напоминает Степану что-то уж очень давнее, дорожное: большой утренний безлюдный город, бескрайнюю холодную ширь моря или почти забытое буйное веселье солдатской теплушки, когда ехал домой с войны.
Степан то и дело щелкал старым своим портсигаром и курил папироску за папироской. От беспокойства, что ли, так дымить принялся? Вроде и не больно важного еще человека встречал, внука Алика, и все равно росла радостная тревога.
За низеньким заборчиком его послушно ждал заботливо умытый тракторок. Он мерно подрагивал от работы неслышного из-за шума поездов мотора. Вот посадит теперь Степан в кабину внучонка — и айда, гони в Лубяну.
Много раз мимо него проходил по дощатой платформе занятый и важный работник станционной товарной конторы Тимоня-тараторка. То ли на службе хотел казаться вовсе чужим, малознакомым (бывало с ним такое), то ли гнул нос из-за тогдашнего, когда Степан не повез его после поминок тетки Аграфены. Так были на то причины.
Пассажирский поезд на станции Иготино стоит всего две минуты. Когда Степан подбежал к ступенькам четвертого вагона, уже дважды звякнул колокол. Отправка. С замершей на губах улыбкой ждал он, когда выскочит внук.
— Парнишечка должен ехать на семнадцатом месте, — сказал, беспокоясь, потому что никого, кроме толстоногой проводницы в юбке-коротышке, в дверях не увидел.
Проводница привычно уставила руку с зачехленным флажком в бок и крикнула, по-московски акая:
— Да вы что, дяденька, рехнулись? На соседней станции Егоршино вылез ваш парнишечка с семнадцатого. Сам сказал, что ему там выходить.
Степан от неожиданности хлопнул себя по лбу.
— Дак пошто в Егоршине-то? В Иготине ему надо слезать.
Всю радость вынесло будто сквозняком. Всполошенный, кинулся Степан к проводнице.
— Дак это как, барышня? Ведь робенка вам велено было из рук в руки передать.
— Во-первых, договорились не со мной, а с моей сменщицей, — поставив ноги крестиком, сказала проводница. — А во-вторых, названия одинаковые, и мальчик сказал, что его станция.
Понимая, что спорить поздно, а ругаться напрасно, Степан все-таки крикнул:
— Какие одинаковые! И близко нету. Ох, безголовые!
Он схватился за поручни, хотел пробежать по вагону, покликать внука. Может, не проснулся еще? Но поезд, поскрипывая песком, нанесенным на рельсы, двинулся своей дорогой.
— Тьфу ты… — в отчаянии крикнул Степан и добавил еще три слова.
Проводница махнула в его сторону зачехленным флажком, что-то крикнула, а что, он не разобрал. То ли за те три слова выговор сделала, то ли что хорошее сказала. Вместе с вагоном унесло ее слова.
«Вот народ пошел! — обиделся Степан. — Раз-раз отговорилась, а парнишку бросила где попало. Как знал, не взял Ольгу, а то бы она тут вся слезами улилась.
И Сергей хорош, — рассердился он на сына, — «встречайте», а проводницам не наказал, как ладом-то надо. Што вот теперь делать? За семьдесят километров в Егоршино ехать?
Там Алик-то один-одинешенек. А как знать? Уедешь — вдруг внука в это время сюда отправят. Вот ведь, сундук, сорок грехов».
По платформе с алюминиевыми судками в руке шел милиционер Леня Фетинин, в прошлом лубянский парень, бывший тракторист.
Теперь он раздобрел. Ступал увесисто и неторопливо. Шел он в столовую за завтраком для указника, посаженного за мелкое хулиганство, и был по-служебному строг.
Степан кинулся к нему.
Леня почесал мясистый нос.
— При деле я, Степан Никитич, ты к дежурному обратись.
Милиционер, а тоже вот отказал.
Где искать дежурного по станции, Степан не знал. Вспомнил про Тараторку: свой человек, поможет. Эх, какая незадача, а все ведь так хорошо было.
Степан боязливо постучал в дверь. Тимоня сидел за конторкой один. Слева фуражка с крылышками, справа графин с водой и даже телефон.
Выслушав Степана, он закряхтел, нагнал на лицо безысходную заботу.
— Звонить? Да ты што? Это ведь у нас только для служебных разговоров первой важности, — и погладил телефон. — Не распоряжаюсь я, теперя ведь начальник-то больно махонький. Да и в восемь ноль-ноль смена.
То ли вправду строгой службой не полагалось звонить, то ли Тимоня цену себе набивал, Степан уразуметь пока не мог, но догадывался, как можно заставить бывшего приятеля сделаться добрее. Сбегал к трактору, вернулся с потяжелевшим карманом. Как знал, что потребуется.
Поставив бутылку за ножку стола, чтоб от дверей кто случайно не углядел, спросил:
— Посуда-то водится?
Тимоня сделал испуганное лицо, замахал короткими руками: ты што, ты ни-ни. Но задернул занавеску с намертво въевшимся штампом на углу, достал из ящика граненый стакан, деловито дунул в него.
Водку не выпил, а выплеснул в рот. Так в Лубяне пить, пожалуй, мог один Тимоня. А уехал, и теперь никто так не умеет. После этого стакан поставил под фуражку и замер в деловой позе, потому что кто-то простучал каблуками мимо дверей.
— На закусь-то сладкое, — виновато сказал Степан и развернул перед Тимоней кулек с конфетами, припасенными для внука.
Тимоня Степанову руку с кульком отвел в сторону, достал из ящика ссохшуюся до стука хлебную горбушку, со скрипом отломил зубами кусок. Видно, давно держал эту горбушку для такого случая.
Сам Степан пить не стал: при машине он, да и парня везти.
Тимоня долго еще охал, но за телефонную трубку взялся. Знать, до этого валял ваньку. Степан знал: поставь Тараторке бутылку, он на станции и выгрузку наладит, и грузчиков найдет. Видно, и о внуке справиться может. А до этого клялся-божился, что ничего сделать нельзя.
Теперь же, оказывается, может.
По телефону приврал к чему-то Тимоня-тараторка, что Алик не просто парнишка, а сын полковника. Видно, не мог он без того, чтобы не припугнуть или не разжалобить. Давно привычка эта к нему пристала.
Степану совестно было за вранье перед дальним егоршинским железнодорожником, и он из кожи лез, подсказывал Тимоне, что сын Сергей у него вовсе не полковник, а капитан. Может, майором будет, но это еще вилами на воде писано — капитан пока. Но тоже звание не маленькое.
Тимоня отмахнулся от Степана, как от слепня. А сам, делая вид, что сильно расстраивается из-за случая с Аликом, со вздохом сказал:
— Дак вот, грю, выходит. Сын полковника, главно, ракетных войск, а ссадили не там. Устрой, друг дорогой, пока по начальству не пошло. Ну и хорошо, што…
Тут Степан недопонял: то ли Тимонины слова возымели силу, то ли Алика прежде них еще разыскали в Егоршине. В общем, сказали, что посадят в первый же самый поезд, может, и товарный.
— Капитан, капитан! — бросив трубку, передразнил Тимоня Степана. — Да разве кто из-за капитана станет бегать? Полковник — это чин! — И, подняв свою форменную, с молоточком, фуражку, удивился, что стакан под ней оказался
