Поздно осенью, торопясь представить в горный округ заявку на открытое золото, компаньоны вдвоем поплыли на лодке по бурной порожистой реке Селемдже. При таинственных обстоятельствах Подосенов утонул, а Мордвин выплыл и застолбил золотоносный ключ на свое имя.
— Утопил дружка, жадюга, — уверенно говорил мой отец. — У него рука не дрогнет. Вот теперь есть на реке Селемдже порог Подосеновский, а человека-то нет… Жена осталась одна с ребятишками. Сколько уж лет судится с нашим хозяином, а он, выжига, копейки не дал! Сам миллионы загребает. Сто тысяч пожертвовал в какой-то благотворительный комитет — и статским советником стал. За границей имение с баронским титулом купил, на захудалой баронессе женился. Вот и «барон фон Мордэн…»
Жарко… Парит… Темная грозовая туча свинцовой громадой выползает из-за высокого гольца. Воздух мутен от горящей неподалеку тайги. В поселке безлюдно, жизнь лихорадочно бьется только в хозяйском разрезе. Я бегу туда, чтобы сообщить матери, работающей на «кулибине» — двухбоченочной золотопромывочной машине, что обед готов. Попутно забегаю к отцу — смотрителю приискового разреза.
Здесь стоит несмолкаемый грохот: металл скрежещет о камни. Злобно переругиваются коноводы: в спешке их таратайки сталкиваются, сцепляются друг с другом.
Рядом с моим отцом стоит управляющий прииском Иван Семенович Гладких, солидный мужчина средних лет, с брюшком, в больших болотных сапогах. Они наблюдают за работой. Бегом, задыхаясь, молодые коноводы тянут за повод мокрых от пота хозяйских лошадей. Таратайки непрерывно снуют от разреза к «кулибине» и обратно.
— Смотри, паря! Чистые львы — это артель Ваньки Соколова! — доносится до меня сиповатый голос управляющего.
— Ребята лихо работают, — соглашается отец. — Лошадей бы только не запалили.
— У меня так заведено, — отвечает Гладких, — чтобы к концу сезона у рабочего кожа да кости остались, а у лошадей хвост да грива.
Я хорошо знал Ивана Соколова — добродушного, русобородого мужика с сильными руками. В казарме, где он жил, у меня были приятели-мальчишки. Не раз слышал я рассказы Ивана о, том, как он бедствовал у себя на Смоленщине, перебиваясь с хлеба на квас.
— Дома семеро ребят остались, мал-мала меньше. Приехал я на Амур подзаработать, но нет мне фарта. Десять лет с прииска на прииск летаю — и все без копейки. Найти бы вот самородок…
Всю зиму его артель почти даром, за одни харчи, работала на вскрыше мерзлых торфов. Вручную, клиньями, били окаменевшую землю, чтобы летом попасть в богатый забой. И, действительно, забой оказался богатейшим. Я зоркими детскими глазами вижу, как в породе мелькают желтые песчинки золота. Иван Соколов поднимает крохотный самородок, любовно обтирает его и опускает в запечатанную артельную кружку.
Стал накрапывать Дождь. Пронзительно залился свисток, возвещая время обеда. Разрез затих.
Прошел ливень. Солнце опять ярко светит. Перерыв закончился. Рабочие возвращаются в забой. Разбрызгивая тяжелыми сапогами жирную грязь, Иван Соколов бежит впереди своей артели.
— Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ребята!
Шлепая по лужам босыми ногами, бегу и я за Иваном. Вдруг вижу — он, добежав до забоя, неожиданно останавливается и замирает в неподвижности. Затем, слабо ахнув, падает на колени и торопливо руками подгребает к себе землю.
К нему подходят рабочие. Он с размаху кидается грудью в грязь и иступленно кричит: «Мое! Никому не дам! Не подходи! Убью!» Вскакивает, хватает тяжелый лом и коршуном налетает на артельщиков: «Не подходи, убью!» Борода его измазана в глине, на губах пена.
Толпа загудела.
— Не иначе, с ума спятил!
— Самородок, что ли, большой нашел?
К толпе, придерживая шашки, бегут два казака из охраны прииска.
— Расходись! Расходись!
Тяжело отдуваясь, примчался управляющий.
— Что такое? Почему никто не работает?
Иван Соколов опять плюхнулся в грязь и дико завопил:
— Мое! Мое золото! Не подходи, кровопивец, убью!
Управляющий попятился.
— Одурел, что ли, паря?
— Да, видать, рехнулся. Доктора надо бы сюда! — раздалось из толпы.
Когда потерявшего разум Соколова увели в контору, на месте, где он лежал, все увидели крупные, как картофелины, желтые самородки. Омытые дождем, они, поблескивая на солнце, тесно лежали в гнезде.
— Батюшки, золота-то сколько!
— Ах ты, грех! Да тут его больше пуда будет!
Руки артельщиков уже потянулись было к самородкам. Но управляющий с казаками стали ногами на золото и, ругаясь, отталкивали рабочих.
— Расходись! Не смей трогать! Золото хозяйское! Выгоню с прииска! — грозил управляющий.
