проводи меня, Анночка, попросил Спиридонов.
В темной прихожей она прижалась к нему.
— Боюсь, за тебя боюсь, Яша.
— Да нечего бояться, милая моя, снисходительно успокоил Яков.
— И офицер еще вчера приходил.
— Какой офицер?
— Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.
Вот тут и Спиридонов посерьезнел.
— Георгий Евгеньевич, говоришь? И верно — уходить надо.
Они шли через двор, а в доме звучно гуляла свадьба.
У калитки они остановились.
— Скоро нашу свадьбу сыграем, — пообещал Спиридонов.
— Когда это — скоро?
— Как победим, так и сыграем.
— Значит, скоро?
— Скоро!
— Горько? — спросила она.
— Горько! — подтвердил он.
* * *
Опять пили чай в номере Елены Николаевны и за чаем Елена Николаевна развлекала Ольгу и Мокашева беседой.
—Я и сама не рада, Лялечка, что связалась с Кареевым. Если честно говорить, он никогда не нравился мне. Цинизм, развитость, эта непонятная, почти плебейская энергия в погоне за ничтожными никчемными удовольствиями страшили меня. Я так тогда... она вспомнила то прекрасное «тогда» и на мгновение, короткое мгновение, взгрустнула. — Я тогда очень боялась, что он дурно повлияет на Юру. А сейчас эти странные слухи о его деятельности в контрразведке... Не знаю, что и подумать.
—Он садист, убийца и палач, — спокойно объяснила Ольга и поставила чашку на стол. — Благодарю вас, Елена Николаевна.
—Что вы говорите, Ляли! — в ужасе воскликнула Елена Николаевна.
— Мы все — убийцы, — поддержал великосветскую беседу Георгий Евгеньевич.
— Я никогда, слышишь, никогда не поверю, что ты замешан в чем-то нехорошем и грязном. Я твердо знаю, что ты чистый и светлый мальчик.
— Что — я, мамочка, что — я? Все мы, понимаешь, все не то, что замешаны — по уши в нехорошем и грязном, — зло сказал Мокашев и уже потише изволил завершить тираду: — По-русски это нехорошее и грязное называется дерьмом.
Ольга, выйдя из-за стола и сев на диван, с любопытством рассматривала мать и сына.
— Юра!
— Пардон, мамочка.
Удовлетворенная извинением, Елена Николаевна продолжила:
— Все перемешалось, все сломалось, все разлетелось. Я ничего не понимаю.
