— Получал я в Америке два раза гомстеды, земельные участки, в полную собственность. Но так и не стал фермером. Для того, чтобы освоить участки на каменистых и засушливых местах, требовалось вложить в них много труда и большие деньги, а у меня их не было. Оба участка я продал, построив на них предварительно из фанеры и ящиков подобие жилья. Так требовал закон. В начале семнадцатого года узнал о февральской революции, и меня потянуло в Россию. В том же году вышел закон, что эмигранты, прожившие более десяти лет в Америке, считаются американскими подданными. В апреле семнадцатого года Америка вступила в войну. За чужого «дядю Сама» воевать не хотелось, и я отказался от американского подданства. Отказавшихся от подданства заперли в лагери и в девятнадцатом году вывезли во Владивосток. Вскоре я попал на Забайкальский фронт. Это был уже свой фронт, — смеется Белов.
— С тех пор живу и работаю на Дальнем Востоке. В Охотске я работал на приисках. Пришла однажды американская шхуна Олафа Свенсона. С командой я «спик инглиш», по-английски, значит, поговорил. Стали они мне предлагать спасение от большевиков, хотели увезти в трюме контрабандно. Я отвечаю: сам сбежал от американской жизни, по горло сыт ею, и уговорил тогда остаться у нас из их команды своего земляка Соллогуба, он у вас работал.
— Что-то задержалась в маршруте наша начальница, — помолчав, замечает озабоченно Белов.
Уже совсем темно. Я давно беспокоюсь за Наташу. Дважды выстрелив в воздух, мы долго прислушиваемся. Тихо. Лишь шумит река и лес. Вдруг далеко, далеко слышны ответные выстрелы.
— Ну, слава богу, идут, надо ужин готовить, — говорит Гарин.
Усталые, мокрые, молча подходят наши девушки к костру.
— Ох, и измучились мы сегодня, еле ноги передвигаем, — говорит Наташа, сбрасывая тяжелый, набитый образцами рюкзак на землю.
Брать лишние образцы пород — это слабость молодых геологов, впервые работающих самостоятельно.
— Ноги прямо не свои, — ворчит она, принимаясь разуваться. — До чего надоели эти ичиги. В Забайкалье куда легче было работать: сухо, степь, места обжитые, ходила я там в; женском платье, а здесь по болотам так не походишь. — Она с трудом снимает раскисшие бесформенные ичиги с маленьких, крепких, стройных ног. — Почему у вас такой довольный вид? — замечает Наташа, принимаясь с аппетитом за ужин. — Наверное, хорошие новости?
— Да, Наташа, кажется, мы открыли первое промышленное месторождение, — торжественно сообщаю я. Усталость. Наташи как рукой снимает. Сегодня в нашем маленьком лагере весело и радостно.
Вот уже несколько дней мы постепенно поднимаемся вверх: по реке, обрабатывая ее левые притоки. По утрам выпадает иней, а в спокойных заводях реки начинает появляться тонкая хрупкая ледяная корочка.
Мы обнаруживаем еще одно месторождение.
— Ну, товарищ начальник, — говорю я Наташе, — сегодня десятое сентября. Надо заканчивать работу и выбираться подобру-поздорову из тайги.
— Хоть один — два денечка еще поработаем, — жалобным голосом просит моя маленькая начальница. И я соглашаюсь. Пятнадцатого сентября на лошадях отправляем с Винокуровым все образцы и часть снаряжения. Сами решили сплавиться по реке на плоту. Пока под руководством Белова, мастера на все руки, строится плот, мы вдвоем с Наташей делаем последний маршрут вверх по реке.
— Жаль, что мы не дошли вон до того гранитного массива, — говорит мечтательно Наташа, показывая на виднеющиеся в сиреневой дымке далекие беловатые горы. — Там мы наверняка обнаружили бы не одно месторождение.
— Не жадничайте, Наташа, — говорю я, хотя мне хочется идти рядом с Наташей далеко, далеко, на край земли. — На следующий год мы или кто-нибудь другой продолжит наши работы и доберется до этих сиреневых гор.
Наташа встает и молча идет вниз по реке к нашему стану. Я, боясь нарушить молчание, иду вслед за ней.
Через несколько дней наш плот причаливает у высокого берега Колымы.
На базе экспедиции, где собрались почти все партии, я узнаю, что мне предстоит провести зимнюю разведку в верховьях Оротукана, где обнаружены богатые россыпные месторождения. Партия Наташи должна плыть на Среднекан, где будет зимой обрабатывать собранные материалы. Белов остается со мной на разведке. Поздно вечером я провожаю грустную Наташу к ее кунгасу и так, не осмелившись ничего сказать ей, прощаюсь со своей маленькой начальницей.
