— Спасибо! Передай большое спасибо ребятам.
У Вали заблестели глаза.
Ганька глянул Вале в лицо, потом на стену, посмотрел себе под ноги.
— Ох ты. Я вам тут наследил. — И стал разуваться. — Как хозяин, так и гость…
Ганька чечеткой прошелся по комнате.
— Отобьешь лапы-то, медведь… еще сгодятся.
— Что нам, Миха, жалеть. Будет день — будет пища… Главный инструмент не ноги — душа. Я вижу, ты вот в коврах окопался, а Валя что-то невеселая. Будто зубы болят… В кооператив-то вступил?
— Под крышу подвели. Теперь машиной бредит, — сказала Валя.
— Ну, этого я не одобряю, — хлопнул Ганька Михаила по спине. — Дай-ка по рюмахе, да я в клуб навострился, речи послушать, знамя ЛЭПу будут вручать. — Ганька подсел к столу. — Ты учти, Миха, закрепостить душу ничего не стоит, а вот выбраться, подчас и жизни не хватает хватальщикам. Пока душа поет, до тех пор человек живет… — Ганька с азартом стукнул по донышку, и пулей вылетела пробка, плеснулся на стол вермут.
Ганька наполнил фужеры пенистым терпким вином.
— Ну, будем, чтобы хозяева не журились.
— Да с чего ты взял, — деланно обиделся Михаил.
— Ладно, ладно, я уже сказал, если будешь спать и видеть свой лимузин, то зачем тебе жена? — Ганька запрокинул рюмку и встал из-за стола.
— Закуси. Не поел даже, — забеспокоилась Валя.
— Со знаменем приду, если не возражаешь…
— Приходи, — сказал Михаил и посмотрел на Валю.
— Рады будем, заходите…
— Э-э, сквозь зубы получается. Радуются не так.
— Ну ладно, Ганька, будь человеком, — обиделся Михаил.
— Буду, — сказал Ганька и налил еще фужер.
— Зачем ты ему сказала о машине? — выговорил Михаил Вале, когда они остались одни.
— А что? Разве не так?
— Это наше, семейное и больше никого не касается.
— Почему ты, Михаил, не захотел, чтобы я посмотрела, как вы будете трубу поднимать?
— В кассе увидишь, в наряде, — засмеялся Логинов. — В наряде не пусто — в руках хрустко… Стоит, Валя, труба, вот в чем дело. Давай еще по рюмашке за Ганькино здоровье.
Валя встала.
— Я думаю, Михаил, работа должна в наряде отражаться, как в зеркале…
— Э-э, постой. — Михаил схватил Валю за фартук и не дал ей уйти. — Кто рисковал? Мы рисковали!
— Рисковал Шавров, — отрезала Валя. — Когда это все случилось, — вздохнула Валя, — когда?
— Что — когда?
— Когда ты стал дельцом? — Валя выдернула из рук Михаила фартук.
— Слушай, Валентина, — глаза у Михаила посветлели, — я могу и обидеться. Знай край и не падай!
— Что на правду-то обижаться? Шаврова я могу понять…
— Ну что ж, действуй. Он мужик холостой, — по-своему истолковал Логинов. Сказал и осекся. Но было уже поздно.
— Примем это за шутку, — Валя отстранила руку Михаила.
— Ну что ты все так близко к сердцу принимаешь? Разве я напрашивался трубу поднимать? — не знал, как и замять этот разговор Михаил. — Ты же знаешь, упросили меня. Бакенщиков жал. Наряд принесли, силком засунули, запихали…
Валя и сама знала, как все происходило с трубой. Перед глазами во всех подробностях промелькнул тот день, видела, как приехал начальник стройки, и слышала, о чем говорил с Шавровым. Шавров доказывал Бакенщикову, что к подъему трубы он не готов, на стройке нет полиспастов, под якоря еще не вырыты даже котлованы. Бакенщиков сел на стул и долго молчал, прикрыв ладонью глаза. Потом поднял свою большую голову и долго, не отрывая глаз смотрел на Шаврова.
— Понимаю, — сказал Григорий Григорьевич, — котельная нужна…
— Не пошел бы я на это, — с хрипотцой выдохнул Бакенщиков, — вместо бетонных «мертвяков» используем бульдозеры. Вот наряд, я сам его подписал, в случае… ты будешь ни при чем.
При этих словах у Шаврова дернулось веко. Валя это хорошо видела.
— Извини, — сказал Бакенщиков, — извини, Гриша.
Валя хоть и внимательно слушала весь разговор, но к сердцу не приняла, и только когда Бакенщиков собрался уходить и сказал: «Все, что можешь, сделай, все разрешаю — людей сохрани…», Валя поняла, что означает подъем трубы: на центральной котельной вместо бетонных «мертвяков» ставят бульдозеры. А вдруг бульдозеры сдадут и упадет труба? Потому Валя и встревожилась, а Михаил не сказал, когда будут поднимать трубу.
