мы снова дрались с фашистами. Нам есть чем гордиться. Наша юность началась в борьбе, и мы остаемся бойцами. А вы, Харченко, плохо начинаете свой путь. Дезертиром! Такому помощнику капитана нельзя доверять судно, экипаж. Ведь это морская служба, боевая! Плохой вы пока моряк!..
Не взглянув на Харченко, Черкашин вернулся на свое место.
Старовойтов мрачно посмотрел на всех и сказал:
— Было одно предложение: объявить строгий выговор комсомольцу Григорию Харченко.
Собрание проголосовало.
Харченко сидел опустив голову.
— Старовойтов! — позвал Черкашин. — Вы мне нужны. И вы, Зоя.
Они прошли в комнату Черкашина. Следом вошел и Харченко. Он не смотрел на Зою, и она избегала встретиться взглядом с ним.
— Значит, на берег? — медленно и тяжело спросил Харченко, как о деле решенном.
— Нет, пойдете плавать, — сухо ответил Черкашин. — Мотористом на лодке. Распоряжение отдано. Утром выходите.
Харченко только криво усмехнулся, не сказал ни слова и медленно направился к выходу.
Некоторое время все тягостно молчали, только Старовойтов тяжело и сочувственно вздохнул, и Зоя кинула на него быстрый виноватый взгляд.
— Сережа, — сказал Черкашин, — надо сделать съемку Тюленьего камня. В два дня управитесь и тогда сдадим этот участок. Выезжайте утром катером. — Он повернулся и посмотрел на Зою. Она отвела глаза. — Для вас имеются три места, выбирайте, срок выезда назначайте сами. Предупредите Старовойтова, если завтра не поедете на Тюлений камень.
Девушка согласно кивнула головой.
— Не слишком мы сурово наказали? — спросил Старовойтов.
Зоя внимательно слушала.
— Нет, — решительно подтвердил Черкашин. — У него нет понятия долга. За такие ошибки дорого платят.
Старовойтов и Зоя поднялись вместе, но у двери Зоя остановилась.
— Теперь вы все знаете, — сказала она. — Вот почему я уезжаю.
— Вам тяжело?
— Обидно. И потом… — Она помолчала… — я немного сама виновата. Ведь он же не пьет, разве немного с товарищами. А накануне мы поссорились, он и напился где-то в одиночку.
Черкашин помолчал.
— Правильно ли ваше решение? — мягко спросил он. — На пути любви бывает много испытаний. Но в том и сила ее — в доверии и способности понять сильные и слабые стороны любимого человека, в способности помочь ему в трудных обстоятельствах. Без этого нет любви — это мое убеждение. Легко толкнуть падающего, во много раз труднее помочь ему удержаться. И уж нельзя оставлять в беде того, кого любишь.
— Но вы сняли его с катера.
— Разве я толкнул? Я хочу проверить его силу. Верю в Харченко: он крепкий. На катер вернется другим и будет отличным моряком.
Зоя прошла несколько шагов, когда от стены дома приезжих отделился человек и окликнул ее:
— Зоя! Я провожу тебя.
Зоя остановилась.
— Ни за что, — намеренно громко сказала она. — Дойду одна!
— Зоя…
— Одна, — решительно повторила она.
Харченко стоял в двух шагах от Зои. Было так темно, что он видел только светлое ее лицо и слышал дыхание.
— Это правда, что ты скоро уезжаешь? — спросил он.
— Уезжаю, — с вызовом сказала она. — Это все?
Харченко невесело усмехнулся.
— Зачем ты это делаешь, Зоя? И куда ты уедешь от меня? Ведь ты знаешь…
— Что я знаю?
— Никуда ты от меня не уедешь. Никуда! Я всюду найду тебя. Что мне без тебя? Нигде ты от меня не укроешься. Я все брошу, но мы будем вместе. Не уезжай, Зоя!..
