с интересом, по привычке чуть склонив голову, вглядываясь в каждого человека.
— Тут даже эдельвейсы растут, — сообщила Зоя.
— Эдельвейсы? — удивился Черкашин, хотя и не знал, почему бы им тут и не расти.
— Хотите посмотреть? — спросила Зоя. — Его мои хозяева нашли. Приходите, — и она назвала свой адрес.
С увлечением рассказывала Зоя об этом редком цветке высокогорных альпийских лугов. Черкашин всматривался в Зою. Она ли, такая неспокойная и встревоженная, была у него вчера? Что же такое могло случиться у девушки?
Черкашин опять подумал, как непохожа эта Зоя на ту, что приходила вчера.
— Вернулся наш беспутный помощник капитана? — вспомнил он.
— Завтра ждем, — равнодушно сообщил Старовойтов.
Черкашин удивился внезапной перемене в Зое. Лицо ее потемнело, как будто на него упала тень тучи. Она поднялась с земли и отошла в сторону.
— Сережа! — каким-то сдавленным голосом издали позвала Зоя. — Пора…
Геодезисты встали. Час отдыха закончился.
Черкашин направился в следующую группу. Песок был так горяч, что обжигал ступни даже сквозь кожаные подошвы туфель.
Вечером Черкашин воспользовался Зоиным приглашением.
На пороге квартиры его встретил высокий, худой седовласый Алексей Александрович. На вешалке виднелась белая, чуть порыжелая фуражка с «крабом» — свидетельство связи хозяина с флотом: Алексей Александрович служил механиком на рыбозаводе. Одну из стен занимала большая медвежья шкура, рядом висело охотничье ружье. Жена, маленькая и рыхлая женщина на коротких ногах, принялась ухаживать за гостем. На стол подали отлично, сваренный крепкий кофе и несколько сортов печенья собственной кухни. Старики наивно и старомодно предупредительно относились друг к другу. Зою эта пара любила, ее звали только Зоинькой.
Гостю показали не только эдельвейс — скромный цветок из породы бессмертников, но и байкальскую удивительную губку, похожую на оленьи рога, высушенных бычков — ширококрылок, с большими, как у бабочек крыльями, прозрачными плавниками, обломки пестрых камушков драгоценных пород, найденные в песке на берегу, образцы красящих глин.
У стариков в запасе оказалось множество рассказов о своеобразии жизни края, всяких примечательных историй. Перед Черкашиным словно перелистывали страницы занимательной книги.
Зоя весь вечер сидела молчаливая и грустная, избегала участия в разговоре. Старики, видно, что-то знали и не трогали ее.
В конце вечера хозяин и гость сыграли в шахматы Черкашин ушел довольный: он любил такие знакомства.
Дома Черкашин заснул не сразу. Он лежал, устало закрыв глаза, а в воображении перед ним проходили увиденные берега этого моря — мягкие, покрытые буйной зеленью берега вдруг сменялись суровыми и угрюмыми каменистыми обрывами. Вспомнились услышанные в эти дни названия местечек — Варначка, Большие коты, Каторжная, Покойники… Сибирь — в прошлом далекий и страшный край. В этот мертвый прежде край пришла новая жизнь. Как хорошо сложилось, что он попал на Байкал.
Следующие три дня Черкашин провел в отдаленных от поселка геодезических группах. Вечером на моторной лодке он возвращался домой.
В доме приезжих Черкашин прошел в комнату геодезистов и остановился на пороге: шло собрание.
Председательствовал очень воинственно настроенный Сережа Старовойтов. Сбоку от него стоял, расставив ноги, крепко сбитый сероглазый паренек среднего роста, видимо, очень сильный, в щеголеватой форменке и с такой густой шевелюрой, что никакая расческа не могла проложить пробора. Вглядевшись, Черкашин узнал в нем паренька с катера «Быстрый», которого он заметил в первое утро после приезда. В суровой тишине паренек улыбался смущенно и чуточку снисходительно, словно не веря в серьезность всего происходящего.
