вырывался сжатый воздух. Несколько параллельных металлических пластин, скрепленных вместе, двигались равномерно взад и вперед, перетирая мраморный блок и разрезая его на пластины. Багер — так называлась эта машина. Женщины черпаками подливали в места распилов густоватую желтую массу из кварцевого песка со странным названием «пещёра».
В соседнем отделении на стенах и на полу лежала тонкая, как на мельницах, пыль. Мужчины в припудренных комбинезонах, с белыми бровями, держа в руках быстро вращающиеся электрические наждачные круги, шлифовали мраморные плиты, а рядом женщины заравнивали острые кромки плит. Среди молодых работниц Сергей увидел Нюру в платочке, повязанном по самые глаза.
В обеденный перерыв Сергея окружили парни и девушки. Нюра стояла сзади и, улыбаясь, смотрела на него.
— Вы к нам инструктором? — спросила девушка с остреньким носиком и смешливыми глазами.
— К кому это — к вам?
— В камнерезный цех.
— Тогда к вам.
— А мы плиты шлифуем, — обиженно заговорила она. — Нас в ремесленном учили с камнем работать, а Федор Васильевич, видите, что придумал.
— Скоро перестанете плиты шлифовать, — пообещал Сергей. Он был убежден, что сегодня же добьется у председателя артели возвращения всех камнерезов в цех художественной резьбы.
— Федора Васильевича не очень уговоришь, — убежденно сказал один из парней.
— Уговорим…
Девушки и парни, окружившие Сергея, смотрели на него, как на старшего. И это несколько смущало его.
— Пойдемте наш цех посмотрим, — предложила курносая девушка, начавшая разговор.
Камнерезный цех, неуютный, грязноватый и темный, помещался в деревянной пристройке. Так неприглядно бывает в ненужных помещениях. Вдоль стен тянулись длинные столы, на них валялись камни и куски отполированного мрамора для будущих чернильных приборов.
— Здесь и работаете? — удивился Сергей. И он подумал, что изменит порядки, заставит промыть окна, побелить цех, привести его в пристойный вид. А если Федор Васильевич заупрямится, то и без него обойдутся: помогут вот эти молодые камнерезы.
Нюра не вмешивалась в разговоры. Только когда выходили на улицу, она сказала:
— Нехорошо у нас. Правда?
— Очень нехорошо.
На дворе, заросшем травой, рабочие осторожно поднимали на грузовую автомашину тяжелые ящики с готовыми плитами, уложенными одна к другой, как листы стекла. Председатель артели, сунув руки в карманы широких галифе, наблюдал за погрузкой. Рядом стоял молчаливый технорук.
— Здравствуйте, — отрывисто ответил Федор Васильевич на приветствие Сергея. — Завод смотрели?
— Да. И в камнерезном цехе побывал.
— А там что смотреть? Закрыли его временно.
— Знаю… Почему?
— Важные причины есть. Пойдемте, — пригласил он Сергея в контору.
Технорук, как тень, двинулся за ними.
В маленьком тесном кабинете, где на письменном столе вместо стекла лежала отполированная красная мраморная плита, Сергей увидел Кузьму Прохоровича.
— Ты ко мне? — отрывисто и недовольно спросил его Федор Васильевич, еле протискиваясь между стеной и письменным столом. Он грузно сел, и стул заскрипел под ним.
— К тебе, Федор Васильевич, — подтвердил сердито Кузьма Прохорович.
— Попозже зайди. Занят с товарищем.
— Я подожду. Может, мое дело и товарищу интересно.
— Ну, Кузьма, — повысил голос Федор Васильевич. — Надоело мне слушать. Сказал — так и останется.
— А ты, Федор, не заносись. Всем ты хорош, парень, да с зайцем в голове.
— Все сказал?
— Только начал.
— Тогда жди, а теперь дай с товарищем поговорить.
Сергей стоял возле застекленного шкафа с образцами камнерезных изделий.
— Можно посмотреть?