— Что теперь говорить об этом, — вырвалось признание у девушки. — Поздно, поздно…
Она замолчала и быстро пошла к поселку. Харченко двинулся за ней. Зоя резко остановилась.
— Я сказала: одна.
Харченко стоял в темноте и слушал, как стихает скрип песка под быстрыми шагами девушки.
Утром на пирсе Василий Иванович увидел Харченко на том самом месте, на котором стояла в туманное утро Зоя. Харченко стоял широко расставив ноги, в брезентовой замасленной куртке моториста, потертой кожаной фуражке, и смотрел вслед уходящему катеру «Быстрый».
Группа Сережи Старовойтова выехала на Тюлений камень. С ними была и Зоя, отложившая свой переезд до окончания этой срочной работы.
Харченко мрачно поздоровался с Черкашиным.
— Моторная лодка готова, — глухо доложил он.
— Запускайте! — и Черкашин прыгнул в лодку.
Весь день новый моторист был угрюм и молчалив. Но Черкашин и не вызывал его на разговоры.
Домой они возвращались в темноте вдоль берега. Далеко в море белели ночные рыбачьи огни и где-то среди воды дрожал красноватый свет большого костра. Черкашин долго смотрел на него.
— Где это? — спросил он. — Неужели Тюлений?
— Там, — подтвердил Харченко. — Наверное, ребята решили заночевать. Торопятся с работой управиться.
Перед глазами Василия Ивановича встал угрюмый черный остров, лишенный зелени, выгнувшийся горбом, отделенный от берега широким проливом, открытый всем ветрам. С жалобными криками носятся над островом потревоженные чайки.
— Нескладно у вас, Харченко, получилось, — сказал Черкашин.
Моторист поднял голову.
— В обиде на меня? — прямо спросил Черкашин.
— Что заслужил — то и получил, — уклончиво ответил Харченко.
— Это еще все исправимо. А вот вы хорошего человека обидели — это грех большой.
— Отмолю этот грех… Отойдет Зоя, откипит ее сердце.
— Ой ли, характер ее вы плохо знаете.
— Но и моего вы не знаете.
— По двум поступкам, конечно, судить нельзя. Но оба не из положительных.
— Значит, с катером все кончено?
— Почему? Надо заслужить право на возвращение.
На море посвежело, моторка закачалась на волнах, холодный ветер подул в лицо.
— Капризничает, — заметил Черкашин.
— Тут это частенько бывает, — беспечно сказал Харченко. — То баргузинчик посвистит, то сарма налетит. Летом, как сейчас, ничего, осенние ветры страшны. Волны гремят, как из орудий. Дома дрожат.
Волны становились все круче, и лодка то взлетала, то проваливалась. У пирса Харченко с трудом закрепил лодку: море разбушевалось.
Красный огонь костра на Тюленьем острове виднелся и с берега. На крыльце Черкашин оглянулся и снова посмотрел на этот красноватый огонь на воде. «Молодцы ребята», — тепло подумал он.
Утром Черкашин не узнал Байкала. Сердитые валы кипели на море, волны с шумом перекатывались через береговые валуны, бросая на песок пену. Клочкастые облака мчались по серому небу. Посвистывал ветер, и стало заметно холоднее.
Катера пробивались по волнам и накрепко крепились к пирсу. Рыбацкие лодки плясали на воде и гремели, словно по камням катили пустые бочки.
Алексей Александрович стоял на пирсе и покрасневшими глазами смотрел на море.
— Сарма, — сказал он Черкашину, — наш частый байкальский ветер. Налетает, как разбойник, из-за угла, никогда его не угадаешь. И стихает неожиданно. Видите, как рыбаки торопятся? Но летняя сарма не страшна, часов на пять — шесть ее хватает. Вот осенью — страшно бывает. Плохо приходится тому, кого она в море захватит. Сила другая и сутками дует.
В этот день Черкашин не выехал с Харченко. Все
