Николай подошел к Назарову и спросил, коснется ли его бригады разделение по сменам.
— Что ты! — удивился Назаров. — Такую бригаду гробить?!
— Вот я и думаю, — злобно бросил Николай, отходя.
Только в конце рабочего дня он решился сообщить новость своим товарищам.
— Тю-у! — присвистнул Аркадий Ступин и в сердцах остановил станок, не докончив обработку детали. — А говорили — уж Полозов-то нас поддержит! — Впрочем, узнав, что его выдвигают бригадиром одной из трех бригад, он заметно оживился и уже не так возмущался приказом.
Зато Федя Слюсарев был вне себя от гнева:
— Накануне общегородской победы! Как раз тогда, когда у нас все шансы!.. Ну, знаешь, это просто головотяпство! И даже похуже! Небось своего Назарова не тронули!
Пакулин прикрикнул на него:
— При чем тут свой или не свой! Глупости говоришь!
Ребята закричали:
— А тогда почему назаровцев оставили? Их берегут, а нас на затычку? А комсомол что смотрел? Пойдем в комитет, пусть требует отмены!
Узнав новость, Валя Зимина сама прибежала к ним. Ее окружили и оглушили — все разом что-то кричали, так что она ничего не могла понять кроме того, что все возбуждены и не хотят делить бригаду. Дав парням накричаться, она подняла руки и властно сказала:
— А ну, спокойненько.
И когда парни притихли, неодобрительно покачала головой:
— Да что вы, ребята? Сперва кричать, а потом думать? Что ж, по-вашему, цех — сам по себе стахановским станет? Сколько мы бились с этой молодежью, сколько говорили — надо их взять в хорошие руки! Вот вы и есть хорошие руки. По-моему, вам доверили.
Парни снова загалдели все сразу — спасибо за такое доверие, обойдемся без него, очень-то надо!
Только Аркадий Ступин не принимал участия в общем возмущении, а стоял в сторонке, прислушиваясь да раздумывая. «Растил, растил, сколько души ему отдал, а он и не жалеет бригаду!» — с горечью подумал Николай.
Федя Слюсарев наступал на Валю:
— А слава бригады побоку? Или назаровцы вам завоюют общегородское первенство?
Валя ахнула. Об этом-то она совсем забыла! Ведь и она надеялась и в заводском комитете комсомола надеялись, что пакулинцы завоюют знамя горкома комсомола. Как же теперь? Действительно, неладно вышло.
— Знаете, ребята, я схожу посоветоваться в комитет, — честно призналась она. — Руководство цеха, по-моему, решило на пользу дела, но вот с первенством получается обидно.
— «На пользу дела, но обидно», — передразнил Слюсарев. — Нет, мы уж сами пойдем, а то с твоей мощной поддержкой и в комитете растеряются!
Ребята повалили в комитет, только Аркадий не пошел — то ли потому, что не комсомолец, то ли потому, что приказ его устраивал. Николай пошел было, да с пути свернул обратно — вот еще, ходить табуном во главе с Валей, которая будет и за и против, и так и этак... Или она обрадовалась выдвижению Аркадия и хочет поддержать его? А, пусть поддерживает! Я сам не маленький, пойду к Воробьеву!
Воробьев принимал членские взносы. Ведомости, печать, разменные деньги были разложены перед ним на столе, а у самого Воробьева был вид напряженно-озабоченный и тревожный, как всегда, когда он занимался этим кропотливым делом.
— Взносы платить? — спросил он Николая.
— Взносы у меня уплачены, — угрюмо напомнил Николай.
Воробьев на секунду оторвался от ведомости, оглядел Пакулина, что-то, видимо, припомнил и сказал:
— Садись. Я скоро освобожусь. Поостынь пока. Когда дверь за последним из плательщиков закрылась, он дружески обратился к Николаю:
— Ну что, Коля, нелегко?
Николай сердито, а потому сбивчиво выпалил все, что волновало и возмущало его, даже обиду на то, что его бригаду разбивают, а Назарова не тронули.
— А почему? Как ты думаешь?
— Что ж, новой бригаде честь и место! — язвительно сказал Николай.
Он сам понял, как глупо и нехорошо звучит его ответ, но отбирать слова уже не мог, — в конце концов, все ребята так думают, и сам Назаров удивился: «Что ты, такую бригаду гробить!» А что ж, бригаду Пакулина можно гробить, и никому до нее дела нет?
— А черт с ней, я беспокоюсь не о назаровской, а о своей бригаде. Это несправедливо. Это бесхозяйственно — уничтожить лучшую бригаду цеха!
— Лучшую? — переспросил Воробьев. — Да, так мы считали. А похоже, что ошиблись.
— Вот как!