— Да что там глядеть, — небрежно отмахнулся председатель. — Мастера молодые, им только учиться и учиться. Ничем похвастать не можем.
— А кто виноват, — вмешался опять Кузьма Прохорович. — Прислали молодых, государство на них деньги тратило, учило, а ты их на плиты…
— Дай ты мне хоть слово сказать, — вспылил Федор Васильевич и метнул уничтожающий взгляд на старика.
Федор Васильевич погремел большой связкой ключей, подбирая нужный, и открыл дверцу шкафа.
Среди обычных письменных приборов из цветного мрамора, шкатулок из яшмы, радующих глаз теплотой тонов, пепельниц, Сергей увидел знакомую кисть рябиновых ягод с желтоватыми узорными листьями, так и поманившую к себе. Казалось, что она, тронутая первым морозцем, только-только сорвана в лесу, и от нее пахнет острой осенней прохладой. Сколько же настоящего понимания красоты природы выразил художник в этой скромной рябиновой ветке!
— Это чья работа? — спросил Сергей, вспоминая незаконченные рябиновые кисти. Какая разница! В тех все было неуверенно, в поисках, а тут лежала законченная вещь.
— Дочка вашей хозяйки, — неохотно ответил Федор Васильевич.
Кузьма Прохорович привстал со стула и заглянул, вытягивая тонкую шею, покрытую седым пухом, в шкаф.
— Ах, ягодка-краса, — восхищенно прошептал он, отводя по привычке в сторону бороду.
Федор Васильевич отчужденно молчал. Достав пачку папирос, он закурил.
Сергей вынул из шкафа фигурку девочки, играющей в мяч, и, поставив ее на ладонь, вытянул руку. Так хорошо было передано резкое живое движение девчушки, что все ею залюбовались. Даже взгляд Федора Васильевича смягчился.
— Тоже Нюрина работа?
— Да, — буркнул Федор Васильевич, словно досадуя на свою минутную слабость.
— Во! — торжествующе воскликнул Кузьма Прохорович. — Слышал? Понимающий человек ее работу сразу отличает.
— Надоел ты мне, Кузьма, — откровенно признался Федор Васильевич и быстро заговорил: — Сколько она над ней сидела? Ты знаешь? А? И знать не хочешь? А мне считать приходится. Народ меня в артель зачем выбрал? Что мне наказал? Поднять доходы…
— Ты все на рубли не меряй, — затряс головой Кузьма Прохорович и даже пристукнул палкой. — Ишь, алтынник. Ты плиты на всю страну делаешь, артель на ноги поставил. Тебе народ за это спасибо говорит. Но нашего искусства не хорони. Не дадим! И чего девку затираешь? Растет мастер, который, может, всему нашему поселку славу принесет. Может, в ней талант всех наших мастеров. Ее работы, может, рядом с отцовскими в музее стоять будут.
— Э! Куда поехал… Ну и наговорил… Вот язык-то у тебя легкий! А я о ней не беспокоюсь? И мне она не чужая. И отец Нюры чужим не был. В гражданскую войну одной шинелью укрывались, вместе кулаков громили в тридцатом. Что она на этих своих кошках-мышках заработает? А на плитах вдвое больше домой принесет. Ничего с ней не случится. Девчонка молодая, о платьях и туфлях тоже голова болит. Еще мне же и спасибо скажет.
Нюра тихо вошла в кабинет.
— А вам-то печаль какая? — звонко сказала она. — Что вы о моих туфлях и платьях беспокоитесь? Вы меня лучше с плит снимите.
Сергей быстро поставил в шкаф фигурку девушки, играющей в мяч. Нюра стояла у двери, сердито сверкали ее глаза.
— Ты, Нюра, не задавайся, — нравоучительно, сдерживаясь, посоветовал Федор Васильевич. — Не задавайся! Комсомолка, должна понимать. Мы для кого плиты делаем? Их электростанции ждут. Ну, не справились! Много плит требуется, где тут справиться. А фигурки эти твои подождать могут.