— Теперь вам ясно, где и как вести зимнюю разведку, — говорит Билибин, пристально глядя на меня своими светлыми глазами и поглаживая рыжую бороду. — Возвращаясь со Среднекана, я прошел по долинам ручья Стремительного, притока Таежного, где вам придется работать. Геоморфология этих ключей такова, что поисковыми линиями обязательно надо пересечь все уровни террас. Россыпи, видимо, будут именно там.
Билибин хитровато прищуривает глаза и смотрит на Раковского, как бы ища у него подтверждения своим мыслям. Затем, раскрывав карту, начинает пояснять:
— Напрямик, через ключ Крохалиный от вашей разведки до прииска, будет километров семнадцать — двадцать. Но там Колыма делает огромную петлю, и стоит перепутать водоразделы и взять чуть левее, как вы протопаете километров сто лишних. Вот, смотрите. — Билибин чертит схему этого участка Колымы. — На прииске «Утинка» вам дадут транспорт, восемь — десять лошадей.
— К сожалению, мы сейчас в состоянии дать вам продукты лишь на три месяца, — замечает Раковский, рассматривая карту. — Поеду в Нагаево, оттуда пришлю продовольствие и разведчиков. Буду отправлять с полугодовым пайком.
Я прикидываю в уме и вижу, что у нашей партии невеселые перспективы. Билибин тоже понимает, что значит остаться в тайге без продуктов.
— Продержитесь только до дороги, — почти жалобно просит он.
Подумав, я соглашаюсь. Все равно иного выхода нет.
— Завтра я отплываю на Среднекан, — прощаясь, говорит Билибин, — вы можете добраться со мной до «Перспективного» и через перевал пройти на прииск…
Через несколько дней на прииске «Утинка» мы с Иваном. Яковенко встречаем своих старых знакомых — неудачников-старателей: обросшего по самые уши черной бородой Емельянова по прозвищу «Колчак» и степенного тоболяка Ивана Волнова. С ними же гармонист и весельчак Степан Ложкин.
Старатели мне рекомендуют хороших, работящих ребят: молчаливого жилистого татарина Сергеева, невысокого разбитного Ванюшку Табакова, его приятеля забайкальца Митьку Чистых. Немного смущенно чувствует себя среди старателей бывший сормовский рабочий Николай Погодин, попавший на прииски, по его выражению, по молодости и дурости: «Свет увидеть захотел».
После долгих и ожесточенных споров на весь списочный состав нашей разведочной партии, — а нас двадцать человек, — выдают трехмесячный паек.
Ассортимент продуктов более чем небогат. Большую долю составляет овсяная крупа.
Разбитной завхоз зовет меня в другой конец двора.
— Вот вам десять чудесных «материковских» лошадок. Это не какие-нибудь якутские козявки. — И мне передают основательно исхудавших крупных лошадей, у которых ребра выпирают, как обручи.
— И чем мы их, бедных, кормить будем? — сокрушается Яковенко.
— Они вас на подножном корму довезут до разведки, — утешают на конном дворе, — а потом вы их передадите на Среднекан. Там сено, говорят, есть. Накосили.
Договорившись с Яковенко встретиться в устье ключа Спорного, я назначаю его старшим. В тот же день я возвращаюсь на базу экспедиции. Меня ожидает Егор Ананьевич Винокуров. Вместе с ним — оротуканский житель, коренастый якут с открытым, добродушным лицом.
— Дмитрий Неустроев, — знакомит меня Егор Ананьевич.
— Договор, однако, надо с ним заключить. У него есть собственные олени, он хочет у вас на разведке поработать. В декабре по зимней дороге обещает приехать.
Я охотно заключаю договор, даю небольшой задаток, но в глубине души не совсем уверен, что увижу Дмитрия Неустроева еще раз.
Утром 29 сентября выходим вверх по правой террасе реки Оротукана.
— Однако, торопиться надо, скоро снег пойдет, — говорит мой проводник, озабоченно посматривая на небо, сплошь покрытое темными, с тяжелым свинцовым оттенком тучами. У меня сердце ноет от беспокойства, но я стараюсь не терять надежды добраться до разведки, прежде чем начнется снегопад.
Пересекая бесчисленные мелкие болотистые ключи, перебираясь через бурелом, мы медленно двигаемся вверх по реке. С криком летят караваны уток и гусей. Это верный признак того, что где-то на севере уже выпал снег.
Усталые, грязные, едва передвигая ноги, мы выходим к устью ручья Спорного и с радостью видим наших лошадей, пасущихся у берега. Тут же около костра сидят рабочие. Быстро развьючиваем свою лошадь, ставим палатку-полог.
