— Здорово, огольцы!.. — выкрикнул он и уверенно направился к парте у окна.
Там уже сидел кто-то.
— Это моя парта, давай отсюда и не вякай. Я тут целый год маялся.
— Мы тебя такого что-то не видали в прошлом-то году, — возразил тот, которого он вытеснил.
— Правильно. Прошлый год у меня совсем другая была жизнь. Я по разным странам путешествовал.
Так вот, оказывается, это кто! Все сразу вспомнили: это сам знаменитый Колька Зубков, который в прошлом году переполошил всю школу. Он удрал из дома еще до начала учебного года, когда его мать уехала в Ессентуки лечиться, а отца послали в колхоз на вывозку урожая. Так что никто ничего и не знал сначала. Первый узнал директор школы, получив от Кольки письмо:
«…Сообщаю вам, что нахожусь неизвестно для вас где. Вернусь, когда сам захочу, об чем известите моих родителей. Они тоже не знают, в каких я странах нахожусь. С уважением к вам Н. З.».
Поймали его только весной, в Ленинграде. Он шлялся по причалам морского порта и глазел на пароходы, прикидывал, на котором ему пуститься в путешествия по дальним странам.
Вот какой человек пришел. Конечно, ему отдали его законное место. На первой же перемене он спросил:
— Кто у вас первый силач?
Он гулял по школьному двору в окружении одноклассников, которые почтительно ему сообщили, что первый силач у них — вот он тут стоит — Федор.
— Давай, Федя, дружить, — предложил Колька и поднял кулак в знак прочной мужской дружбы.
Ребята обомлели, а Федор резонно заявил:
— Это еще надо посмотреть, каков ты человек.
— Ну, смотри, — сказал Колька и неожиданно ударил Федора в плечо.
— Вот как ты… — Федор покачнулся, но устоял на ногах.
— Это я для разминки. — И ударил по другому плечу.
После третьего удара Федор развернулся во всю свою силу, Колька ухнул и ткнулся своей пуговкой в траву.
— Силен, — невнятно проговорил он, выплевывая листок подорожника. Вскочил на ноги и протянул руку — Теперь мы с тобой друзья на всю жизнь.
Любил Федор тихую спокойную жизнь, но как-то все не получалось, наверное, оттого, что не любят люди тихой жизни. Это он давно уже заметил и, кроме того, понял, что никто не хочет считаться с его желаниями. Все выдумывают разные и какие-то совсем лишние дела. Вот, к примеру, Анюта.
Работа у нее хлопотливая, беспокойная, но ей этого мало, она еще и в завкоме, и депутат райсовета, и заявление в партию подала… А тут еще этот Куликов… Хорошо, что он уехал из поселка, может быть, Анюта теперь успокоится и все пойдет по-прежнему.
Каждое утро сестра будила его. Нехотя выкарабкиваясь из сна, как из темной, теплой ямы, он прислушивается, как сестра легко ходит по дому. Такая большая и тяжелая, она умеет передвигаться так, что только чуть поскрипывают старые половицы. Это, конечно, оттого, что она очень сильная и ловкая.
В комнате темно, только из кухни через распахнутую дверь прорывается яркий свет, растекается по полу и дрожит на стеклах окон. Стекла едва синеют, и по ним бегут извилистые дорожки от утренней росы. В кухне уже зашумел на плитке чайник, сестра гремит посудой, ходики стучат — отсчитывают секунды, торопятся, подсказывая Федору, что тянуть дольше нельзя — пора вставать.
Когда он оделся и вышел на кухню, Анюта, торопливо допивая чай из большой белой кружки, говорила между глотками;
— Сегодня пильщики придут, так что после уроков сразу домой. Мужики хоть и знакомые, а все-таки ты за ними приглядывай. Ну, пошла.
Больше она ничего не стала ему наказывать по хозяйству: он и сам все знает и сделает не хуже, чем сделала бы она сама. И Федор знал свои обязанности и старался все сделать, что требуется. Он любил хозяйственные, домашние заботы за то, что они были привычные и совершенно необходимые для спокойной жизни.
В школу он пришел вовремя, как всегда. На широком каменном крыльце толпились ребята, и среди них Колька Зубков. Увидев Федора, он спустился с крыльца и пошел навстречу. Вот еще один, который доставляет только беспокойство.
— Ну, чего? — спросил Федор.
— Ничего, — ответил Колька и презрительно сплюнул.
Федор ожидал, что Колька сейчас начнет, как всегда, вызывать его на драку, ему все это надоело, и он хотел уйти, но Колька его остановил:
— Чего это ты, Федька, такой всегда скучный? Я, как пришел, подумал: вот мне друг. А с тобой даже драться тоска берет.
— А кто тебя просит драться-то?
— Так у нас не по злобе. У нас по дружбе. Для разгула крови.
— А мне никак не надо.
— Ты дерешься, как задачку решаешь. Квелый ты какой-то.
— Сам ты квелый, — проговорил Федор, думая, что это у Кольки новый способ вызывать на драку. Словесный.
Но Колька вдруг сообщил:
— Ухожу я из вашей школы. У вас тут помрешь от скуки.
Эта новость до того обрадовала Федора, что он совсем уж было расчувствовался и даже чуть не сказал: «Поддать надо бы напоследок», но вовремя остановился. Отпадает еще одно, совсем уж ненужное беспокойство.
Неудобный какой человек этот Колька, и то, что он уходит, очень хорошо.
— Ну, что ж, — проговорил он. — Тебе виднее.
После уроков, когда Федор спешил домой, у него было отличное настроение и даже, перепрыгивая через лужи, выбирал, где пошире.
Оказалось, что так даже интереснее.
И день выдался именно такой, какие ему нравились: тихий, солнечный. Сверкали и перекатывались искры по реке. На том, на дальнем берегу бесконечно раскинулись и вширь и вдаль разноцветные леса и поля — зеленые, желтые, красные. И над рекой и над лесами раскинулось такое просторное, такое чистое и прозрачное небо, что дух захватывало.
Тут Федор хотел немного постоять на краю обрыва, но, вспомнив о своих разнообразных делах, заспешил домой. Еще издали услыхал он завывание и треск моторной пилы и понял, что опоздал, что пильщики сами распоряжаются на дворе, и уже давно: вон сколько напилили. Увидав Федора, тот, который пилил, что-то крикнул своему напарнику и выключил пилу.
— Хозяин заявился, значит, надо нам перекур, — проговорил он.
Мужики были знакомые, они каждую осень приходили пилить дрова и в прошлом году чинили крышу. Один из них, Скрипачев, работал сторожем на лодочной базе, а другой, его помощник Влас Петрович, — начальником местной пристани. Должности у них необременительные, времени свободного много, вот и подрабатывают, выручают тех, кто сам не в силах справиться с многообразными хозяйственными тяготами.
Влас Петрович при ходьбе сильно припадал на одну ногу, за что в поселке его прозвали Рубь-пять. Он спросил:
— Ну, как учишься, не огорчаешь сестру?
И оттого, что Федор ничего не ответил, а только слегка вздохнул, Рубь-пять сказал:
— Это нехорошо. Она для тебя старается.
А Скрипачев заметил:
— Без огорчениев не проживешь. А женщину, жену или там сестру, если не огорчать, то она вскорости заскучает, и заведется в ней всякая дурость.
— Это верно, — согласился Рубь-пять. — Бабы переживать любят.
— Женщины, — угрожающе поправил Скрипачев.
Рубь-пять подумал и усмехнулся:
— Очень может быть. — И снова спросил у Федора: — Так у тебя как?
Пришлось ответить:
— Всяко бывает.
И такой ответ пришелся по душе обоим пильщикам. Скрипачев отметил:
— Не отстаешь, значит, и не возвышаешься. Это правильно. Это хорошо даже. Ты так и живи посередке, поскольку характер у тебя молчаливый.
— Ты посередке так и живи, — посоветовал и Рубь-пять. — Посередке живи. Существуй, молчун. И тогда никакого огорчения от тебя не будет. Ни сестрице и никому…
Не раз уже приходилось Федору выслушивать подобные поучения, и он привык к этому. Все учат жить, наверное, потому, что он — сирота и научить уму-разуму некому. Никого у него нет, кроме сестры, которая сама-то немного знает, но никого не слушает и все делает по-своему. А Федор ее любит и все равно только ей одной во всем доверяет.
— Сестрица, — Скрипачев сморщился, словно табачный дым оказался особенно горьким. — Она огорчениев не принимает. Этим ее не прошибешь. Она сама любого…
Федор и сам знал непокорный характер сестры, ее несговорчивость и даже грубоватость с теми, кто ей не по нраву, и с некоторым недоумением отмечал, что именно за эти неудобные качества к ней относились о уважением, а некоторые даже любили. Соседи, например, или на работе.
А Скрипачев поморщился и сказал:
— Мужик в юбке.
— Ну, не скажи, — возразил Рубь-пять. — Натуральностью она полная женщина. И даже очень.
— Это возможно. Мужика только против нее не находится такого, чтобы… — Опасливо взглянув на Федора, он внес поправку: — А ты наших слов не принимай. Это мы так, для разрядки.
Не любил Федор, когда так говорят про сестру, поэтому он не стал дальше слушать и пошел домой. Но уже в сенях услыхал, как Скрипачев осторожно спросил:
