Иваныч, а где же успеть на всех участках. Не надо бы копнить сегодня. По такой погоде сено и в скирдах дойдет… На отгонном давно не был. Корма кончаются, слышно… Не поспел ли горох, тоже бы глянуть надо»…
Пока Захар Кузьмич расценял наряд с прорабом, пока у того для клунь выклянчивал материал, время давно за обед пошло. Забежал домой, перехватил горячего борща, часа два пронадевал мотоциклетные баллоны. За Валентином, к Варвариной избенке, подъехал перед вечером, когда от изб вкось по улице стлались длинные тени. Бригадир сразу вышел, только мотоцикл заглох, — на измятой щеке красный рубец ото сна, в одной руке охапка кольев, в другой — топор со свежеоструганной рукояткой. Следом, тоже с охапкой кольев, вышагнул из-за угла институтский в золотых очках. Сложили все в люльку, сели — Валентин за спиной Захара Кузьмича, очкастый примостился на кольях — и через пять минут были на току.
Институтские первым делом сунулись к клуням, поглядеть. А чего там глядеть, клуня и есть клуня: длинный сарай, крытый соломой.
На площадке, где Захар Кузьмич замыслил ставить клуни, сплошь трава, полынь, там и сям подмятые, а по краю тянется поросшая травой канава.
— Так вдоль этой канавы и линию бейте, — показал управляющий. — Лес этот я с зимы еще припасать начал. По машине, по машине, вроде на ремонт просил у прораба, а так и набралось почти что на две клуни…
— Что?! Это вы называете лесом? — быстро и громко заговорил очкастый и повел носом вокруг штабелей. — Да здесь, сколько я могу заметить, одна береза, если не считать нескольких сосновых бревен.
— Да чем же такая береза плоха? — Голос у Захара Кузьмича обидливо дрогнул. — Свежая, прямая, не толстая, без сучков… Не знаю, какой еще лес нужен.
— Вы его не совсем поняли, Захар Кузьмич, — вступился Валентин. — Тут дело в другом. Для такой конструкции береза вообще не годится. Она плохо работает на изгиб, трескается на солнце, недолговечна… В общем, здесь нужна сосна, а никак не береза.
— Чудак ты, голова, — усмехнулся управляющий, доставая курево. — У нас свои законы: что есть, с того и делай. Сосна! Да у нас ее на столярку в дома не хватает, а ты на клуни захотел… Лес-то мы знаешь откуда берем? С-под Свердловска! — за тысячу верст лесовозами возим. Отбили там совхозу делянку, на просеке, а валить дают только подряд. А подряд так выходит: на десять лесовозов дров три лесовоза хорошей березы, лесовоз сосны да машина жердей. А жерди нам тоже во как нужны. — Захар Кузьмич провел ладонью по горлу, прикурил и жадно затянулся.
— М-да, — покачал головой очкастый и, отойдя к мотоциклу, принялся сбрасывать колья.
Валентин помолчал, оглядел еще раз бревна, сказал:
— В общем, сами смотрите. Строить из такого леса можно. Только через три-четыре года вместо этих клунь придется новые ставить… Влетит вам это в копеечку.
— А семенное зерно сопреет от дождей — меньшие разве деньги? — прищурил глаза Захар Кузьмич и скупо, одной половиной губ, улыбнулся. — Через три-четыре года, голова, никто не знает, что будет…
— А где вы раньше семенное зерно хранили?
— А вот здесь и хранили, — махнул управляющий на старые клуни. — Только в этом году семенной пшеницы в два раза больше засеяли. С области такую команду дали…
— Значит, тем легче требовать от начальства капитальные зернохранилища, я так думаю.
— Больно много нас таких, требовальщиков, — нахмурился Захар Кузьмич и тронул плечо бригадира. — Давай так, голова: столбы и прогоны ставь из березы, а для стропил прораб обещал мне тонкомеру подбросить.
— Это уже лучше.
— Ну и добре. Размечайте тут без меня, а мне еще в контору надо…
Домой уже при вечерней луне приехал Захар Кузьмич. В сенях разулся добоса, снял пиджак, умылся, вошел в избу.
Посреди пола стоит на коленках жена, дубовым вальком катает самотканые половики.
— Здорово, мать, — сказал Захар Кузьмич. Помедлив у порога, прошел к комодке.
— Чёй-то рано нынче. Аль надоело всяк раз до ночи мыкаться? — На мужа сама не глядит, знай вальком громыхает.
Захар Кузьмич взял с комодки газеты, за три дня не читанные, подсел ближе к свету, закурил.
— Собрать ужинать, аль погодишь? — жена из-под мышки глянула и опять загремела вальком.
— Погожу, кончай.
В спокое, в тишине (шум домашний не в счет) покурить за газетой редко ему случалось, и не было для него отдыха лучше, чем этот.
— Захар, Митька-то все по улицам гоняет, книжку в руки не берет. И теперь на улице. Прибежал под вечер, хлеба краюху схватил да в ночное умотал…
— А пустила зачем? — присупил брови Захар Кузьмич.
— Удержишь его, как же…
Митьку в шестом на осень оставили. У Захара Кузьмича трое детей. Старшего приняли в институт на механика, другой год стипендию получает. Средняя, Мария, в мать деловая — отличница с первого класса. И только Митька, шалопай, в кого и пошел? — с двоек на тройки перебивается. От того, может, что нет за ним отцовского пригляду? А жену укорил:
— Балуешь его… Для дома палец о палец не ударит… Завтра же чертенка на свеклу погоню. Пусть-ка спину погнет. Сам за книжки попросится.
— И то пора тебе самому за него взяться. — Жена кончила катать, приподнялась было с колен и охнула: — Ревматизм проклятый…
— Что тебе — на столе места нету?
— Да просторней тут. — С четверенек встала, короткая, тяжелая, с виду не старая. Скрутки половинные, валек, скалку сунула на печь. — Сейчас руки умою и соберу. Пирог с рыбой пекла…
— А Мария где?
— В кино с девчонками убежала…
Вдруг во дворе пронесся бабий вой, смешался с топотом ног в сенях, кто-то грохнул сбитым ведром, и в раскрытую дверь вбежала соседка Настя, в мокром до пояса платье, раскосмаченная, на бледном лице дикие глаза. Сквозь вой закричала с порога:
— Захарушка! Ради бога, спаси, Катька в речке утопла!
Захар Кузьмич, как был без сапог, в майке, мимо Насти метнулся к «ИЖу». И пока заводил, от крыльца в уши стегал вой надрывный:
— …век за тебя молиться буду-у!..
Тут еще жена не ко времени в карман лезет:
— Возьми вот кусок пирога. Кто знает, сколь там пробудешь.
— В месте в котором, Настя?! — крикнул Захар Кузьмич.
— Ой! У затопленных огородов… Ой, доченька, родная моя!
Наконец-то завелся «ИЖ», в моторном треске потонули Настины вопли…
Потом собирал управляющий пловцов-нырунов, потом, когда затащили на берег Катьку, голубую в лунном свете, пузатую, командовал, куда и как ее половчей уложить, качал напеременки с Федором-кузнецом размякшие Катькины руки, зло покрикивал на зевак, чтобы не застили воздуха Катьке, не
