Шохова ничто не смущало — ни грязь, ни непогода, ни вид города, мало ли он повидал таких городов. Более того, ему все это нравилось, потому что было почти своим, родным. Сколько раз приезжал он так же на новостройки и еще в день приезда угадывал, что не задержится надолго. Бывало и так, это на КамАЗе, в Набережных Челнах, что подумывал остаться, пустить, как говорят, корни. Но только сейчас, здесь он наверняка знал, хоть и не стал отвечать чернявому, видать, дошлому кадровику, что никуда больше не уедет. Это его место. ЕГО МЕСТО. И он будет ЗДЕСЬ ЖИТЬ.
Как — это уже другой вопрос. Этого никто не мог сказать. Не знал и все знающий про себя Шохов.
На другой день в просторном вагончике с красной на боку надписью: «ГИДРОСПЕЦСТРОЙ» он оформился. С местным кадровиком, молодым и бойким парнем, произошел такой разговор.
— А как насчет жилья? — спросил он парня.
— Одиноким дается общежитие. Я же вам бумажку, кажется, написал?
— Ну, а если не одинок?
— Что, расписаны? — спросил парень без интереса.
— Ну, предположим, расписан.
Парень посмотрел на него и засмеялся, хотя ничего смешного в их беседе пока не было. Так решил Шохов. Наверное, легкий характер у человека.
— То же самое,— произнес он.— Будете работать, встанете на очередь.
— Большая очередь-то?
— А вы где-нибудь видели маленькую? — спросил веселый парень.— Так туда и езжайте. Да и другим скажите, это сейчас всех интересует.
Шохов помолчал, он не хотел с первой минуты наживать себе врагов. Да и ответа другого, не по форме, а по существу, он не ждал. Просто надо было разобраться основательно. А тут уже тон, как говорят, ни при чем.
Но веселый кадровик и сам понял, что хватил лишку.
— Сюда многие из-за жилья едут,— после паузы сказал он и вздохнул.
И Шохов так понял, что и сам парень приехал из-за жилья. Может, он и не кадровик вовсе, разве это профессия для крепкого и молодого человека, а мастер или механик, так часто бывает.
— Тоже в общежитии? — спросил Шохов кадровика уже как своего.
— Снимаю. У меня семья,— отвечал тот откровенно.— Да я согласен ждать хоть три года! Там, где я жил, и за десять не получишь.
— Десять? — присвистнул Шохов.— А жить когда?
— То-то и оно. А снимать тоже дорого.
— А домик? Домик построить? — допрашивал Шохов.
— Здесь-то? — отмахнулся парень.— Здесь домиков не разрешают. И песню такую поют, не слышали разве: «Город без времянок, город без палаток...»
— Как это? Везде строят, а тут нельзя?
— А тут нельзя.
— Так не бывает,— категорически сказал Шохов.— Не бывает без домиков, я точно знаю. А крупная стройка тем более не бывает.
Из вагончика Шохов направился прямо к коменданту общежития, для этого надо было лишь перейти улицу. И снова, как в час приезда, посмотрел вдоль проспекта (будущего проспекта) на дома, по-хозяйски прикидывая, как оно построится, заблестит сероватым асфальтом, покроется зеленью и цветами: мировой город будет. Город без времянок, город без палаток... Это он уже слышал, не раз слышал, но не видел никогда, чтобы город чистенько рос сам по себе. Дом один построить — и то рядом нагородишь черт-те чего, всяких там подсобных помещений, складиков и прорабок. А чтобы целый город с заводом да гидротехническим сооружением без времянок и без палаток? Дудки! И вспомнилось их, строительское — ничего нет постояннее временных сооружений! Вот это правда! А песня врет. Она, наверное, из тех песен, что бодренькие и вылизанные мальчики орут в микрофон. Им ведь все равно что орать.
А вот они пели другое... Он стал вспоминать и вспомнил: «Ах ты, речка Ангара, ты зачем течешь туда, где Ледовый океян и студеный ураган? Поверни на юг, под Сочи, мы довольны будем очень, ГЭС в палатках мы построим, обойдемся без жилстроев...»
У входа в общежитие висело объявление. Шохов остановился и прочел его: «Товарищи, становитесь в ряды участников соревнования за город высокой культуры и быта!»
Внизу было дописано: «Внимание! На вахте есть утюг, чтобы его получить, нужно сдать вахтеру паспорт».
Комендант был у себя, коротенький, моложавый малый, но уже с животиком. Нервы, наверное, были у него стальные. При Шохове он минут десять отбивался от какого-то человека, который требовал для своих приезжих работников места в общежитии.
— А где я возьму? — громко, отработанным голосом кричал животастый комендант.— Где? У меня что, резиновое общежитие, да?
— Так велели же,— настаивал человек с грустной упорностью. Он держал под мышкой портфель и был похож на какого-то киношного неудачника домоуправа.
— А я-то что? — спрашивал комендант.
— Как что? А кто же даст, если не вы?
— И я не дам. Будет, тогда дам. А сейчас нет, поэтому не дам.
— А куда я людей дену? Они же с дороги, с вещами.
— Не знаю.
— И я не знаю. Но ведь начальство же прямо сказало, что...
— Пусть оно и дает.
— Но оно послало к вам! К вам!
— А я посылаю к ним. Так и скажите!
— Тьфу! — произнес в сердцах грустный человек, позволивший себе единственную резкость, и ушел.
А Шохов опять подивился, какие прочные нервы у коменданта. И нахальства ему не занимать. Такого бумажкой не пробьешь, такого перенахалить только можно.
— Ну? — спросил комендант Шохова, глядя куда-то мимо него.— Чево?
Шохов без слов протянул листок из кадров.
— Чево это? — спросил комендант, не принимая бумажки.
— Бумага.
— А чево в ней написано?
— Не знаю,— в тон ему, очень спокойно отвечал Шохов.— Может, там написано, что мне нужно выделить дворец Тадж-Махал с личной охраной и прислугой?
— Чево? Чево? — Впервые в коменданте обнаружилось что-то почти живое. — Дворец? Кому дворец? Тебе дворец?
Он вдруг икнул и рассмеялся. Он ржал громко, на всю комнату, и при этом смотрел на Шохова: «Дворец, ха-ха! С охраной ему дворец! Это ж надо, хохмачи какие!»
Оборвав смех, он шмыгнул носом и добродушно осмотрел просителя. Интеллигентный, видать, проситель, модная куртка, шапка, одна шапка сотню стоит. Небось и анекдотцы знает, такие люди всегда приятны для компании. Надо бы помочь человеку.
Но скорей по привычке, такой уж сволочной характер, комендант сперва спросил:
— Где же я тебе хм... дворец возьму? А?
— Необязательно же сразу,— произнес Шохов, он почувствовал, что дело выгорает и надо дожимать противника.— Особнячок какой завалящий, чтобы коечку поставить.
— Коечку...— покачал головой комендант.— Коечку! До завтра перекантуешься? Ну вот, а завтра приходи, поищем что-нибудь. Бывай! Дворец!
И уже вдогонку закричал:
— Шапку свою, шапку, говорю, побереги! Ее в общаге-то сопрут, а то и на улице с головой снимут! И охрана тебе не поможет! — И снова захохотал, эхо пронеслось по этажам общежития.
Выходя на улицу (погода была все та же, серенькая, но заметно похолодало), Шохов не имел определенного плана действий. Но он хорошо знал, чего хочет. И, постояв в раздумье, он спросил прохожего, где находится исполком.
Оказалось, не очень далеко. В новорожденном городе, где существует пока несколько улиц, всегда все недалеко. Это лишь одно из достоинств. Есть и другие, как понимал Шохов. Он знал, например, что на первых порах, пока жизнь в процессе становления, в тот же исполком, в другие государственные учреждения попадают молодые инициативные ребята, не закостеневшие, не обюрократившиеся до поры до времени. Потом-то они частью рассеются, частью уйдут на повышение, освободив место тем, кому это положено от веку, ну, хотя бы тому же коменданту. Но пока такие ребята сидят, демократия процветает на полную катушку. К ним можно приходить в кабинет, вести задушевные беседы и находить в живом общении сочувствие и помощь. На это и рассчитывал Шохов.
Сейчас он вспомнил пройдошного коменданта и ухмыльнулся. Коечку-то тот сделает, раз обещал. Но больно ему приглянулась шоховская шапка. Она и до него многим приглядывалась, на многих производила впечатление. Шохов на ходу размышлял, так ли просто упоминал комендант про шапку или намекал на подарок. Так ли, сяк ли, но принять к сведению надо. В борьбе за жизненное пространство все могло сгодиться, даже шапка.
Но скажем откровенно, Шохов не собирался ограничиваться коечкой в общежитии, не для того он ехал за семь тыщ верст киселя хлебать. А слова насчет дворца, особнячка не были голым пустословием. Был у Шохова некий планчик, тщательно продуманный и взвешенный многими днями и ночами. Он уже знал твердо, что за место под солнцем надо бороться.
Он и был готов к такой борьбе, и теперь он к ней приступал.
Шохов не считал еще себя старичком, но знал, что тридцать лет — возраст для молодежной стройки зрелый. В таком возрасте называют тебя лишь по имени-отчеству, числят в старших, почти в отцах, и соответственно относятся. В эти годы уже неудобно засиживаться в мастерах, а неимение семьи расценивается как факт отрицательный: видать, бросил жену, затаскался по бабам, а то и спился — и тебя бросили. Да и сами переезды можно понять как неуживчивый характер, неудачливость неумехи, которого рады отпустить на все четыре стороны.
