Больница находилась уже рядом, и озабоченный взгляд Ивана Ивановича, хирурга и заведующего этим лечебным учреждением, устремился туда, а за ним и все его помыслы. Но женщина — жена — стояла рядом и ждала ответа. Можно ли было дать на ходу серьезный совет! Однако Иван Иванович любил ее и на минуточку еще вернулся к ней.
— У тебя очень увлекающийся характер, Оленька, — сказал он с доброй улыбкой. — Не надо разбрасываться. Раз уж ты остановилась в последнее время на курсах иностранных языков, то постарайся закончить их, хотя бы заочно. А для практики переведи для меня одну научную работу с английского. Сам я с ней никак не справлюсь.
Иван Иванович стоял возле постели недавно оперированного им якутского мальчика.
Юре, сыну учительницы из наслега, было пять с половиной лет, но он так серьезно посматривал на всех, так вдумчиво рассуждал, что доктор не шутя называл его иногда Юрием Гавриловичем.
— Как чувствуешь себя, Юрок? — спросил Иван Иванович, бережно забирая с подушки слабую, чуть влажную ручонку.
— Лучше, — медлительно проговорил мальчуган. Он хорошо владел русским языком. — Пальцами уже шевелю.
— Еще достижение! — Иван Иванович присел на табурет у койки, вопросительно взглянув на дежурного фельдшера Хижняка, откинул одеяло. — Да ты молодец совсем, — проговорил он, осторожно пробуя выпрямить ноги мальчика, до сих пор судорожно скрещенные в лодыжках и поджатые к животу.
— Определенно лучше, — сказал он и обратился к Хижняку: — А как движения в тазобедренных суставах?
— Чуть-чуть, но начинается ясное расторможение, а пальцами шевелит вовсю. Я ему наказываю: действуй больше, и — действует. Это боевой парень!
Улыбка, расцветшая в синих мохнатых от ресниц глазах Хижняка, словно перепорхнула в чернущие раскосые глазенки «боевого парня», и он сразу превратился в обычного пятилетнего ребенка.
— Скоро разрешим тебе сидеть, — пообещал Иван Иванович, с грустной нежностью присматриваясь к своему пациенту, который напомнил ему собственную утрату. Правда, у его дочки случилось другое: тяжелое осложнение после скарлатины, ко, наверно, такая же серьезная лежала она в подушках. Дети страшно взрослеют во время болезни, а этот начал болеть, когда ему было всего три года.
— Попробуй разогнуть ногу сам. — Иван Иванович, сочувственно морща губы, проследил за усилием ребенка, послушно преодолевавшего боль в онемевших мускулах.
Только капельки пота выступили над стиснутым ртом и на крутом лобике Юрия Гавриловича да глаза, будто помогавшие движению, выразили напряженную недетскую собранность.
— Я говорю — боевой! — произнес Хижняк, вздыхая с радостным облегчением; он тоже, вместе с подошедшим невропатологом Валерьяном Валентиновичем, всей душой принимал участие в испытании.
Валерьян Валентинович был похож на позолоченного Петрушку: золотые очки, острый нос в золотых веснушках, золотистые пряди длинных волос. Он любил детей, и они платили ему теплой взаимностью, подкупаемые его добротой и сказочной внешностью.
— Вот как я теперь умею, — похвалился мальчик и признательно посмотрел на докторов, разделявших его нешуточное торжество.
— Сегодня назначим тебе лечебную гимнастику, — решил Иван Иванович. — Денис Антонович станет с тобой заниматься. Будешь дрыгать ногами, как лягушонок. Потом ползать начнешь.
— Хорошо! — с готовностью отозвался мальчик.
Ему опротивела постель, он устал болеть и соглашался на все, лишь бы поскорее встать на ноги. Больше двух лет он пролежал в гипсе с парализованной нижней половиной тела.
Хирург Гусев, бывший до приезда Ивана Ивановича заведующим больницей, определил у него туберкулез позвоночника и упорно отстаивал свой первичный диагноз. Только когда ребенку стало совсем плохо, он согласился на консилиуме с мнением невропатолога и Ивана Ивановича, имевшего порядочный опыт по нейрохирургии.
После полутора месяцев клинического наблюдения маленького больного положили на операционный стол, и Иван Иванович удалил ему кисту, которая сдавливала спинной мозг. Никаких туберкулезных явлений не оказалось.
— Чудный малыш! — взволнованно говорил невропатолог, выйдя вместе с Иваном Ивановичем из палаты. — Недаром мы все за него так переживали! Теперь есть реальная надежда, что он со временем начнет ходить и даже бегать.
