Ознакомительная версия.
Вечером радио извещает о погоде на завтра: осадков нет, температура воздуха 14 градусов тепла.
К утру меняется направление ветра. Теплое дыхание его с удивительным проворством сгоняет снег, сушит землю, поднимает полегшие хлеба.
И притихший в напряженном ожидании колхоз оживает.
На рассвете Павел неслышно одевается, бесшумно проходит мимо безмятежно спящих товарищей и выходит на улицу.
В соседних дворах хозяйки позвякивают подойниками, мычат коровы. Из труб поднимаются в небо прозрачные полосы дыма. Свежий деревенский воздух припахивает то дымком, то душистым сеном, то прелой соломой и навозом.
Павел бредет к полям по грязной дороге. Хочется ему еще раз взглянуть на те места, где он ожил, где столько передумал и перечувствовал.
Ему немного грустно, как всегда при расставании. Вокруг пусто, тихо и уныло. А давно ли на сотни гектаров вдаль и вширь торчала рыжая картофельная ботва, желтым пламенем горело рыжиковое поле, белели тучные бока капусты и вылезшего из земли турнепса! Теперь глаз ласкает только большой четырехугольник зеленой люцерны.
Не спеша, в глубокой задумчивости Павел идет мимо этого поля, помахивая подобранной на дороге голой тальниковой веткой. Вдруг он слышит совсем рядом сигнал машины. Он отскакивает в сторону. Коричневая «Победа» догоняет его и, скользя по грязи, пытается выбраться из рытвины. Шофер со скрежетом переводит рычаг на первую скорость. Мотор воет от напряжения, но колеса, разбрызгивая жидкую грязь, крутятся на одном месте.
Дверца автомобиля открылась, и на дорогу по-юношески легко выпрыгнул Василий Ильич. Его нисколько не смущает, что ноги по щиколотку уходят в грязь. Он наклоняется, внимательно приглядываясь к колесам.
– Давай назад! – кричит он шоферу, прижимается боком к буферу и, обхватив капот кожаными руками, телом толкает автомобиль.
Павел бросился на помощь председателю. Эх, если б в этот момент была у него сила Ильи Муромца! Но горячее желание человека нередко делает чудеса. Мускулы Павла становятся железными, ноги врастают в грязь, лицо багровеет.
Автомобиль плавно отходит назад.
– Ну, силен, парень! – одобрительно говорит председатель и с недоумением смотрит на неизвестно откуда взявшегося помощника. Затем он весело прищуривает живые черные глаза. – А! Правая рука дяди Феди! Павел! – узнает он мальчика.
Павел счастлив. Он и не мечтал, чтобы Василий Ильич узнал его.
– Разве ж вы не уехали? – спрашивает председатель.
– Уезжаем утром.
– Но сейчас уже утро, а ты за два километра от села! – Председатель внимательно смотрит в открытые голубые глаза Павла. – Ты зачем тут?
Павел смущен:
– Я хотел еще раз посмотреть на поле, где работал.
Этот ответ слишком о многом может сказать человеку с чутким сердцем. Нет, не просто золотой пшеничный массив с куском дороги, с куполом мрачного осеннего неба так запечатлелся этому юноше, если, уезжая, он бредет сюда чуть свет по грязи, рискуя отстать от товарищей.
– Поле как поле, – говорит председатель, – все поля одинаковы… Вот кроме этого! – Он с усмешкой кивает на зеленое поле люцерны. – Пойдем-ка посмотрим.
Широкими шагами он идет по тщедушной траве, не вынимая рук из карманов кожаного пальто, и на ходу говорит Павлу:
– Молодой агроном впервые попробовал собрать с одного поля два урожая люцерны. А я вот рассердился на него. Не за то, что новые способы применяет. Это хорошо. А то плохо, что для пробы не надо таких больших массивов брать. «Омоложу землю, после покоса забороную»! – передразнивает он агронома. – А она, видишь, чахоточная уродилась. Куда ее теперь? Только телятам на зиму.
Павел молча идет сзади председателя. Ему жалко ступать на эту молодую зеленую травку.
Они выходят на дорогу к автомобилю, и шофер открывает дверцу.
– Садись, – говорит председатель, – довезу, а то опоздаешь.
Павел неловко влезает в машину, садится в самый угол мягкого сиденья. Василий Ильич опускается рядом. Шофер, навалившись на спинку переднего сиденья, захлопывает за председателем дверцу.
– К селу? – спрашивает он.
– Да… Впрочем, нет. К полевому стану.
Через минуту они выходят на поле. Оно почти убрано, только небольшая часть его еще занята густой, местами полегшей пшеницей.
– Ну вот и твое поле, – говорит Василий Ильич. (Но Павел больше глядит на него, а не на поле.) – Чем же так полюбилось тебе оно? – Он стоит против Павла и смотрит на него с ласковой усмешкой.
– Да так! – отвечает Павел любимой фразой ребят, за которой легко скрыть истину, когда не хочешь или не можешь открыть ее.
