их нет вообще…
Рядом со мной сидел Захар Чуканов. Сидел и удивлялся:
— Ну, дела-а-а… Ездил я вчера на мельницу, в Роднички. Пришлось заночевать… Пришел вечером в клуб, а там такое же собрание, и этот вот Ельцов наоборот говорил: в Кривуше, мол, сплошные хулиганы, а у нас, в Красномостье, их — шаром покати!..
Виктор постучал по графину карандашом — Захар замолчал.
Свою речь Ельцов закончил призывом создать новую дружину. После пятикратного «Кто имеет слово?» начались прения. Первым выступил Виктор Демин. Он умел говорить толково и коротко. Недаром Голомаз утверждал, что комсорг — его, Голомазова, смена, но в душе Семен Прокофьич затаил недовольство на Виктора, можно сказать, по пустяковой причине…
А причина была такой. Безнадежно захворал дед Калинок. Старик был давний. Его разбил паралич на восемьдесят пятом году. Вот тогда-то Голомаз и позвал к себе в кабинет Виктора и объяснил: «Поскольку дед Калинок не сегодня-завтра землей накроется, то похороны ему надо устроить что ни на есть современные! Ты толкани речугу поумней да покороче — погост, не трибуна, но чтоб за душу взяло и слезой окропило!.. Но — черновичок сохрани, потому что Рулев тоже на подходе, а также Агафья Квасова — на всех слов не наготовишься… Я же займусь музыкальным оформлением!..»
Виктор наотрез отказался готовить похоронные речи при живых людях. Голомаз обиделся, но слегка. Дело в том, что обида пришла после того как Голомаз сам «толкал» речь на похоронах Калинка. А в заключение этой речи угораздило же его сказать: «До свиданья, наш дорогой товарищ!..»
И пошло с той поры по Красномостью судачье, что, наверное, председатель болен какой-то смертельной болезнью, и даже Васька Жулик сокрушался: «Как же мы, Прокофьич, будем без тебя?!»
Вот и сейчас Голомаз не слушает, что говорит комсорг, беспричинно сморкается и ловит назойливого мотылька, который ради никому неведомого любопытства кружит и кружит над председателевой головой.
Но как только Виктор замолчал, Голомаз немедленно попросил слова, говорил долго, а в конце речи убедительно просил начальника РОВД ходатайствовать перед райисполкомом, чтобы последний разрешил открыть в Красномостье сельский вытрезвитель и лицевой счет в банке на имя сельского Совета. А что до помещения — Голомаз великодушно дарил на благо порядка… сельсоветскую конюшню. Начальник РОВД два раза пытался что-то сказать, но Голомаз так разошелся, что Ельцов махнул рукой и задремал.
В заключение участковый Курьянов зачитал список членов дружины. В списках Васьки Жулика не оказалось, хоть я и просил Голомаза включить его, и Семен Прокофьевич, вроде бы, не возражал.
Когда комсорг спросил про изменения и добавления, Васька, хриплым от волнения голосом, крикнул:
— У меня… будет добавка!
Стало так тихо, что было слышно, как тяжело засопел Голомаз.
— У кого это — «у меня»? — привстал Ельцов.
Васька молчал.
И уже строго начальник милиции спросил:
— Как фамилия?
Все ниже и ниже опускал голову Васька.
— Жулик! — резанул тишину чей-то голос.
— Где?! — вскочил Ельцов.
— Это фамилия, товарища майор… Жульев он!.. Между прочим, конюх мой… — поспешил с разъяснением Голомаз.
Ельцов вымученно улыбнулся и, недоверчиво покосившись на Семена Прокофьевича, сел на место.
И тут Васька обрел дар речи.
— А то желаю добавить, что меня не записали в списки эти… Я, конешно, не набиваюсь, но коль на то пошло, то по какому закону записали туда Гаврилу Семина?.. Конешно, Гаврила на тракторе работает, а я на лошади, и его заслуг я умалять не хочу — карбюраторы там всякие, магнеты… Дело ясное — не жеребец!.. Но не вместе ли с Гаврилой пили мы на энтой неделе самогон у Коновны за деньги Митьки Похватаева, притом Гаврила задолжал Митьке трояк и до сих пор не отдал…
— Ты говори, да не заговаривайся! — обозленно крикнул из угла Гаврила. — Из-за чужого трояка на позор вздумал вывести?
— Трояка мне не жалко!.. Можешь не отдавать, коль совести в тебе, что в немецкой танке…
— За немецкую танку я могу и в морду дать! У меня батя до Берлина дошел!
— Известно — дошел! — ехидно улыбнулся Васька. — Как не дойти, когда его милиционеры в сорок четвертом из погребы выволокли и на передовую!.. А как жа! Не в обоз же его…
Гаврила завизжал, как ужаленный:
— А у тебя дед при зачинании колхозов трактор умышленно поломал, гад ползучий! И порода ваша волчиная известная!..
Васька взмыл над землей от ярости:
— Мой дед до последнего своего денечка колоски колхозные стерег, за что его подловили в кустах враги народные и жизни решили, как героя, курва ты краснорожая, мать-перемать-то!..
Грохнул смех, задзинькал графин, немо шевеля губами, размахивал руками Голомаз. Васька вобрал голову в плечи, потому что каждое «га-га-га!» и «го-го-го!» било его по ушам, как дюжие оплеухи, потому что видел Васька, как начальник милиции достал из портфеля какие-то бумаги и стал быстро писать, а участковый Курьянов соскочил со сцены и пошел по рядам успокаивать зал.
Тишина наступила не сразу, а сама по себе. И тогда Ельцов важно встал за столом и приказал:
— Гражданин Жульев и гражданин Семин, встаньте!
Гаврила и Васька вскочили разом.
— …За нецензурную брань в общественном месте, да еще на таком собрании, за оскорбление личностей, я своим собственным правом штрафую вас на десять рублей каждого!.. Деньги внесете завтра в местное почтовое отделение на наш расчетный счет номер 70292, а сейчас подойдите и распишитесь в постановлениях!
Гаврила подошел и сразу расписался прыгающей рукой, а Васька с места не тронулся.
— Что же ты, гражданин Жульев? — поторопил Ельцов.
— Денег у меня… — прошептал Васька, — денег у меня, товарищ милицейский начальник, ни копеечки… Я с получки! Девять ден осталось!..
— Тут тебе не базар! — застрожился Курьянов.
— Ну, коли так… — на щеке у Васьки блеснула мутная капля, то ли пота, то ли слезы, а голос задрожал. — Коли на то пошло, товарищ Курвянов…
— Курьянов я!
— Курьянов… Я лучше сутками отсижу в кэпэзэ вашей!..
К Ваське на помощь пришел Голомаз:
— Разрешите мне, Валерьян Николаич, как начальнику штаба, пару слов замолвить?
— Говорите!
— За Василия деньги уплачу я! Но, товарищи! Василий прав, указав на непристойное поведение в быту Гаврилы Семина: самогон хлещет, а главное — долги не отдает!.. Мои соображения такие: воздержаться с приемом нарушителя в нашу доблестную дружину, что закрепить голосованием!
— Правильно, голуби мои! — это Илья Фролов из середины зала голос подал.
— Чего правильно? — опять не вытерпел Гаврила. — Небось забыл, как мы с тобой мешок фуража просмолили у Бондарихи?
— Эх, голубь…
— Попрошу ко мне и поподробней, гражданин Семин! — снова встал начальник милиции.
И снова взбудоражился зал…
В конце концов было решено принимать в дружину