— Да, вот так. Растили коммунистов, а вырастили чистоплюев, эгоистов... Э-эх, Пакулин! — с досадой воскликнул он и долго удивленно, даже грустно разглядывал Николая. Затем отвернулся, начал складывать в несгораемый ящик ведомости и деньги, не глядя сказал:
— Ну, вот что, Коля. Разговор у нас выйдет нехороший. А я в тебя все же верю. Иди-ка отсюда да поразмысли сначала сам. Ты кандидат партии. Вот с этой точки зрения и погляди на самого себя. И еще представь себе, будто твой кандидатский стаж истек и завтра тебе подавать в члены партии. С чем приходишь? Чем богат?
— По-моему, вы сами меня хвалили, и не раз!
— А это случается. Сперва хвалишь, а потом и ругать приходится. В общем, Пакулин, спорить с тобой я сейчас не буду. Рано. Подумай сначала сам.
— И вы подумайте, какое дело гробите! — уходя, бросил Николай, чтобы оставить последнее слово за собой.
Впервые он шел по заводу, стараясь ни с кем не встречаться, и впервые покинул его c облегчением.
Увидав сына, Антонина Сергеевна сразу поняла, что с ним приключилась какая-то беда, а по тому, как он быстро, пригнув голову, прошел мимо нее в свою комнату, догадалась, что беда — большая. С тактом, отличавшим ее, она не пошла за сыном, а дала ему побыть одному. Спустя полчаса тревожного ожидания она как ни в чем не бывало позвала его обедать.
— Сейчас, — откликнулся он, но не вышел.
Тогда она вошла к нему. Николай сидел на подоконнике, обхватив руками колени и уперев ноги в грязных ботинках в оконную раму,
— Николенька? — вопросительно произнесла мать, касаясь его плеча.
— Ох, мама! — сказал он и на миг прижался к ней, как в детстве, когда заболевал или случалось с ним плохое. Как отрадно было почувствовать неиссякающее тепло ее сочувствия!
— Прикрыли мою бригаду, мама. Разбили. Совсем.
— За что же? — вскрикнула мать, бледнея. Он молча пожал плечами.
— Постой, Николенька... Да ведь только вчера… Как же так? Ведь только вчера вас хвалили, и в совет этот тебя выбрали... Да как же они могли?..
Ему стало стыдно волновать ее. Конечно, она думает, что он провинился в чем-нибудь, что это наказание.
— Ты не так поняла, мама. Это не за что-нибудь. Просто глупость. Из одной хорошей бригады хотят сделать три плохих. Со всего цеха всю шпану под метелку и — к нам! Мы, видишь ли, аристократы!
— Вы — аристократы? Я что-то не пойму, Коля.
— Никто не понимает.
Пронзительный звонок заставил мать вздрогнуть. В квартиру с шумом ворвался Виктор.
— Ни черта не вышло! — закричал он брату, швыряя кепку на обеденный стол. — В комитете нам целую проповедь закатили! Но и мы свое высказали, не постеснялись! Такое свинство, такое свинство! За всю нашу работу...
— Витя, повесь кепку на место и вытри ноги, — сказала мать.
Поперечная морщинка перерезала ее лоб.
Пока Виктор мылся, мать стояла рядом и понемножку выспрашивала о случившемся, стараясь понять, как же это Алексей Алексеевич, такой хороший человек, мог поступить несправедливо.
— Не разобрался он, вот и все! — ворчал Виктор. — Назаровцам сейчас путь расчищают, а нам просто завидуют ребята, что мы впереди, вот и наговорили ему всего...
— Кто это сказал тебе?
— Да что у меня — головы своей нет?
— Помылся? Иди обедать, — помолчав, строго сказала.мать. — Да вытри лоб, мокрый же!
Пообедали молча. Мать привычно хозяйничала за столом, только уголки ее губ подрагивали да глаза внимательно вглядывались в нахмуренные лица сыновей.
— А ведь вы, по-моему, неправы, мальчики, — осторожно заговорила она, налив всем чаю. И уверенно подтвердила: — Неправы!
Сыновья с удивлением повернули к ней головы. Николай нахмурился еще больше, такая же, как у матери, поперечная морщинка появилась на лбу.
— Все глупы, все нехороши, одни вы умные. Да нешто так можно? — миролюбиво, но твердо продолжала мать. — Никогда я не поверю, чтобы Алексей Алексеич во вред вам придумал бы. Может, вы чего-то не поняли? Он же сколько помогал вам!
— Не будем об этом говорить, мама, — раздраженно сказал Николай. — Я же вижу — вся моя работа насмарку: налаживал, налаживал, на общегородское знамя тянули, Сойкина обгонять начали, и вдруг — бац, рубанули сплеча, да на три части! Начинай все с начала, а славу — другим!
Антонина Сергеевна совсем тихо спросила:
— А слава — твоя?
— Ох, мама, оставь, — мне и так тошно.
— Слава, спрашиваю, твоя?
Николай передернул плечами:
