Тот подтвердил:
— Да. Послезавтра.
— Всех присутствующих? И нашего пассажира тоже?
— Да, и его тоже, если свободен будет. Так и передайте ему, когда проснется.
— Ладно. Спасибо. Я-то приду. А за других не ручаюсь.
Но круглолицый заверил:
— И я, и я! Непременно!
И они уехали, трое счастливых, к себе домой переживать свою радость. А я подумал про себя, что едва ли мне придется побывать у них в воскресенье. Если завтра я увижу свою женщину, то сразу же и уеду с ней вместе. Разве я позволю ей изматывать себя на этих разъездах, если жить она может отныне без всяких забот под моим покровительством, готовясь понемногу к переселению в самую прекрасную на земле страну — в мою родную Суоми?
А если она не приедет завтра, то и послезавтра я никуда не уйду из колхоза «Рассвет». Не до того мне будет, чтобы ходить куда-то угощаться. Я могу опять упустить ее, если уйду. К тому же мне надо еще успеть подготовить для нее такие слова, которые сразу должны все решить и установить. Для начала я пройду как бы невзначай мимо нее и скажу равнодушно: «Здравствуйте, Надежда Петровна». Она так и вскинется вся: «Господи! А вы-то как сюда попали?». Или что-то в этом роде. А я отвечу: «Да просто так приехал. Погостить меня сюда пригласили в одно место. Девушка тут одна поступила в наш Ленинградский университет. Так вот отметить надо. Я люблю, когда кто-нибудь поступает в наш Ленинградский университет. В нашем Ленинградском университете много учится разных молодых людей, которые приезжают к нам в Ленинград из разных мест. А я люблю наших молодых людей, которые такие все вдохновленные. Я тоже теперь вдохновленный. Вот, например, на четвертом этаже кто победил? (Ну, о пятом не стоит говорить.) И потом насчет новых миллионов гектаров пашни, насчет каналов и орошения. Куда там Америке! Три миллиарда тонн земли ее реки уносят ежегодно. Три миллиарда! Боже мой! К нам бы в Суоми эти тонны! В Суоми! В каменистую Кивилааксо! Да! Так о чем это я? Об Америке. Но я и о Египте могу. И даже о Сириусе, потому что вполне перевоспитался и осознал». И тогда она ответит радостно: «О, если так, то я согласна». Одним словом, я знал, чем у них тут принято привлекать сердца, и нимало не сомневался в победе.
А пока я так перебирал в голове своей завтрашний разговор с моей женщиной, на дороге остановилась еще какая-то машина. У ручья звякнуло ведро, а у костра опять заговорили новые, незнакомые голоса. Один говорил, что не выйдет, а другой уверял — выйдет. Один говорил: «Это у вас выйдет, а у нас — нет. Земля не та». А другой уверял: «И у вас тоже выйдет. Вы только попробуйте». Один говорил: «Да нельзя у нас пробовать». А другой отвечал: «Нельзя только брюки через голову надеть, а все остальное можно. Ты же не станешь отрицать, что уже давно выведены постоянные, устойчивые сорта с определенными, неизменными качествами. Стоит вам добиться удачи хотя бы с одним из них, как зона этих культур передвинется еще на сотню километров к северу. Ведь это же государственное дело. Ты пойми». — «Да я понимаю. А что у нас не государственное?»
Не знаю, на чем они порешили, потому что их голоса постепенно удалились к дороге. А на их месте продолжали препираться два других голоса. Один голос утверждал, что местные диалекты неизбежно скоро отомрут. А другой утверждал, что не скоро. Один сказал: «Уверяю вас, батенька, что все завершится проникновением городской культуры в деревню, а не наоборот». А другой ответил: «Не уверяйте. Фольклор неистребим». Первый сказал: «Боже упаси его истреблять! Он преспокойно дополнит собой всеобъемлющий литературный язык, обогатит его, если хотите…». Второй воскликнул: «Ага! Обогатит все-таки?» — «Да. Допустим. Но подчинится известным правилам, приобретет разумную, раз и навсегда установленную форму». — «Раз и навсегда? Не верю! Не согласен! Фольклор вечно живой, творящий, рождающий». — «Не спорю. Но рождать он будет в рамках культуры». — «А былины? С ними как? На свалку?» — «Зачем же? Былины сохранятся как памятники старины. Но все, что состряпано в наше время, — шарлатанство, батенька, явное». — «А Палех? А Хохлома?» — «Как вам сказать? В тепличных условиях иное растение удается на какое-то время сохранить. Но может ли у него быть будущее?» — «Что вы называете тепличными условиями? У вас неверное представление обо всем решительно. Вы жизни не знаете. Вы сидень кабинетный. Начетчик!» — «В моем кабинете больше сосредоточено жизни, чем во всей вашей застойной глухомани». — «Вы книжный червь! Буквоед! Вот вы кто!» — «Возможно. Однако указания относительно распорядка вашей жизни составлю я». — «Составляйте. А жизнь их отвергнет!»
Не знаю, на чем покончили эти спорщики, потому что я заснул наконец, лежа на траве под березой.
Когда я проснулся, было уже светло. Я лежал, накрытый светлым плащом круглолицего. Но проснулся я не оттого, что было светло, а оттого, что он стягивал с меня свой плащ и говорил торопливо:
— Вставайте, гражданин! Поехали! Проспали мы здорово. Наверстывать надо. Едем, едем, вставайте!
Я встал и первым долгом проверил свой костюм. Нет, ничего. Он был в порядке, и даже складки на брюках сохранились в прежнем виде. Я стряхнул с них приставшие травинки и хвою, проверил, не выпало ли что из карманов, и причесался. Костер уже был залит водой. Возле него лежала моя опустевшая пачка «Казбека». Я забрался в кузов машины, и мы поехали. Машина выбралась на дорогу, перевалила горбатый мост, висевший над речкой, из которой за ночь было вычерпано столько воды, и, набирая скорость, понеслась дальше в глубину России.
За пределами леса стало видно, что солнце уже давно взошло. Опять ему предстояло осветить и обогреть всю пропитанную росой русскую землю. Как оно умудрялось обойти из конца в конец всю эту огромность — бог ведает. Но умудрялось как будто.
И опять я стоял в кузове машины, обдуваемый прохладным встречным ветром. И опять мимо меня проносились назад холмистые равнины России, ее леса, луга, поля, деревни. На этот раз деревни мелькали чаще, и потому многолюднее казался край. Чаще встречались работающие на полях и лугах люди. Чаще мелькали стада коров и овец. Чаще встречались навесы с машинами разного рода, ожидающими своей очереди выхода в поле, и гуще казался поток встречных машин и телег.
Солнце поднималось все выше на пути моего движения к нему, а они все проносились и проносились мимо меня, эти холмистые равнины с деревнями и людьми. Сколько же их еще оставалось там, впереди? Уже давно пора было машине упереться в другой конец России, а она все отмеряла километр за километром с такой щедростью, как будто имела в запасе пространство, равное очень многим дням такого же стремительного полета.
Теперь я понимал, почему немцы не смогли взять эти пространства. Как можно было это взять, если оно было неизмеримо даже для глаз! И теперь я понимал также, откуда вышли те грозные силы, о которых кричали немцы после битвы у Волги. На весь мир тогда они вопили о том, что Азия двинулась на них. Несметные большевистские орды поднялись из азиатских степей, грозя уничтожить их цивилизацию! И немцы орали: «Спасите Запад!».
Да, у русских есть где прятать эти орды. Никогда в жизни не видел я столько места для прятания орд. Немцы захватили у них Украину, Белоруссию, Северный Кавказ и думали, что уже овладели всей Россией. Но то был, оказывается, только маленький кусок России. А настоящая Россия — вот она! Я сейчас по ней еду, по самой главной части России. Они меня везут, эти двое русских, везут к женщине, которую я выбрал у них для себя. Я велел им везти — и вот они везут. Я здесь ворочаю у них делами. Я завоевал Россию и заставляю русских выполнять мою волю. Учитесь у меня все вы, кого это касается! Вот каких успехов можно добиться, когда за дело берется настоящий завоеватель!
Да, я здорово прокатился по этим русским просторам, которые с такой ловкостью себе подчинил. Машина перетекла их из конца в конец и уже где-то совсем на другом краю России въехала наконец в главную деревню колхоза «Рассвет». Она свернула прямо во двор сельской лавки и там остановилась. Круглолицый выпрыгнул из кабины и сказал:
— Вот мы и дома!
Водитель ничего не сказал. Приподняв у машины капот, он молча полез руками в мотор и принялся там ощупывать механизмы. Взглянув на меня, он вдруг вспомнил что-то, быстро нырнул с бокового входа в лавку и, вернувшись оттуда, протянул мне пачку «Казбека».
Я удивился:
— Зачем это? Мне не надо.
Но он сказал:
— Нет, нет, берите! Мы выкурили ваши и не хотим оставаться в долгу.
Я хотел ответить, что я сам у них в долгу, поскольку прокатился на их машине. Но, не зная, чем было бы удобнее их отблагодарить, повторил еще раз:
— Оставьте у себя. Я же не курю.
— Нет, курите. Возьмите!
И он сунул мне пачку в руки. Пальцы у него были грязные, маслянистые от возни с мотором, и от них остался черный след на крышке пачки. Нахмурившись, он пробормотал: «Э, черт, запачкал», — и принялся вытирать руки паклей. Потом он спросил:
