улице. Каково людям будет на твою вывеску смотреть? Молчишь?
Ляпин, действительно, стоял перед нею, словно рот ему зашили. Только глаза сделал круглые.
— И откуда, скажите, взялась такая, — наконец, вымолвил он.
— Узнать бы, какой дурак тебе пятый разряд присвоил?.. Я бы третьего пожалела.
Чувствую, меня задело. И не рикошетом, а прямой наводкой.
— В чем дело? — спрашиваю. Спокойненько этак, хотя и поднялось во мне тогда нехорошее что-то.
— Федор Федорович, посмотрите, пожалуйста, стену, — вскинулась Анна Бороздина.
— Какую?
— Ту, что сложили.
Нагнулся я, окинул взглядом и ничего не заметил.
— Ну, какова?
Смотрю я в ее прищуренные глаза, но опять-таки ничего не понимаю.
— Знаете что, молодые люди, — говорю им, — не поднимайте рыночную перебранку и приступайте немедленно к работе. А стена, девонька, кирпичная, за помните, кирпичная.
— Трудненько, уважаемый Федор Федорович, определить, кирпичная ли она. Вы с улицы посмотрите на дело рук своих.
— Дельный совет, — на мое плечо сзади опустилась чья-то тяжелая рука.
Поворачиваюсь. Сергей Николаевич, наш прораб, собственной персоной. Стоит, смотрит этак испытующе, словно спрашивает: «Ну, что скажешь?». Потом переводит взгляд на Анну Бороздину.
— Как вас звать-величать, девушка?
— Анна-каменщица, — бойко ответила она. И хоть бы глазом перед начальством моргнула.
Сергей Николаевич приветливо улыбнулся ей и пригласил меня с улицы посмотреть «на дело рук своих».
Боже мой, какая неприглядная картина предстала перед моими глазами. Половина лицевой стены дома, где вел кладку Ляпин, вся закидана раствором, в безобразных подтеках. А ведь дом-то не предназначен под облицовку.
— Поняли, почему произошло? — спрашивает Сергей Николаевич.
Как мне, старому воробью, не знать. Все дело тут заключается в расстиле раствора под очередной ряд кирпичей. Его надо сначала класть в виде продолговатой грядки, а затем разравнивать в ленту. При этом раствор следует расстилать так, чтобы он не доходил до края ряда на два-три сантиметра. Ляпин же не соблюдал этих сантиметров. Вот и получилось, что кирпич при укладке выжал раствор, который и разползся по стене.
С тяжелым чувством поднялся я наверх. А тут Сергей Николаевич еще как бы придавил меня.
— Ну, Анна-каменщица, — сказал он, — покажи, как надо строить.
Та не заставила себя долго ждать. Схватила лопату-ковш и — раз-раз! — набросала на постель под верстовой ряд раствор. Разровняла его, крикнула: «кирпичи!» и пошла работа. Ловко получалось. Залюбовались мы.
— Какой у нее разряд?
— Вроде, пятый, — отвечаю.
— Не вроде, а точно. Видно по хватке. Нехорошо, Федор Федорович, специалистов на подноске кирпичей использовать. Не положено.
Покраснел я, как мальчишка. А виновник всего, Ляпин, стоит рядом, не сводит с Анны-каменщицы совиных глаз и как-то глупо улыбается.
III
С тех пор Анну Бороздину вся бригада заглазно стала звать Анной-Каменщицей. Вся, кроме, кажется, Ляпина. Чем-то этаким, доложу вам, пленила она нашего Ермака Тимофеевича… Уж не тем ли, что крепко однажды его пристыдила. Девчата к Анне просто липнуть стали. Да и она, надо сказать, каждую из них защищать от несправедливости готова. А их в бригаде стало уже одиннадцать. Жили они в двух комнатах общежития — в двенадцатой и тринадцатой.
Признаться, я редковато заходил к своим рабочим. Знал, общежитие — хорошее, не жаловались. Но как-то в субботу заглянул. Смотрю, дверь тринадцатой комнаты открыта. Там сидит, не подумал бы, Ляпин. Гитару настраивает. Спрашиваю, где хозяева. А он вместо того, чтобы ответить, растопырил передо мной свою пятерню, шириной этак в два утяжеленных кирпича, приложился ухом к двугорбию музыкального ящика и шикнул: тише, мол.
Огляделся. Коечки заправлены честь-честью. Простынки белые — аж глазам больно. В углу, на тумбочке, радиоприемник «Рекорд». На дверях — расписание дежурств, внизу подпись: «Староста комнаты А. Бороздина». Ого, думаю, Анна-Каменщица уже успела тут власть забрать. Повторяю свой вопрос к Ляпину.
— Девчата-то? — безразлично повторяет он. — На улицу выбежали. Спутник там как раз над крышей пролетает.
Равнодушно этак отвечает, словно речь идет не о спутнике Земли, а о простой картофелине. Меня задело за живое его безразличие. А Ляпин, догадавшись, видимо, о моем настроении, добавил:
— Видел я и первый, и второй, и третий… Вот бы ракету посмотреть — другое дело. — И он ударил по струнам.
Комната наполнилась какими-то дребезжащими звуками. Настройка гитары Ляпину явно не удалась.
— Вот что, молодой человек, — говорю ему, — если еще в детстве медведь на ухо наступил, то нечего браться не за свое дело. Занялся бы чем-нибудь другим.
— Аня то же самое советует, — неожиданно признался Ляпин и вздохнул. — В шашки играть советует. В турнирах.
— Ну, а ты?
— Начал запись желающих.
«Молодец, — думаю, — Анна. Увальня Ляпина и того сумела расшевелить». Надо сказать, что в последнее время Михаил начал работать спорее. Анна-Каменщица расколола в нем ледок равнодушия. Парень зарабатывать стал больше, костюм новый справил, темно-синий в широкомерную полоску. Ну, а Анна, кстати сказать, просто превзошла себя. Недели две назад удумала она такую штуку: решила изменить конструкцию кельмы. Обратилась ко мне, так, мол, и так, чертеж подсунула. Глянул я на него и ахнул. Конец так называемой комбинированной кельмы, этого основного инструмента каменщика, она предлагала сделать более узким и острым. Так вот, подсунула чертеж и смотрит на меня с ожиданием.
— Как же это так, — спрашиваю ее, — дедами изобретенный и испытанный веками мастерок переделывать? Ничего не выйдет да и не получится.
— Попробуем, — говорит она. — Во всем надо ставить опыты, экспериментировать, Федор Федорович.
Я, чтоб отвязаться от настырной девчонки, отдал слесарям одну кельму на переделку. Те быстрехонько ее оборудовали, согласно чертежа. И что же вы думали? Удивила всех Анна-Каменщица. Ее выработка уже через три дня возросла. Заинтересовались этим многие. Первыми, конечно, комсомольцы. Понаблюдали за ее работой, а потом попросили выступить на собрании. Она все честь-честью там выложила. Так, мол, и так, кельма в новом виде стала легче, удобней, способствует повышению производительности труда. Скоро привилось предложение Анны Бороздиной. Почти все каменщики на кельму ее конструкции перешли. Хотя не ахти какой она рационализатор, но сослужила службу нашему делу. Хлопот мне, конечно, было, но что же поделаешь — растут люди.