Рабочие медленно разошлись по забоям.
Вечером к фон Мордэну полетела телеграмма: «Лично мною второго августа поднято в разрезе золота один пуд три фунта пять золотников. Все сдано в кассу. Управляющий Гладких».
— Не меньше десяти тысяч от хозяина получу, — похвалялся он в конторе. — Хватит детишкам на молочишко.
«Как же так? — недоумевал я, — Золото нашел Иван Соколов, а досталось оно управляющему?»
У меня перед глазами стоит искаженное судорогой лицо Ивана Соколова с желтой пеной на побелевших губах. Слышу его тяжелый хрип: «Мое! Мое!»
И тут же в памяти всплывает другая картина прошлого, на этот раз — недавнего.
Мы с Александром и Микой работаем в глухой Индигирской тайге. Наша геологопоисковая партия остановилась как-то под вечер возле устья безымянного ручья. Решили расположиться здесь на ночлег.
— Посмотрите, как заманчиво белеют эти кварцевые валуны! — воскликнул нетерпеливый Мика. Ключ так и просится, чтобы его опробовали.
— Не торопись, — отвечаю я. — Ключ никуда не уйдет. Завтра его опробуем. А сейчас — развьючивать лошадей, ставить палатку, ужинать и — на боковую!
После ужина мы сидим у костра. Монотонно шумит река. Пахнет сыростью, прелой хвоей, багульником и дымом.
Вдруг Мика, оглянувшись, спрашивает:
— А где Александр?.. Сашка! — кричит он, но ему отвечает только эхо.
— Не иначе, пошел опробовать ключ!
Идем с Микой вверх по ручью, в Серебристом сиянии белой ночи, с трудом разбирая следы Александра.
— Иваныч, иди сюда! — слышу я шепот Мики.
Выглядываю из-за скалы. В десяти метрах от меня — кварцевая осыпь. У ее подножия яма. Из нее торчат ноги Александра. Он так увлечен работой, что ничего не слышит.
— Я его сейчас, как глухаря, накрою, за ноги вытащу!
— Нельзя, испугаешь! — протестую я шепотом.
Александр, пятясь, выползает из ямы. Мы прячемся за скалой.
Он идет мимо нас к ручью. В его руках — лоток с породой. Взгляд отсутствующий.
Затаив дыхание, мы подходим к ручью и становимся за спиной у промывальщика. Лоток быстро вращается, вода смывает пустую породу. На дне остаются одни эфеля. Мелькает что-то желтое. Александр пробутаривает остаток рукой и начинает отмывать начисто. Словно черный дымок рассеивается в лотке, и под этим дымком…
— Вот это золото! — не может сдержать восхищения Мика.
Александр вздрагивает и оглядывается. Потом протягивает мне лоток.
— Иннокентий Иванович, вот это проба!
— На ключе имени Александра Егорова, — говорю я.
Он просит:
— Товарищ начальник! Денька бы три здесь помыть золотишко…
Я легко даю себя уговорить, и мы, забыв про усталость и ночь, тут же приступаем к работе.
Два дня мы лазаем по Скалистым бортам ключа и, обдирая руки об острые края сланцевой «щетки», выковыриваем из трещин мелкие и крупные золотинки. Это, очень захватывающее и азартное занятие. Набираем гребками породу в лотки и промываем, промываем…
Мике хочется пить. Он наклоняется над прозрачным потоком и плюхается в воду. Я успеваю схватить его за ноги и помогаю выбраться на берег.
Захлебываясь, он кричит:
— Там, под водой, на дне! Да смотрите же…
И мы всматриваемся в хрустальную глубину ручья. На дне — черные «щетки», пересечённые белыми жилками кварца. А на «щетках» мерцают самородки, как тяжелые капли расплавленного металла. Находка превзошла все наши ожидания.
Ссыпая высушенную пробу в брезентовый мешочек, Александр рассуждает:
— Другая старательская артель за все лето столько золота не добудет, сколько мы в два дня нашли. Да-а… Много добра за такой мешочек можно купить.
Все намытое пробное золото до последнего миллиграмма мы без оплаты сдали в кассу треста.
«Если бы такие богатства нашли где-нибудь в капиталистическом мире: в Канаде, на Аляске или в Австралии, какие бы там разыгрались страсти! — думаю я. — Охваченные «золотой лихорадкой», рыцари наживы ринулись бы толпами за золотом, готовые перегрызть друг другу глотки. Сколько трагедий разыгралось бы здесь…»
Ничего подобного не происходит возле открытых нами сокровищ. На прииски пришли энтузиасты социалистического строительства, в большинстве молодежь, комсомольцы. С помощью высокопроизводительных машин — харьковских и челябинских тракторов, бульдозеров, уральских экскаваторов, многоэтажных плавающих золотодобывающих фабрик — иркутских драг — добывают они, соревнуясь друг с другом, несметные богатства. Добывают золото не для личного обогащения, а для блага всего нашего народа. Все добытое пойдет на строительство социализма, на улучшение жизни советского человека.