Подъем трубы занял не больше сорока минут, но риск был большой, и в первую очередь Шавров подставлял шею. Конечно, рисковал и Логинов, но Логинов гроши получил, и немалые. Вот что Валю возмущало. В первую голову за людей и работу отвечал Шавров.
— Я могу вернуть наряд, — после некоторого раздумья сказал Михаил, подливая в фужер вермут. — Но мои ребята этого не поймут…
— Где понять. По двести рублей за час. В конечном счете, дело не в рублях, а в совести. Развращают людей такие наряды. Вот, Миша, что. Красивый поступок превращается в сделку.
— Ну, а ты бы как поступила?
Валя присела на стул рядом с Михаилом и горячо сказала;
— Если бы мне сказали, иди на смерть и дали двести рублей — выживешь — твои, я бы не взяла. — Валя поискала еще какие-то слова, но вдруг взяла Михаила за плечо — Ты не думай, Миша, что я такая бессребреница, призываю работать за так, на энтузиазме. Нет. По справедливости. По затраченному труду… Понимаешь?
— Я тоже не грабитель какой. — Михаил поднялся, принес из кухни папиросы, закурил. — Что-то я не замечал, чтобы отказывались от денег, — затягиваясь, снова начал разговор Михаил. — Если откровенно, то мне не нравится, когда душу покупают. Теперь в бригаде складывается дело так, что вольно и невольно думают, как бы куш сорвать.
— О том я и говорю, — поддержала Валя. — Вспомни, Миша. Был ты слесарем, личность. Думаешь, за что я тебя полюбила — признаюсь тебе в любви, — улыбнулась Валя.
— Ну-ка, ну-ка, интересно, — Михаил поерзал на стуле. — Давай!
— За что полюбила? Полюбила, и все. А кто может сказать, за что. Любят, и все.
— А вот за что ненавидят, можешь сказать?
— Могу. Ты ведь на мелочи, Миша, не обращал внимания. Большой человек — не мелочный. Вспомни, как ты изобрел гидроподъемник. Я гордилась тобой.
— Но ты уводишь в сторону. Ты хотела сказать, за что ненавидят.
— А помнишь, раньше, Миша, ты никогда не пересчитывал зарплату, бросал пачки в стол, и все.
— Но ведь я тогда не думал ни о кооперативе, ни о машине, — Михаил обнял Валю.
— А я думала о тебе. И когда встретила тебя, не обманулась. У меня словно крылья выросли. А сейчас мы должны сами разобраться, что в нас происходит. Мы самые близкие люди.
— Валя!
— Михаил, подожди. Я тебе не говорила, как засасывала меня эта возня с коврами, а потом я еле сдерживала себя, чтобы еще один не купить. И как я обрадовалась, что мы будем вместе работать, станем ближе, забудем ковры, будем за одним столом с друзьями пир пировать, не дрожать за тряпки. Но ты все дальше. Когда человек, Миша, к себе гребет, он начинает ловчить. — Валя долгим сухим взглядом впилась в Михаила.
— Что-то не улавливаю смысл последних слов: одна курица от себя гребет. — Михаил попытался отвести глаза. — Пройдет это. Валя, у тебя. Вот увидишь. Все образуется. — Михаил встал и ушел на кухню.
— Не понял, ничего не понял, — вырвалось у Вали.
Михаил прикурил, погремел кружкой, напился, вернулся в комнату.
— В конечном счете, высокие устремления не мешают людям иметь машину, дачу. Ведь если хочешь знать, это двигатель. Человек имеет право осуществить задуманное, свое, пусть материальное, стремление. И не обязательно отступать от своих принципов. Разве скопить деньгу, честно заработанную, порочно? Разве этот процесс убивает в человеке достоинство? Наоборот, появляется жажда везти три воза без оглядки. Давно ли у нас было десять тысяч на книжке, а теперь? Да вдвоем работаем. Ты только представь — приезжаем на материк. Помнишь, как-то на мороженое скребли? Теперь я тебе весь лоток возьму, пожалуйста!
Валя горько улыбнулась.
— Теперь у нас на столе только долгоиграющие конфеты, я уж и не помню, когда мы брали шоколадные…
— Ну, милая моя. Если задача поставлена, цель ясна… тут уж перекоса не должно быть… Не помню уж, кто сказал — самая короткая дорога к цели — одержимость.
— Мне понятны твои «высокие» устремления, — с грустью сказала Валя. — Приехали заработать. А раз так, все подчинить этой идее. Наплевать на все, живем тут временно. Потом хвост трубой — только нас и видели. В принципе все люди на земле живут временно. От того у них и должно быть обостренное чувство — жить красиво…
— А ты считаешь, построить кооператив, купить машину…
— Ничего я не считаю. По-разному можно строить. Что же это, все обретешь, а дальше будешь исправлять свою душу, так? А эти годы, самые светлые, самые лучшие? Нет, дорогой Логинов, я на это не согласна. Прежде всего хочу жить теперь.
