— Пора нам искать экспедицию. Как пойдем, Гаврила? — спрашиваю я нашего проводника.
— Кругом можно, ладно будет, тропа хорошая. Три-четыре дня надо идти… Прямая дорога есть на Индигирку, плохая дорога. Капчагай[5]. Один день перехода на лошадях. Только через речку Собачью часто ходить надо. Куцаган[6] река. Валун большой, камень большой. Прыгать, как собакам, надо. Лучше, однако, кругом идти, лошади целые будут.
Зная по опыту манеру проводников якутов преувеличивать трудности дороги, решительно требую:
— Пойдем, Гаврила, прямым путем, по Собачьей реке.
По пути ведем опробование. К вечеру останавливаемся у маленькой заросшей речки, названной Поперечной. Долина ее размывает контактную пологую зону, самую перспективную.
Мои спутники уже настроились поскорее вернуться к месту весновки.
— Здесь переночуем, день-два поработаем на этой речке и пойдем дальше, — решаю я.
Неохотно они сбрасывают вьюки на землю.
На следующий день, усталые и недовольные результатами опробования, идем мы с Чистых вверх по долине Поперечной.
«Геологические условия для образования россыпи благоприятные, а в пробах — одни ничтожные значки», — недоумеваю, я, упорно шагая вперед.
Мы отошли от палатки километров на десять.
— Пора возвращаться, — предлагает Чистых.
— Дойдем до того ручья, Ваня, возьмем в его устье пробу и вернемся.
Вот мы у ручья.
— Да здесь, паря, поту прольешь, пока — расчистишь место, чтобы взять пробу, — ворчит Иван.
Стиснув зубы, он бьет острым концом гребка по твердой глине.
Минут через пять я слышу:
— Иннокентий Иванович, спай!
Чистых осторожно, с лотком, наполненным до краев породой, сползает с террасы к воде и, присев на корточки, начинает промывать. Вдруг его обросшее лицо выражает удивление. Он вскакивает на ноги.
— Смотрите, какие желтые тараканы!
На дне лотка среди черного шлиха вертятся несколько продолговатых крупных золотин, удивительно похожих на желтых тараканов.
Забыв про усталость и позднее время, мы опробуем ручей Широкий и идем дальше к его истокам.
Как охотники-соболятники, шаг за шагом двигаемся по золотым следам — и открываем богатое месторождение.
Темнеет, пора возвращаться.
Вернувшись к палаткам, сидим после ужина у костра, покуриваем и мечтаем. За лето мы нашли несколько промышленных объектов.
— Что-то здесь будет года через два-три?
— Что будет? А вот что будет: придут за нами разведчики, горняки, строители. Дорожники проведут дорогу. Загремят взрывы. Экскаваторы и бульдозеры вздыбят землю, разворотят скалы. Вырастут поселки и расцветет тайга. А мы, геологи, будем продолжать свой путь дальше на Север: на Яну, за Полярный круг, вдоль Ледовитого океана, в далекую Чукотку, по Верхоянскому хребту. Много еще мест, где нужно поработать нашему брату геологу-разведчику!
Иван строит планы на будущее:
— Останусь, пожалуй, я здесь, на Индигирке, в экспедиции работать. Уж больно металл добрый и места подходящие. Лес для строительства есть, рыба и дичь… Да и заработки будут немалые.
— Что же, таких опытных опробщиков, как ты, с руками и ногами возьмут.
Забравшись в свой полог, я плотно запахиваю и завязываю вход, чтобы ни один комар не мог пробраться, и укладываюсь спать. Не спится.
«Теперь окончательно подтвердилось: металлоносная зона тянется по левому берегу реки, — думаю я. — Надо скорее связаться с экспедицией, чтобы направили сюда геолого-поисковые партии. А в сентябре еще до снега вернусь на Колыму…»
* * *
Утром медленно поднимаемся к водоразделу по Пологому увалу, заросшему редкими лиственницами и кустами стланика.
Начинает моросить дождь. Мелкая щебенка скользит под ногами. Хлюпает мокрый ягель. Куропатки веером разлетаются из-под копыт лошадей.
С водораздела открылась бескрайняя гористая страна с цепями белоголовых гольцов.
Лошади, приседая на задние ноги, начинают осторожно спускаться в широкую долину.
Первые же пробы, взятые здесь, обрадовали нас.
— Хорошие пробы, — ухмыляется Иван, рассматривая желтые пластинки металла в лотке.
Но следующие пробы нагоняют на нас уныние: они безнадежно пусты.
Дождь уже не моросит. Он теперь крупный, холодный. Порывисто задувает ветер.
— Однако плохо! Торопиться надо. Вода большая в реке будет, — тревожится Гаврила, посматривая на быстро прибывающую воду и низкие «свинцовые тучи.
