— Я не знаю.
— Ну вот, хорошенько подумай, пораскинь мозгами.
Он перекинул папиросу в другой угол рта.
— «Бюро похоронных процессий Приходько» знаешь?
— Да, — сказал я.
— Имеется большой выбор гробов, венков, катафалков. Для бедных большая уступка.
Он подставил свою бульдожью туфлю цвета «Танго».
— Стряхни пыль!
Я не шевелился.
— Часы идут, — сказал Гарри Пиль.
Я смотрел в его бешеные, спокойно улыбающиеся, красивые глаза. И не шевелился. Я не хотел ему поддакивать.
— Скоро ночь, — сказал Гарри Пиль.
Гарри Пиль, спокойно улыбаясь, держа папиросу в углу рта, вдруг размахнулся, и я почувствовал во рту теплый, сладкий запах крови. Я завизжал и, не помня себя, со всей силой, как по футбольному мячу, ударил его ногой в живот. Он охнул, и я выскочил из пещеры. Я бежал, весь горя от возбуждения, и страха, и радости. Я был готов теперь выдирать колья, рвать колючую проволоку, пройти через все. Издали раздался свист, но никто не бежал за мной.
Солнце ослепило меня, и трава казалась огненной, как во сне.
А я бежал и бежал, задыхаясь и глотая воздух, пока не добежал до первых домов.
Узкими гористыми улочками, где дома, казалось, стояли на плечах друг у друга, мимо крашеных заборчиков, закрывавших маленькие дворики, я спустился в шумные, захлестнутые густой толпой улицы, а потом вышел на Крещатик.
Зажигались ранние осенние огни.
— Кто не играет, тот проходит мимо своего счастья! — кричал на углу усатый дядька с распухшим свекольным носом. — Коньяк можно выиграть! Какао «Стелла» можно выиграть! Амура-купидона!
Усатый дядька из «Охраны материнства и младенчества» протягивал прохожим большую картонную карту, наглухо заклеенную голубыми бумажными лепестками. Надо было сорвать лепесток и, открыв печатную цифру, заплатить эту цифру копейками. А когда все лепестки в ряду были сорваны, лотерейщик обнажил красный контрольный номер выигрыша. И все ахали. Выигрывала обычно копейка.
Я скоро открыл секрет красного номера.
Мы ведь были мальчиками толкучек, каруселей, азартных, непонятных игр, мы еще в раннем детстве часами простаивали у ярмарочных самодельных рулеток, очарованно наблюдая за гусиным пером, указывающим выигрышный номер, начертанный чернильным карандашом на куске фанеры; мы стояли, без конца слушая болтовню попки-дурака, вытаскивающего загнутым своим клювом конверты с судьбой; мы слушали витиеватый монолог цыганки, привычно раскидывавшей карты с замасленными королями и дамами.
Наблюдая, я быстро понял, что их только несколько серий, этих карт. Я стал запоминать серии наизусть, со всеми их секретами и вариациями. Скоро первый же сорванный лепесток раскрывал мне серию, и карта, для всех глухая как стена, виделась мне будто в волшебном зеркале, насквозь.
И тогда я решился играть.
В первый раз дядька-лотерейщик спросил меня:
— Мальчик, ты чего тут вынюхиваешь?
— Я не вынюхиваю, я играю.
— А деньги?
Я разжал кулак.
— Где ты украл? — Он оглядел меня с головы до ног.
— Я не украл.
— Скажешь, они тебе с неба упали?
— Я заработал.
— Ну, тащи, только не плачь, если проиграешь.
Я сорвал лепесток, обнажил цифру «1» и заплатил копейку.
Когда весь ряд был сорван и лотерейщик открыл красный номер, там тоже стояла цифра «1».
— Смотри какой счастливчик: сразу бац — и выиграл! — удивился дядька.
Я получил бутылку шампанского.
— За одну копейку «абрау-дюрсо», — заговорили вокруг.
— А вы что думали? — кричал дядька. — Я же вам говорил, кто не играет, тот проходит мимо своего счастья! Гражданин, не думайте — тащите! Мадам, чего вы смотрите? Девочка, тебе тут нечего зевать!
— А что ты будешь делать с шампанским? — спрашивали меня.
— Как что он будет делать с шампанским? Выпьет! — хохотал дядька. — За свое здоровье и за мое здоровье, правда, молокосос?
Но я и не думал пить. Эта бутылка была как граната в руках. Я постарался ее поскорее сбыть.
Шумел евбаз. Крики, гам, свистки. Из балагана «Роскошь» с лебедями на занавесях доносился фальцет: «Урки, люблю вас всей душой…»
В рядах продавали крахмальные манжеты, страусовые перья, веера, подусники, бильярдные шары, бумажные гирлянды для венков.
