Вижу — передо мною в воде мелькает голова одного из наших рабочих. Он соскочил с плота на малую долю секунды позже Меня. Мгновение — и он исчезает в водовороте.
Обернувшись, я замечаю, что выше меня, на краю обрыва, прямо над кипящей воронкой висит Шумилов. Он сорвался, но двое рабочих ухватили его за руки и стараются вытащить.
Мне снизу видно, что глыба мерзлоты в этом месте так глубоко подмыта, Что вот-вот рухнет в воду. Задыхаясь, взбираюсь на крутизну, снимаю свой армейский пояс, набрасываю его петлей на руку Шумилова и мы вытаскиваем его.
— Скорей назад! — кричу я. — Берёг обваливается!
Мы отбегаем, и через минуту громадная глыба с деревьями и кустами валится в реку.
Все поиски утонувшего человека оказываются тщетными.
Мокрые, потрясенные, мы возвращаемся в район разведки, потом на лошадях добираемся до управления;
* * *
«…Ехать в район Оймякова в январе месяце на оленях!.. При морозе под шестьдесят градусов! Безумие!..»— говорит сам с собою врач нашего геолого-разведочного управления Мельников, перечитывая радиограмму.
Текст ее таков, что не ехать нельзя: «На участке Курах в ключе Крутом два случая тяжелого обмораживания тчк Срочно требуется медпомощь тчк Высылайте врача тчк». Подпись — Дураков.
— Конечно, долг врача… — бормочет Мельников, — но полюс холода… но мое больное сердце…
Я понимаю его: он, действительно, далеко не отличается крепким здоровьем, немолод. Мы, геологи, третий год ведем разведку в Индигирской тайге, мы привыкли, а он…
— Пойду, посоветуюсь с женой, — нерешительно говорит Мельников, выходя из кабинета.
Я кричу ему вслед:
— Завтра утром! Поедем вместе!
И слышу из коридора все еще не совсем решительное:
— Да!
Он, конечно, поедет. Нужно ехать и мне как начальнику Отдела разведки управления.
…Утро. Густой морозный туман. Закутавшись в меха, я усаживаюсь на оленьи нарты.
Неясными силуэтами вырисовываются постройки поселка Усть-Нера. Морозный воздух не шелохнется.
Мельников подходит к спиртовому термометру, прибитому возле двери управления, смотрит на шкалу и, обернувшись к провожающей его жене, говорит:
— Пятьдесят девять и две десятые ниже нуля.
Каюр Михаил Слепцов, поправляя на оленях упряжь, ворчит:
— Двести километров до Кураха…
Мельников еще раз смотрит на термометр, молча подходит к жене, неуклюже обнимает ее, целует и усаживается на нарты.
Я думаю о Наташе, оставшейся после отпуска в Иркутске с маленькой дочкой.
Олени осторожно спускаются на реку и бегут в сером облаке пара. Индигирка — вся в торосах.
Холод постепенно пробирается под одежду, сковывает мускулы, кажется, пронизывает до костей. Пальцы на ногах ноют и немеют. Щеки и — нос жжет. Дыхание вырывается со звенящим шумом. Тело охватывает какая-то внутренняя дрожь. Мозг работает вяло и сонно. Сквозь полузакрытые глаза со смерзшимися ресницами вижу только мелькание белых хвостиков оленей, везущих мою нарту.
Ощущение укола в большой палец ноги заставляет меня вскочить и бежать рядом с нартой. Моему примеру следует Мельников.
— Доедем, все будет в порядке, — подбадриваю я врача.
— Да, если не замерзнем, — мрачно отвечает он и, тяжело отдуваясь, кулем валится на нарту.
…Третий день пути подходит к концу. Давно скрылось за сопкой солнце. Луна ярко освещает дорогу. Клубы пара с шорохом — «шепотом звезд» — вырываются изо рта и ноздрей оленей.
Мороз градусов за шестьдесят. Луна в моих сощуренных глазах двоится, троится и превращается в неясное светлое пятно. Туман усиливается.
Чувствую, что впереди какая-то заминка. Олени начинают скользить и проваливаться сквозь тонкий лед в воду.
— Наледь — и глубокая, не залило бы нарты! — тревожно проносится где-то в глубине сознания. — Надо слезть.
Но заставить себя соскочить с нарты я не могу.
Наконец, передние олени останавливаются. Один беспомощно лежит на боку в воде.
«Погибли! Замерзнем в наледи!» — мелькает паническая мысль.
Слепцов соскакивает с полузатопленной нарты и по колено проваливается в воду.
— Хоть! Хоть! — кричит он истошно, подгоняя оленей. Но копыта их скользят по гладкому льду, под водой, и животные падают.