Его тревога передается и мне. Бросив работу, мы поспешно двигаемся по реке Собачьей.
Зажатая высокими гранитными массивами, долина резко сужается. Тропка прижимается к левому берегу и… обрывается. Дальше идти некуда. Надо переправляться на другую сторону. Вода в реке прибывает и, пенясь, бурный поток стремительно несется среди громадных гранитных валунов.
Тут при неудаче можно утопить материалы и пробы — труды всего лета.
Мы останавливаемся в нерешительности: не вернуться ли назад? Но это задержит нас дней на пять-шесть, придется идти дальним окружным путем.
Дождевые тучи низко опустились, закрывая горы. Глухо ревет река.
Вынув (для безопасности) ноги из стремян, осторожно направляю упирающуюся лошадь в воду. Подхваченная стремительным потоком, она, цепляясь ногами за дно, наискось, пересекает стержень реки. Чувствую, как холодная вода льется через голенища в сапоги, как захлестывает вьюки, сбивает с ног лошадь.
Наконец, самая мощная струя позади. Лошадь крепче упирается в дно и рывком выскакивает на берег. С замиранием сердца слежу, как переправляются остальные.
Через полкилометра переправа повторяется. Маленькие якутские лошадки, балансируя, прыгают по огромным мокрым валунам, ежеминутно рискуя сломать себе ноги…
Тропинка все время «перескакивает» с одного берега на другой.
С трудом переправившись в пятый раз, промокшие и усталые, останавливаемся перед вздувшейся рекой, ревущей в узком ущелье.
Темная туча давит, нависая над головой.
Сколько раз еще мучиться? — обернувшись, спрашиваю Гаврилу.
Он уныло машет рукой, показывая пять пальцев. За шумом воды его плохо слышно, и он, надсаживаясь, кричит мне на ухо:
— Однако покойник будем!.. Воды эльбэх![7] Назад надо идти! Лошади утонут.
«Неужели возвращаться?» — думаю я и с ужасом убеждаюсь, что против течения уставшим лошадям едва ли удастся перейти реку и один раз. Попали в ловушку! Одно спасение — вперед как можно быстрее!
Несколько раз приходилось слезать с седла и плыть рядом с лошадью, вытаскивать провалившихся между валунами животных, проверять, не сломали ли они ноги.
Вдруг лошадь Старкова погружается в воду, и он, выпустив ее гриву, беспомощно барахтается в волнах, то появляясь, то исчезая.
Иван рывком забежал вперед и, изловчившись, поймал его за длинные волосы. Я прыгаю в воду и помогаю вытащить испуганного старика на берег.
Мокрые, едва держась на ногах, инстинктивно выбирая брод, мы переправляемся еще раз через ревущую реку. Тревожит неотвязная мысль: «Не утопить, не потерять тубусы с картами, ящики с образцами и пробами… Вырваться во что бы то ни стало живыми из этой природной ловушки».
Наконец последний — самый страшный брод позади. Мы вышли на тропку в широкой долине Индигирки, мокрые с головы до ног. Лошади понуро стоят на трясущихся от напряжения ногах. С мокрых вьюков бежит вода.
Я остался без накомарника и шляпы. У Чистых поцарапано лицо. Сильно хромает ударившийся об валун Старков. У него жалкий, растерянный вид, на лбу синеет огромная шишка. Гаврила, ругаясь, перевязывает раненую руку.
— Ч-черт! Собачья река!.. — бормочет он, стиснув зубы.
Слышится нарастающий гул. Над нами проносится серебристый гидросамолет.
— Смотрите, к устью полетел. Наверно, экспедиция уже там.
— Скорее надо идти к юрте Матрены. Совсем близко. Чай, однако, там будем пить, — заверяет Гаврила и решительно шагает по тропке вперед.
Матрена, молодая дебелая вдова, якутка, угощает нас жареными хариусами. Чай наливает из литого серебряного чайника.
Каюры наперебой рассказывают хозяйке о своих приключениях в грозном ущелье. Речь Матрены переводит Гаврила: ущелье можно обойти, есть дорога через перевал, она ее покажет Старкову, когда он будет возвращаться домой.
А в устье — база экспедиции. Самолеты каждый день возят туда грузы и людей с Крест-Хольджая, что на реке Алдан.
На следующий день мы, щедро расплатившись со Старковым, на «ветке» спускаемся вниз по быстрой реке.
Неожиданно на берегу) появляются три человеческие фигуры. Причаливаем. С нами здоровается начальник геологической партии экспедиции Цареградского Светлов. Он сутуловат, нескладен и похож на рыцаря печального образа — Дон-Кихота.