Председатель озабоченно оглядывает поле:
– Снег меня подковал, Павел. Так подковал, что выход найти трудно. У тебя бывало так, чтобы выход найти было трудно?
Щеки Павла заливает краска, губы вздрагивают. Он отводит в сторону глаза.
– Бывало, – чуть слышно говорит он и низко опускает голову.
Василий Ильич несколько секунд молча смотрит на мальчика, потом приближается к нему.
– Что же такое с тобой случилось, Павел? – участливо спрашивает он.
Толпы городских школьников двигаются по дороге к пристани. Слабый, теплый ветер дует им вдогонку. Позади остается село. Старые дома с огородами, с банями по-черному то беспорядочно уходят в гору, то спускаются к реке. Белеют новые, стройные улицы с домами, построенными для работников МТС. Тянутся длинные каменные цехи молочнотоварной фермы.
Девочки и мальчики часто оглядываются.
За двадцать дней село стало родным, и жаль расставаться с ним. Теперь не кажется трудной работа на поле. Вспоминаются веселые происшествия, смешные неудачи, вечера в клубе…
Шагают ребята по грязной дороге – кричат, смеются, поют.
Павел идет с Ритой. Он несет ее увесистый рюкзак. За спиной Риты такой же, но почти пустой рюкзак Павла. Павел рассказывает Рите о председателе. Она с интересом слушает его, жалеет председателя такой же чистой, глубокой жалостью, которая пробуждалась в ней к Павлу в те дни, когда она узнала, что он и есть тот самый подследственный ее матери.
Они сворачивают вслед за ребятами на проселочную дорогу, живописно украшенную по бокам старыми соснами и стройными лиственницами.
Впереди блестит зеленоватая полоска воды и видны неприхотливые постройки пристани.
Ребята прибавляют шаг.
«Это, наверно, разговор с председателем повлиял на Павла», – думает Рита.
– Ты как-то переменился, Павел, после встречи с ним. Стал веселее, проще… – несмело говорит она, ожидая, что Павел станет отрицать это.
Но Павел не возражает. Он сбоку смотрит на Риту, на ее короткий носик с красным пятнышком, на краешек глаза. Она идет большими шагами, чтобы не отстать от него.
«Понимает все с первого взгляда, с первого слова, как Тышка», – с грустью и с радостью думает Павел.
– И там, на поле, я рассказал ему все, Рита, – говорит Павел. – Ни одному человеку я этого никогда не говорил. И он тоже рассказал мне всю свою жизнь. А потом сказал мне три истины, которые спасали его от всяких невзгод. Этих истин, Рита, я никогда не забуду. Вот первая: «Если жизнь тебе не дается – сопротивляйся. Бери ее за горло. Диктуй ей свои требования и заставляй подчиняться». Хорошая истина, Рита?
– Хорошая. А вторая?
– Вот вторая: «Страдания должны не расслаблять, а закалять человека».
– Тоже очень верно, – задумчиво говорит Рита. – А третья?
– Третью я скажу потом.
Они прибавляют шаг, догоняют товарищей, и их сразу же оглушает веселый, многоголосый шум.
Пароход стоит у пристани, призывно поблескивая свежепокрашенной палубой и чистыми окнами кают.
Вот с берега на пароход перекинут трап, и вечно спешащая куда-то, ликующая толпа молодежи врывается на палубу. Ребята сбрасывают мешки, рюкзаки, ставят чемоданы и с удовольствием думают о нескольких часах путешествия по реке.
Зычный свист парохода подхватывают ветер и эхо в горах. Ребята машут руками опустевшей пристани и смотрят, как отдаляется берег. Все тоньше и меньше становится высокая труба тепличного комбината, возвышающаяся над селом, и наконец исчезает совсем. Крутые берега, то пустынные, то покрытые густым лесом, медленно уходят и уходят назад. Поднимаются скалистые, сказочные горы. Кажется, что они тут же вырастают из-под земли.
– Ребята, – говорит Ваня, мечтательно глядя на берег, – хотите, я расскажу вам сказку?
Его окружают одноклассники. Они всегда с удовольствием слушают Ванины сказки. Откуда он их берет? Или сам сочиняет, или помнит из книг? Но в книгах никто не читал таких сказок.
– По утрам, когда вставало солнце и, выплывая из-за горизонта, зажигало ярким пламенем небо, над рекой звучали странные песни. Это были песни скал – заунывные и монотонные, напоминающие тихий звук эха, шорох осыпающегося гравия, шум свергающихся со скал водопадов, – нараспев говорит Ваня. – Только старый горный орел бесстрашно парил над вершинами скал, слушая эти песни. Одна скала была древняя старуха – морщинистая, с седыми лишаями, в монашеском черном клобуке, надвинутом на окаменелое лицо. Издали клобук этот походил на пирамиду. На вершине ее свил себе гнездо орел. Другая скала, поменьше и помоложе, стояла украшенная самоцветами, местами прикрыв их красноватым каменным плащом, чтобы не ворчала на нее старшая скала – монахиня.
Ознакомительная версия.