У окна, в сторонке, словно с застывшим лицом, сидела Зоя.
Черкашин прислушался и понял, что разбирается проступок помощника капитана Харченко, и присел на крайнюю табуретку.
— Товарищ Харченко, — с досадой перебил Старовойтов. — Что ты все о службе… Ты вот расскажи, как тогда у тебя получилось?
Харченко переступил с ноги на ногу и кинул быстрый взгляд на Зою.
— Это тогда вечером? Все же знают, — обиженно сказал Харченко. — Ну, так… Малость выпил, конечно, немного… Вышел на берег и встретил капитана. Он мне говорит: «Не ходи на катер». Спрашиваю: «Почему?» Он говорит: «Катер не вытрезвиловка». Я, конечно, обиделся и погорячился. Сказал капитану несколько слов и ушел домой.
— Какие слова? — не отставал Старовойтов.
— Такие, что могу совсем с катера сойти. На другой уйду, на Байкале катеров много, а с ним плавать не буду. На следующий день и не вышел… Потом одумался, с капитаном помирился.
— И все? — настойчиво намекая на что-то, спросил Старовойтов.
Харченко неприязненно оглянулся на Старовойтова и опять кинул быстрый тревожный взгляд на Зою. Но девушка не смотрела на него.
— Еще было, — твердо, с хрипотцой выговорил Харченко, делая главное признание. — Многое сказал тогда неправильно. Зоя все это знает. Была у меня к ней обида и на капитана подозрение. Ну, знаете, — он обвел всех виноватыми, страдающими глазами. — Ревность горела… Вот и сказал. А повторять здесь не буду, — решительно добавил он. — Перед Зоей я извинился. Правда, Зоя? — с мольбой спросил он.
Но Зоя сидела у окна все с тем же горько-безучастным выражением, только губы у нее побледнели.
— Эх, Гриша, душа морская, — иронически сказал кто-то.
Харченко молча посмотрел в ту сторону.
— А ты знаешь, что Барышева уходит от нас? — гулко раздался в тишине вопрос Старовойтова.
— Знаю, — мрачно подтвердил Харченко.
— Знаю, знаю, — высоким голосом, раздосадованно заговорил Старовойтов. — На собраниях тебя не остановишь, а сегодня язык присох.
— Присох, — согласился, все больше мрачнея, Харченко.
Некоторое время в комнате было тихо.
— Натворил, — посочувствовал Старовойтов.
— Натворил, — покорно признался Харченко.
— Вопросы есть? — вяло спросил Старовойтов и, не получив ответа, разрешил Харченко сесть.
Помощник капитана катера «Быстрый» сел у всех на виду, сбоку председательского стола, и вытер крупные бисеринки пота, выступившие на лбу и висках.
— Кто хочет слова? — спросил Старовойтов и постучал карандашом, приглашая первого оратора.
Выступило несколько человек.
Харченко сидел выпрямившись, подняв голову, встречая в лицо резкие упреки товарищей. Эта смелость понравилась Черкашину.
Василий Иванович заметил вопросительный взгляд Старовойтова и прошел к председательскому столу.
— Вам всем повезло, — громко сказал Черкашин. — Да, вам повезло. Вы на Байкале намечаете новые берега славного моря. Увлекательная, завидная работа! Сколько вам лет? — вдруг спросил он Харченко.
Но Харченко не понял вопроса и растерянно смотрел на начальника партии.
— Возраст! Сколько лет?
— А! Двадцать три…
Черкашин помолчал, что-то припоминая.
— Я почти вдвое старше, комсомолец Харченко, — сказал Черкашин. — В двадцать три года я получил первую пулю из кулацкого обреза. Потом стеклил в морозы крыши цехов Сталинградского тракторного завода. Вторую пулю я получил на финском фронте…
По комнате прошел ветерок волнения. Зоя подняла голову.
— Так шла юность многих людей моего поколения, — продолжал Черкашин. — Она шла в финских снегах, в сорок первом году
