поехал в поле, дивился на дрожащую с легкого ветерка голубую остистую, разминал в ладонях тугие, чуть не дожелта присушенные колосья, пробовал на язык мучнистое молочко, в небо глядел, слепящее жарой, прикидывал, когда жатву начать… С поля пустился в разъезды по сенокосным участкам. Там как всегда: у кого трос порвался, а в запасе нет, у кого трактор стоит без форсунки, у кого косилка сломалась. У Григория Жилина пускач барахлит. С целый час, пока управляющий был, Григорий стучал без продыха заводной рукояткой: «Стук-стук, стук-стук»… На облитой потом, как у цыгана, смуглой спине ходили лопатки. Все же взял свое: затрещал пулеметом пускач, рявкнул и выбросил дымные кольца дизель, заурчал укрощенно.
«Дуб, а не парень, — подумал о нем Захар Кузьмич. — На таких вся работа в поле держится… Жаль только — мало их»…
Под конец работы добрался на свеклу. Городские девки прореживают свеклу не хуже деревенских, и хворью хворают той же: между делом трещат, как сороки…
На ток приехал при низком, по-над самый горизонт, солнце. К площадке шел против солнца — ничего не видел, а ближе, в полынь ступил, закачал головой: подстолбовые ямы все до единой повыкопаны. Походил, палкой померял: глубина даже чуть больше. Завздыхал:
«В этаком-то грунте! Больно прытко взялись, после бы не сорвались»…
Но не сорвались институтские ни на завтра, ни на послезавтра, а уже к четвергу (спасибо еще прорабу, тонкомеру подбросил) на одной из клунь уложили прогоны, а в субботу, когда жарким утром вез управляющий в подарок строителям баклагу холодного молока, вдруг из-за взгорка встали в дрожащем мареве с десяток сверкающих белизной стропильных ферм. Только бы обрадоваться Захару Кузьмичу на такую работу, но тут же следом тревожность идет: а ну как директор на ток заглянет, ему-то что, что люди по десять — двенадцать часов пластают, — посмотрит, кричать начнет: «приписка в наряде».
На ток подкатил в самый разгар работы. Институтские, все до пояса голые, чуть красные от загара. Валентин на пару с каким-то кудрявым парнем обрезает сосенку с колен. От пилы звон певучий по площадке идет. Двое других старательно, споро буравят раскос. Остальные в раскатанных бревнах шкурят березы. С треском рвется под острой лопатой кора, отлетает на сторону, и белая потная полоса раз за разом длиннеет и ширится на глазах.
Управляющий не стал мешать. Поднял из люльки баклагу, затащил в сараюшку. Присев на бревно, закурил. Сидит, дивится на спорую работу. Народу в совхоз приезжало много, Захар Кузьмич всяких видал, и плохих и хороших, но чтоб так вот дельно и ходко работали (и не плотники, к топору-пиле привычные, — инженеры), никогда не видал и, позабыв про свою тревожность, пожалел, что директора нет:
«Поглядел бы… С весны в отделении не был…»
Вдруг услышал бригадира крик:
— Подняли!
На шкуровке, побросав лопаты, кинулись к нему. Ферму подняли на руки, завели концы на прогоны, двинули с ходу вперед, и с командой Валентина — кто под конек жердевыми рогулями, кто в раскосы руками опершись — в пять минут поставили по отвесу.
— Перекур, ребята.
Все гурьбой подошли к Захару Кузьмичу. Поздоровались (Валентин за руку), и половина в тени на бревнах расселась, а другие в сараюшку сунулись, забрякали кружками по ведру.
Захар Кузьмич негромко сказал:
— Вола-то колодезная соленая, так я вам баклагу молока со льда привез… Пейте, товарищи.
— Холодное молоко — это вещь! — заулыбался Валентин.
— Молоко? Где молоко? — загалдели в сараюшке. — Да вот же оно…
Чуть не все туда побежали. Слышно оттуда:
— Костя, черпани кружечку…
— Ох, и молочко, ребята. Разве у нас такое продают?..
— Эх, вы. Разве молоком напьешься…
— Понимал бы ты…
После молока опять расселись по бревнам, закурили. Один из пожилых с седоволосой грудью, кивнул на тощую папиросу Захара Кузьмича.
— «Прибой» курите?
— «Прибой». «Беломор» к нам редко завозят.
— А «Шипку» не желаете?
— Да нет, я к папиросам привык.
Один из парней, здоровенной фигурой похожий на Федора-кузнеца, тянется с раскрытой пачкой через трех человек:
— А вот у меня «Беломор». Закуривайте. Я с собой десять пачек привез.
Захар Кузьмич только взял папиросу, а уж справа и слева подносят прикурить. Он затянулся, обежал глазами клуни, ту, на которой фермы ставят, и другую, где пока только прогоны уложены, обронил раздумчиво:
— Не иначе, раньше срока кончите…
— Верно, Захар Кузьмич, — кивнул Валентин. — Числа двенадцатого-пятнадцатого кончим. Если, конечно, не задержите нас с жердями. Во вторник на первой клуне будем обрешетку ставить.
— С жердями пока туго, товарищи. Нынче ночью пришли два лесовоза жердей, так директор их третьему отделенью отдал. Дыр-то ведь много в совхозе. Там, в третьем, все еще в глинобитных телятниках молодняк зимует. Ну, ничего. Я думаю, не сегодня-завтра отменят ящур. У меня на карантинные прясла как раз два лесовоза жердей ушло. Разобрать, вот тебе и порешёт будет.
— Ладно, ребята, кончай курить, — встал Валентин. — А с Захаром Кузьмичом мы еще сегодня поговорим…
Институтские один за другим подались к клуне. Побрел и управляющий к мотоциклу. Валентин — за ним.
— Захар Кузьмич, мы тут вчера аванс получили… Так ребята вас просят… приглашают… В общем, пообедайте с нами. Мы вас шашлыком угостим. Есть у нас мастер этого дела…
По виду Валентина, по большему, чем всегда, прищуру его глаз управляющий смекнул, что зовут не только на шашлык. А выпить один-другой хороший стакан водки в компании всегда был не против Захар Кузьмич, потому что уверовал: как ни угрюм, как ни зол, как ни скрытен иной человек — за столом всегда к его душе подход найдешь и обговоришь любое дело. А институтские, кроме того, что и так народ с интересом, еще и потому нужны, что хотел предложить им: не возьмутся ли они бетонные арки поставить для мастерских (сколь же лет можно прицепной инвентарь на морозе ладить?). Крана-то у совхоза нет, ну а инженеры, может, сообразят поднять и без крана?..
— Добро, Валентин, приду, — пообещал Захар Кузьмич.
— Сразу после работы, у меня на квартире, — обрадовался Валентин. — Бабка там уже стряпает, и шашлычника сейчас пошлем…
Захар Кузьмич мимо Валентина еще раз глянул на стройку, поехал довольный: не зря заплатил.
…Вёдро долгие дни держалось в Белоярке. К зною, к безветрию, к бестучному небу Захар Кузьмич привык, и когда катил на «ИЖе» с корзинкой свежих огурцов к Варвариной избе, удивился помрачневшему небу. Туч не было, только синью набрякшие облака застили солнце да в спину все крепче толкал стылый ветер степи.
Только тормознул у калитки, — сверху, как ждало, закрапало крупно, свернуло под каплями пыль на дороге.