17
Иногда Иван Иванович возвращался из больницы возбужденный, но рассеянный, задумывался, отвечал невпопад. В такие минуты и Ольга и Хижняки догадывались, что он, сделав трудную операцию, все еще «обсуждает» ее, беспокоясь о состоянии больного. Случалось, что подобные настроения принимали затяжной характер — значит, шла тяжелая полоса, и хирург работал с большой нагрузкой, и душевной и физической. Но чаще Иван Иванович возвращался домой веселый. Тогда он шутил с Ольгой и возился с ребятишками, поднимая, по выражению Хижняков, дым коромыслом.
Так было в этот раз.
— Вам завести бы своих штук пять-шесть, — сказала Елена Денисовна, глядя на то, как Иван Иванович играл с Наташкой.
Рассерженная им девочка уже не в шутку била его мягкими ручонками, хватала за волосы, по-ребячьи жалела, смеялась и снова визжала от страха, когда он перекидывал ее через плечо, придерживая за крепкие ножки и перехватывая рукой, пока она, растрепанная, не съезжала ему под мышку.
— Будет тебе мучить ее! — попросила Ольга, глядя на него влажно сияющими глазами. — Ты с ней играешь, словно кошка с мышонком.
— Да ведь ей нравится!.. Пожалуйста, я перестану. Хватит баловаться! Иди к маме! — Он опустил Наташку на пол и не скрыл торжества, когда девочка побежала не к матери, а за ним. — Видите! Отчаянная какая! Наверно, вырастет летчицей.
Ольга смотрела на оживленное лицо мужа, на его расторопно-ловкие движения и думала: «Безусловно, нам нужен ребенок! Это заменило бы хоть немножко нашу утрату».
— Нет, вам нужно завести полдюжины ребятишек, — как бы отвечая на ее мысли, повторила Елена Денисовна. — То-то хорошо у вас будет!
Изредка они играли партию-другую в карты. На колени Елены Денисовны сразу взбиралась Наташка и глядела то на Ивана Ивановича, то на карточный веер в руках матери, терпеливо ожидая шумной ссоры. Ожидание ее всегда сбывалось. Иван Иванович любил сразиться в «козла», но еще больше любил посмеяться, поэтому жульничал, забавляясь искренним негодованием Елены Денисовны.
— Нет, с вами невозможно играть! — вскипала она, находя под клеенкой спрятанные им карты. — Что за мальчишество, в сам деле?!
— Вот, ей-богу, не видел! Как они туда попали? Просто удивительно! — смиренно уверял Иван Иванович, а веселые чертики так и прыгали в его глазах, и рука будто невзначай отгибала уголок сдаваемой карты.
Если сдавал его постоянный партнер Хижняк, то Иван Иванович движением бровей или пальцев показывал, кому дать карту, и в зависимости от этого тот подкидывал по одной или по две.
— Туда, туда! — не выдерживая, вслух озорничал доктор. — Честность в карточной игре — дворянский предрассудок, — говорил он, с огорчением глядя на карты, смешанные энергичной рукой Елены Денисовны.
— Вы настоящий шулер! — возмущенно объявляла она. — Баста! Я не хочу портить себе нервы.
А Иван Иванович смеялся от всей души:
— Карты для того и существуют, чтобы плутовать. Иначе это скука!
18
Каждый день, проводив Ивана Ивановича в больницу, Ольга занималась английским: много читала, работала со словарем, добросовестно переводя научный труд известного английского хирурга. Но тишина квартиры угнетала ее. Ей не хватало общения с людьми, а в последнее время она начала подозревать, что работа, которую она выполняла по просьбе мужа, не так уж необходима ему. Вероятно, он предложил ее с единственной целью дать жене занятие.
«Благодатель какой нашелся!» — обиделась Ольга, когда убедилась в этом, и разом охладела к заданию. В самом деле, зачем забивать себе голову всякими ненужными терминами?
В солнечный, яркий день она очутилась далеко за прииском. Похожая на пароход, плавучая землечерпалка-драга с лязгом и скрежетом передвигалась перед ней в огромном котловане. Ряд ковшей-черпаков, поблескивая высветленными стальными козырьками, с плеском выходил из мутной воды и бесконечно тянулся вверх, заглатываемый утробой машины. Черпаки шли конвейером; золотоносная порода, разжиженная водой, с чавканьем шлепалась через края переполненных ковшей обратно в котлован.
Иногда куст с размытыми корнями, а то и деревцо с обрушенного борта забоя косо пристраивались на конвейере, но рабочий, дежуривший с шестом в руках, сталкивал их вниз.
Ольга стояла и смотрела, охваченная странным волнением. По ту сторону долины серели, четко вырисовываясь в голубизне неба, каменистые вершины гольцовых гор. На этих горах тундра: мох, лишайники, карликовая береза, ниже — непролазная лиственничная тайга с подлеском ольхи и кедрового стланика… Глушь. И вдруг изумительная машина, настоящая плавучая фабрика! Только привезти сюда такую махину — настоящий подвиг.