Я опускаю по очереди свои ноги, обутые в торбаза, в воду. Затем вынимаю их и держу в воздухе, чтобы образовалась защитная корка. Соскакиваю с нарт и начинаю энергично помогать Слепцову вытаскивать из наледи оленей.
Мельников проделывает с торбазами ту же манипуляцию и тоже соскакивает в наледь.
Вдруг мои ноги обжигает холодная вода. Значит, она проникла в торбаза, несмотря на защитную корку льда.
Ступни и икры, как в ледяных колодках. Ног я уже не чувствую.
Отчаянными общими усилиями вытаскиваем из наледи оленей. Потом пускаемся бежать вслед за нартами. Только так можно спасти ноги.
К счастью, от наледи до ночевки всего два километра.
Вот и ночевка: десять заранее заготовленных шестов и место, расчищенное от снега.
Слепцов отпускает оленей кормиться и быстро рубит сухие дрова.
— Ой ноги, мои ноги! Так и рвет их! Наверно, третья степень обмораживания! — приплясывая, стонет доктор.
Наоборот, спасены ваши ноги! — возражаю я. — Разогрелись беготней и отходят. По собственному опыту знаю!
Мы торопливо натягиваем на шесты палатку. Разжигаем походную железную печку. Каюр приносит чайник, набитый мелким льдом.
Мерцает колеблющимся огоньком свечка, привязанная к палке, воткнутой в снег посреди палатки, освещает наши неуклюжие фигуры в мехах.
— Надо строганинки с дороги поесть, — говорит Слепцов, входя в палатку с тремя большими хариусами в руках. Повертев мерзлую рыбу около пышущей жаром печки, он ловко срезает ножом кожу, обрезает плавники и быстро строгает от хвоста к голове по хребту и бокам. Тонкая нежно-розовая завивающаяся стружка падает в алюминиевую тарелку.
Доктор первый берет стружку.
— Хотя и противопоказано есть сырую рыбу на голодный желудок — замечает он, макая ее в соль, но не могу воздержаться от соблазна…
Я понимаю, почему жители Севера считают строганину лакомством. Она особенно аппетитна после целого дня дороги при адском морозе. Стружки так и тают во рту.
Строганина хороша, пока она мерзлая. Чуть согревшись, красивые ленточки превращаются в скользкие неаппетитные кусочки сырой рыбы.
Печка-экономка гудит, распространяя благодатное тепло. Мы вносим: в палатку вещи, сбиваем с обуви оттаивающий лед и переобуваемся.
— Нельзя в тепле мокрые торбаза держать, мех отпарится, — наставительно говорит Слепцов и выносит обувь сушиться на мороз.
Через полчаса, согревшись, в одних свитерах, мы уписываем за обе щеки хлеб с горячими котлетами и кусками сливочного масла, запивал все это крепким чаем.
Варить ужин не хочется. Всех разморило в тепле и клонит ко сну.
— Если бы мне в Москве кто-нибудь сказал, что я, попав в воду ногами при шестидесяти градусах ниже нуля не отморожу их моментально, я бы не поверил, — говорит доктор. — Помните, Джек Лондон в «Дочери снегов» описывает, что было, когда его героиня попала в мокасинах — наших торбазах — в воду. Пришлось разрезать обувь, разводить костер. А тут, извольте, пробежались по ледяной воде при морозе покрепче аляскинского, — и ничего…
Слепцов плотно запахивает выход из палатки, набивает печку дровами, почти наглухо закрывает поддувало. Потом он стругает «петушков» из сухого полена и кладет их около печки на кучу сухих дров. Тушит свечку и укладывается спать.
Утром в палатке не намного теплее, чем за ее бязевыми «стенами». В печи за ночь все прогорело.
Осторожно отодвинув покрывшееся инеем одеяло, я вижу, как каюр растапливает печку. Высунув из-под своего одеяла голые руки, он накладывает в топку дрова, поджигает «петушков», сует их в печь и, открыв, поддувало, быстро закутывается. Печка гудит, разливая тепло.
* * *
На четвертый день после полудня мы подъезжаем к зимовью начальника участка Степана Дуракова.
В жарко натопленной комнате сбрасываем смерзшиеся меховые одежды.
— Где больные? — спрашивает врач.
Степан смущенно улыбается.
— Больные не здесь. Они — у себя в бараке, на Крутом… Если напрямик через водораздел, то туда рукой подать, а если кругом, по долинам рек — то дня два надо ехать.
— Вот это сюрприз! Значит, опять — на мороз…
— Перевал не особенно крутой, — утешает хозяин.
Решаем так: на ночь глядя в путь не пускаться, погреться, отдохнуть, переночевать и выехать утром.
Мельников проводит медицинский осмотр всех разведчиков. Мы со Степаном, пока не стемнело, осматриваем ближайшие разведочные шурфы. При свете свечёй до позднего вечера сидим за проверкой геологической документации и результатов разведки.