Толкались барыги, примеряли краденое, уговаривали: «Ты спал, я с тебя мерку снял»; звучно били по рукам: «Я тебя не видел, ты меня не видел».
— Где сцапал «абрау-дюрсо»? — спросили меня.
— Выиграл.
— А что там — на самом деле шампань? — спросил барыга и внезапно стал открывать бутылку.
— Я ее выиграл! Я ее выиграл!
— Я тебе выиграю, я тебе вот сейчас зубы выиграю.
Я пошел на другой угол, где стоял уже не молодой усатый, а старый бородатый лотерейщик и бубнил:
— Табак «Жемчужина юга» можно выиграть… американскую косметику «Имша» можно выиграть…
Игра была в разгаре.
Я протянул руку:
— Дайте-ка я!
С ходу выиграл румяного фарфорового амура, а лотерейщик сказал:
— Купидона схватил! К счастью!
Я выиграл второй раз, и опять амура.
— Смотри факир какой!
Лотерейщик уставился на меня: он поглядывал на мои руки, точно искал в них разгадку мучившей его тайны. А когда я выиграл в третий раз, и опять же амура, он испугался, а вокруг зароптали и заговорили, что мы заодно, что он мне дядя, а я ему племянник, может быть даже родной сын, наверное сын, — смотрите, даже уши похожие! Все они амуры.
Лотерейщик закричал:
— А ну, иди, хватит тут фокусы делать!
— Какие фокусы?
— Знаем какие, меня не обманешь. Топай!
— А что это у тебя за куклы? — спросил из голубого ларька продавец сельтерской воды.
— Это не куклы, это амуры.
— И зачем они?
— На комод поставить.
— Смотри, все знает.
— Купите, дядя! — попросил я.
— И сколько стоит?
— Сколько дадите?
— Смотри, и торговать умеет.
Он повертел амуров в руках.
— Гривенник дам.
— Что вы, дядя, я их выиграл за гривенник.
— Ну, ты выиграл, а я куплю. И не за деньги, а за воду.
Фарфоровые амуры жгли мне руки, что мне было делать с ними?
— Возьмите, дядька.
Он нацедил мне стакан воды с зеленоватым сенным сиропом, а другой стакан ярко-малиновый.
Теперь я все время боялся выиграть амура. «Только не амура, только не амура!» — шептал я, когда вскрывали красный выигрышный номер. Я стал ненавидеть этого толстопузого, толстощекого, довольного своей судьбой младенца.
Летели с деревьев листья, падали каштаны со стуком, шурша резиновыми шинами, проезжали фаэтоны, проходили нищие старики в огромных дырявых соломенных брилях.
А я играл. Я стоял у лотерейных столиков и, сжимая в потном кулаке медяки, дрожа говорил:
— Ну-ка, дайте я…
И судорожно, каждый раз боясь неизвестного и неожиданного, я срывал лепесток, в глаза бросалась крупная, живая, словно шевелящаяся цифра. И всегда это была она, единственная, волшебная.
Я выигрывал и выигрывал. Чудная, праздничная, колдовская карусель. Мелькали пузатые бутылки, пестрые, разноцветные шоколадные коробки, карамель от кашля «Кетти боте», лучший крем для обуви «Бон-тон», «Элем» — порошок для уничтожения волос, где того требуют красота и гигиена.
Я стал богат. И для угощения держал в кармане папиросы «Смычка», и ел блины в столовой «Красный инвалид», и пил шоколад у Семадени.
Я ходил из кино в кино и смотрел трюковой боевик «Чертово колесо», и комедию «Долина дураков», и грандиозную постановку «Да или нет?». Я смотрел нашумевшую американскую драму «Глетчер смерти», и мировой шедевр «Дитя рынка», и «Кровавую месть» в двух сериях и десяти частях. И после каждого сеанса угощал себя шипучкой «Какао-шуа».
Я не пропускал ни одного дня международного чемпионата французской борьбы, где победителем был сильнейший и несокрушимейший чемпион чемпионов, лидер всех чемпионов от Золотоноши до острова Ява — дядя Пуд, он же Оракул.
Пахло лошадьми, опилками, львиным рыком и медными трубами. Я сидел на галерке и вместе со всеми кричал: «Чего держишь его, как невесту, клади его, как жену!» А после тоном знатока рассказывал: «Красная маска» на шестой минуте приемом тур-де-бра уложила на лопатки маску «Динамо».
Я ходил в театр «Кривой Джимми». Я любил комедии и трагедии, где римляне курили папиросы «Укртабактреста», а греки щеголяли в ботинках «Скороход». Я выходил как после сказочного сна.
Крещатик был похож на реку с разноцветными барками трамваев, с черной, плывущей по ней толпой.
У «Континенталя» большие молочные фонари светились, как маленькие кипящие солнца. И в их свете дефилировали красавицы.
