Парень встал, слегка опершись о плечо Макара, встряхнулся, расправил плечи и, веселый, уверенный, подошел к столу. Тотчас же рядом с ним вырос коренастый усач — комендант общежития: вскинув руку, властно потребовал тишины.
— Так что слово берет начальник смены мартеновского, Алеша Моисеев, а вопрос у нас единственный, тот, что на афише — «Сталь»…
Мог ли догадаться Макар Мазай, с кем он разговаривал? Как он мог бы догадаться об этом? И что за стечение обстоятельств: сначала пригрозить лектору, что, мол, вздую, а потом сидеть и слушать его лекцию! Сбежать бы отсюда, что ли? Он оглянулся на дверь и понял — там не протиснуться, А востроносый и лобастый прямо, спокойно смотрел на него, без малейшего признака обиды или злости. Макару даже показалось, будто Алеша Моисеев улыбнулся, еле приметно.
— Сталь, — произнес Алеша отчетливо и резко, и в самой интонации его чистого, звучного голоса прозвенел металл.
А потом, поглощенный свободной и ясной речью Алексея, Макар невольно вспомнил мимолетную похвалу мастера Боровлева: он сказал, что этот молодец — Алеша — сам, как отточенная сталь.
Видимо, верно рассчитал Иван Семенович Боровлев ступени посвящения в сталевары. Макару запомнился этот вечер. Позже ему иногда думалось, что он мог бы вспомнить и всю речь Алеши, слово в слово, и даже кое-что добавить от себя.
* * *
Несколькими годами позже, вспоминая в книге «Записки сталевара» свои первые впечатления о заводе, Макар Мазай писал:
«С первого дня работы в мартеновском цехе во мне боролись два чувства — страх и любопытство. Мне было жутковато, когда в цеху проезжал ковш, наполненный жидкой сталью, но я, словно очарованный, смотрел, как выпускали сталь, как ее разливали в изложницы. Бывало, засмотришься на это зрелище и забудешь, что ты в цехе…»
Макар был романтичным, мечтательным юношей. Однако эта мечтательность не была отвлеченной или беспредметной: захваченный феерическим зрелищем плавки, он понимал, какого большого навыка и познаний требует профессия сталевара.
Когда на второй день работы четыре его приятеля из Ольгинской не вышли в смену, сталевары шутили:
— Слетелись братья станичники, будто мотыльки на огонек, и сразу же обожгли крылышки. Завтра и пятый завяжет котомку…
Макар твердо решил остаться на заводе: привыкли же эти люди, работавшие у мартенов, к ослепительным, знойным печам? Пожалуй, им тоже сначала было не так уж легко здесь и просто. Значит, нужно сосредоточить волю, привыкнуть, осмотреться и упрямо, настойчиво учиться у мастеров.
Максим Васильевич Махортов — строгий, но спокойный и приветливый, через месяц заметил Макару:
— Ты, парень, оправдываешь надежды.
В тот вечер они вместе возвращались из смены, и, провожая Максима Васильевича на окраину Ильичевского района, где мастер жил в маленьком, уютном домике, Макар решился спросить напрямик:
— А сколько мне, Максим Васильевич, понадобится стажа, пока самому позволят варить сталь?
— Ого! — удивился Махортов. — Ты, братец, в мартеновском без году неделя.
— А все-таки? Месяц? Два?..
— Раньше бывало, паренек, за двадцать, тридцать годочков мастеровой добирался до этого места. Сколько тебе сейчас — двадцать? Ну вот, присмотрись к сталеварам, моложе сорока лет не встретишь.
И удивили, и опечалили Макара эти слова. За срок, который назвал Махортов, пожалуй, четыре раза можно выучиться на инженера. Однако люди, варившие сталь, насколько заметил это Мазай, особой грамотностью не отличались. Среди стариков находились и такие, что никогда не заглядывали в технические справочники и как будто гордились этим. Они называли себя «потомственными». А «потомственных» некогда отцы учили определять качество металла по цвету, по дымке, «по плевку»…
Даже прославленный мастер Иван Шашкин, лучший сталевар завода, обычно надеялся на свое профессиональное чутье, очень редко обращаясь к специальным книжкам.
Неспроста Макару временами думалось, будто искусство сталевара — это особый, счастливый дар. Мастер цеха Иван Семенович Боровлев скоро, впрочем, рассеял эти впечатления Мазая.
— Многие наши «потомственные», — заметил он строго и насмешливо, — работают по старинке. То, что передано им отцами по наследству, — практика, — дело, конечно, ценное. Однако первые сталевары были неграмотны не ради «особого шика» или «хвастовства». Не было школ, да не было и средств учиться. Они завещали нам свой опыт — честь им за это и хвала. Но разве они завещали и безграмотность? Такое «наследство» нам не нужно.
Макар не изменил своему решению: он остался на заводе прочно, навсегда. Трудны были первая неделя, первый месяц. Постепенно совершенно исчезла боязнь огня. Стал с начала и до конца понятным производственный процесс, и четко обозначилось его особое место в этом процессе, — во многом оно определялось чувством времени, напряжением всех сил в решающие минуты.
В ту пору выплавка стали на заводе значительно возросла, но старых, с многолетним опытом сталеваров недоставало. И, естественно, у многих возникал вопрос; неужели нужен десяти-пятнадцатилетний срок, чтобы рядовой рабочий выучился на сталевара? Не слишком ли много значения придавали старые мастера давным-давно установившемуся порядку? Макар смутился, когда при обсуждении кандидатуры сталевара кто-то назвал его имя…
Только недавно исполнилось два года его работы у мартенов, и вдруг он — сталевар! Старики, пожалуй, смогут вдоволь посмеяться. Что же остается? Отказаться? Скажут, струсил… Но в течение этих лет Макар непрерывно и настойчиво изучал производственный процесс и был уверен, что справится с делом. Вот чего он побаивался (не ответственности за печь) — насмешки стариков. Между тем когда-то Махортов говорил, что профессия сталевара требует, кроме всего, смелости. У Макара хватало смелости принять на себя ответственность за печь. Хватит и выдержки перед старыми мастерами.
В сентябре 1932 года он впервые становится на вахту у мартеновской печи как самостоятельный сталевар. Первая плавка… Это осуществлялась мечта Макара. Выдана сталь отличного качества. Дружно и слаженно работала бригада. Молча поглядывали «старики».
Дома почти всю ночь не может уснуть Макар… Так ли он действовал? Правильно ли распоряжался? Начальник смены сказал: «Браво, ребята, молодцы!» Не часто можно было услышать от него похвальное слово. Значит, молодая бригада оправдала надежды? А завтра — дадут ли они такую же плавку? Что главное? Главное, не допустить ни малейшей оплошности, действовать уверенно, рассчитанно, быстро, с учетом каждой минуты, как действует бригада Шашкина, лучшего сталевара. Первое испытание, и — такая удача. Он возвращался домой будто в полусне. Уйти бы теперь за поселок, в степь, упасть на копну сена и уснуть богатырским сном. Но счастливая вахта почему-то еще долго не давала Макару покоя.
С неожиданным увлечением он думал о том, где и как будет использован металл его первой плавки. Быть может, прокатают из него рельсы, и пролягут они где-то через глухомань тайги, и долгие годы будут по этим рельсам громыхать поезда?.. А возможно, что на огромном «манесмане» превратится его первая сталь в трубы, и уйдут эти трубы в глубины земли, к газоносным пластам, к потаенным, древним разливам нефти? Или, тоже возможно, случится, что выкуют из той доброй стали могучие плуги на силу тракторов, и скажут друзья в далекой станице за морем:
— Достойная сталь, товарищи! Не наш ли Макарка ее сварил?..
…Я вижу и сейчас перед собой его открытое лицо, улыбку во взгляде, волевую черточку меж бровей, слышу в негромком голосе интонации удивления:
— Сколько лет в мартеновском, ну-ка, пересчитай, а я все о первой своей вахте толкую, все о ней. Что ж, не скрою, крепко переволновался, пережил. А потом, тоже не скрою, пришла гордость. Будто мощной волной подхватила, подбросила, понесла. «Я выдал плавку». Ого, как звучит! «Моя сталь». Прислушайся, здорово!
Он засмеялся.
— Может, мальчишество? Ну, и пускай. Вон мастера — Боровлев, Махортов, сколько они стали выплавили, не счесть. Но если плавка идет по графику, без капризов, — погляди-ка на них, как они молодеют, наши искусники, как они горды! — сдвинув брови, он с усилием подбирал слова: — Гордость эта — особенная, без хвастовства: она может быть и спокойной, и уравновешенной, глубоко запрятанной в человеке. Ты словно бы выше приподнялся, дальше глянул, поверил в свои силенки, в свое доброе дело и оттого действительно стал сильней. И на душе у тебя светло, потому что нету от этой твоей страсти никому обиды, а есть простой и понятный пример.
Как-то Макар заметил о себе, что в его характере «докапываться» до сути дела. В нашем памятном разговоре он тоже стремился «докопаться до сути». А предметом его интереса стал тот сложный духовный процесс, в котором обостряются все интеллектуальные данные человека и все его эмоции, и который называют вдохновением.
