он, кивнув головой в сторону больницы.
Алиса сказала, что дрова распилили.
— Тогда надо начинать колоть.
Петерис посмотрел на Ильмара и не то улыбнулся, не то усмехнулся, словно сказанного Ильмар не мог или не хотел понять. С тех пор как Ильмар стал взрослым и в «Виксны» только наезжал, Петерис обычно в такой форме выражал свое желание, если хотел, чтобы сын сделал ту или иную работу. Ильмару эта робкая усмешка не нравилась, ему было бы гораздо приятнее, если бы отец о своем желании сказал совершенно серьезно, хотя бы работа эта и потребовала много времени, оторвала от основных занятий. А именно в этом неопределенном, неубедительном, невольном смешке выражалось неосознанное превосходство и осуждение: ты, горожанин, привык лентяйничать, не понимаешь, что такое работа, с тобой, с этаким, и разговаривать-то о дельных вещах не стоило бы.
Ильмар, как обычно в таких случаях, отмолчался.
— Уж расколем, — поспешила вмешаться Алиса.
— Дрова все лето в чурбаках пролежать не могут! Хочешь, чтоб погнили?
С Алисой можно было разговаривать значительно резче.
— Я поищу, договорюсь с кем-нибудь, кто сразу расколет.
— Кого же ты найдешь? И сколько сдерут с тебя? Коли бы я сам.
Ильмару наконец надоело слушать, как вместо него пробирают мать.
— Приеду через две недели и расколю, — сказал он тем сдержанным тоном, каким обычно уступал начальству.
Почувствовав явный холодок в голосе сына, Петерис осекся и снова превратился в больного, несчастного старикашку. Радость свидания исчезла, остался лишь долг. Алиса рассказывала Петерису про домашние дела, Петерис же о том, как его тут лечат.
— Что врачи эти! Ведь они тоже всего не знают, — заключил Петерис.
На обратном пути Ильмар остановился на лужайке. Трава там была скудная, но росло много кошачьих лапок и первоцветов.
— Ты устал? — спросила Алиса.
— Нет. Захотелось нарвать цветочков.
— Ты, сынок, не огорчайся! Уж он такой.
Когда Ильмар приехал колоть дрова, Петерис уже был дома.
— Ты один? — спросил он.
— У Гундара свои дела.
Гундар кончил институт, стал инженером и работал на радиозаводе. Ильмар и не стал звать его с собой.
В субботу Ильмар поднялся рано, наточил топор и принялся колоть дрова. Вышел и Петерис. Опираясь на палку, он, улыбаясь, долго наблюдал, как Ильмар работает.
— Не так шибко! Руки не привычные. Для жил нехорошо. Уж помаленьку расколешь.
— Не так много у меня времени, чтобы еще раз приезжать.
Ильмар вовсе не хотел так резко отвечать и упоминать о своей занятости, но его рассердило, что отец все время наблюдает и оценивает его работу.
— Так ты уже завтра кончить хочешь?
Ильмар пожал плечами.
Посмотрев еще какое-то время, как сын работает, Петерис вернулся в дом. С трогательно грустным выражением в глазах за ним поплелся Тезис.
После обеда Ильмар уселся у плиты передохнуть. На кольце без надобности кипел чайник, из чуть приоткрытой дверцы обдавало жаром лицо и грело грудь. За обедом Ильмар остыл, пропотевшая рубашка прилипала к спине. В детстве Ильмар часто посиживал так на чурбаке и грелся, особенно в дождливые, осенние дни. От этого темноватого угла с плитой веяло непонятным уютом.
Ильмар осмотрел свои руки. На правой ладони топорищем натерло мозоль. Она вздулась, стала водяной, до вечера лопнет, и на руке останется болезненная рана, которую придется терпеть и оберегать от грязи.
— У нас брезентовых рукавиц не найдется? — спросил Ильмар.
Алиса сразу же кинулась на чердак, где в большом ящике хранились старая одежда и тряпки. На кухне остались Ильмар и Петерис.
— Да, трава нынче тучная, — заговорил Петерис, облокотившись на стол.
Ильмар понял намек. Он и так приехал бы косить — через две недели у него начинался отпуск. Тогда же дрова расколоть можно было бы.
— По правде говоря, косить уже на следующей неделе надо бы.
И в голосе Петериса послышался тот же робкий смешок, что и прежде, и тогда в больнице.
С чердака спустилась Алиса с тремя парами рукавиц.
— Тут тонкие шерстяные, твои старые кожаные и отцовские рукавицы, которые ему в колхозе дали.
Ильмар выбрал рабочие рукавицы отца, еще совсем новые.
— Сынок мой! Ну и достается же тебе!
Он ничего не ответил, но не уклонился от ласки матери. С минуту помолчал и, глядя в упор на отца, сказал:
— Дрова — это пустяки. Вам надо подумать, как быть с хозяйством. От Бруснички пора избавиться.
Алиса и Петерис враз посмотрели на сына.
— Сами землю обрабатывать не можете, сено убирать тоже. Так какой смысл корову держать, если вам ее на пастбище не отвести, если она в хлеву стоять должна.
Брусничка уже давно на дворе все выщипала, и уже целую неделю ее не выпускали из хлева. Алиса попробовала отвести корову на выпас, но крепкая скотина дергала ее, как хотела, выворачивала руки, истоптала в кровь ноги. Сегодня утром корову на пастбище повел Ильмар — жаль скотину.
Петерис и Алиса все еще молчали.
— Согласен помогать вам, денег давать, чтобы покупали молоко, масло. Дрова каждый год колоть буду, картошку сажать, хоть вилами вскапывать.
Старики все молчали. А Ильмар, решив высказаться до конца, продолжал:
— Я тоже скоро состарюсь. Не так уж много мне до до пенсии осталось. Прямо скажу: дома меня ждет работа, над которой придется сидеть по ночам, до отпуска хочу кончить, чтобы приехать косить.
— Коли не можешь, так что ж! Придется все ликвидировать!
Петерис не мог скрыть обиды.
— Поймите меня правильно! Я х о ч у помогать, но так, как я это могу, как мне выгоднее. Давал бы вам, например, тридцать рублей в месяц, сорок…
