— Как дела, суворовец Каменюка?
Артем выпрямился.
— Отлично, товарищ генерал!
— Ну-ну, — произнес Полуэктов, — так и продолжайте, — и отошел дальше.
А Каменюка, потеряв сознание, стал валиться. Друзья подхватили его, принесли в санчасть, умоляюще просили медсестру:
— Тетя Нюся, сделайте перевязку, только чтобы никто не знал…
— Спартанец, — добродушно пробурчал Авилкин, глядя смешливо на Артема Ивановича, — и джентльмен…
«Чего это Авилка заговорил о джентльменстве, — вскинул брови Каменюка, — уж не о Василисе ли пронюхал?»
В тринадцать лет Артем тайно влюбился в розовощекую, с льняными волосами помощницу библиотекаря Марии Семеновны — Василису. Чтобы увидеть ее из окна, полез вечером по водосточной трубе на третий этаж, но был перехвачен командиром первой роты подполковником Русановым. Об истинной причине этих цирковых упражнений никто, конечно, не знал, разве что сама Василиса догадывалась.
Каменюке очень хотелось зайти сегодня домой к Василисе Ивановне. Ей уже под пятьдесят, у нее давно своя семья. Но что-то остановило Артема. Может быть, боязнь разрушить святой образ Василисы детских лет?
В авиаучилище ему как-то пришлось пережить нелегкие минуты. При посадке заело шасси. Нависла катастрофа. И вот тогда, вдруг вспомнив Василису, он даже насвистывать стал что-то дерзкое. Дал каскад фигур… и шасси подчинилось.
Вероятно, Василисы где-то рядом с нами всю жизнь.
— Я как приехал сегодня сюда, — сказал Снопков, мечтательно глядя в потолок, — сразу побежал во двор посмотреть на тополь, что сажал четверть века назад. Красавец! Помнишь, Володя?
Ковалев молча кивнул головой.
— Да, время скачет, — вздохнул Авилкин, — казалось, давно ли майор Веденкин гонял меня, как куцего зайца, по хронологии, а Гаршев сердито опрашивал: «Чайку попить хотите?» И вот…
— Хороший был старик, — мягко произнес Артем Иванович, и глаза его приобрели задумчивое выражение, их изнутри словно бы озарило теплым светом. — Когда Семен Герасимович впервые вошел в класс в погонах младшего лейтенанта интендантской службы, мы его радостно приветствовали: «Здравия желаем, товарищ мла-а-а-а-адший лейтенант!» — «Почему так протяжно?» — поинтересовался он.
Артем Иванович произнес эту фразу немного в нос, голосом очень похожим на голос Гаршева.
«— Считаем вас достойным более высокого звания!» — «Кхе… Кхе… Не переоцениваете ли вы мои довольно скромные воинские достоинства?»— «Никак нет!» — хором ответили мы.
— Фу, ироды, живот продырявили! — Встав с койки, Авилкин в одних трусах подошел к корзине в углу комнаты, вытряхнул в нее окурки и пепел. — Тутукин наш, — сказал он, — вызывает во мне желание как-то его приласкать, что ли… опекать. Ей-богу, начну с того, что пришлю Владимиру Ивановичу роскошную оправу для очков. — Сев на койку, Авилкин спросил: — Можно похвастаться?
— Вали, — великодушно разрешил Каменюка.
— В прошлом месяце добыл для своей дивизии автомат-хлебозавод. Во время марша на колесах буханки выпекает, — зачастил Павел Анатольевич. — Представляете: солдатский привал, подъезжает эта хлебопекарня и с ходу раздает горячие, хрусткие буханочки — высший класс!.
— Слава начпроду! — провозгласил Каменюка.
— Слава! — поддержал Снопков.
— А куда это Геша закатился? — спросил Авилкин, поглядев на пустующую кровать в углу и небольшой изящный чемодан рядом с ней.
— Полковник… с рыжими не водится… — предположил Снопков.
— Нет, правда?
В эту минуту и вошел в комнату Пашков. От него веяло морозцем, табаком, одеколоном.
— Кепстеном запахло, — раздувая ноздри, поощрительно объявил Снопков.
— Заглянул к старшине Привалову, — словно оправдываясь, объяснил Геннадий Степана, — чудный дядька. Как он здорово на встрече сказал: «И я вас ковал!»
Пашков снял шинель, папаху, китель, надел домашние туфли. Оставшись в белоснежной рубашке, подсел к друзьям, на кровать Артема Ивановича.
— Принимаете? — маленькие уши его были еще розовы от мороза.
— А мы думали, ты в кругу избранных, — проблеял Авилкин.
— Ну и нахалы! — возмутился Пашков.
— Воистину так, — согласился Ковалев.
— А все же, братцы, слишком много наших стало гражданскими, — с горечью сказал Артем Иванович.
«Да, это правда», — подумал Ковалев.
После массовых демобилизаций волевые, образованные, сравнительно молодые люди вынужденно «перекантовывались», становились строителями, педагогами, переводчиками.
Один из офицеров запаса теперь прокладывал газопровод в Сибири, другой работал топографом в угольном институте, третий — начальником цеха, выпускающего транзисторы, четвертый — астрофизиком обсерватории.
Появились из суворовцев ученый в Дубне, декан факультета права в юридическом институте, добытчик тюменской нефти, финансист в Африке, директор крупного книжного издательства и даже министр.
Все они по характеру оставались суворовцами, как бы ни распорядилась ими жизнь.
Долго говорили о превратностях судеб.
— Есть «неудачники» не по своей вине, — сказал Каменюка. — Помните Васю Коробкина? Историю с ежом? Службу Василий нес безупречно, но она не пошла. Бывает и такое — «не пошла». Служил в дыре, жил с семьей в сырой квартире. Жена заболела, отправил в Ялту, а в ее отсутствие у него на руках умерла от дифтерита трехлетняя дочка. Нервное потрясение на время вывело Коробкина из строя. Он идет служить в военкомат, на капитанскую должность и «присыхает»… Так что, братцы, не одни розы да генералы Гурыбы, а и тернии… и трагедии… и судьбы, сложившиеся неудачно…
— Что-то, славное воинство, панихидный разговор у нас пошел, — вмешался Снопков. — Расскажу я вам лучше из другой оперы. Кто помнит Гречушкина?
— Пончиковая кабала? — спросил Артем Иванович, и глаза его весело заблестели, когда вспомнил мальчишку, отдавшего ему долг чести пончиками.
— Она самая… — Снопков скрестил руки на груди, словно обнял себя. — Так вот, после демобилизации стал Гречушкин агрономом, женился на председательнице колхоза. Женщина — во! — Павел Харитонович широко распахнул руки. — В три раза полнее Гречушкина. Герой Социалистического Труда. Умная, волевая, добрая. Он в ней души не чает. У них пятеро детей, и все девчонки. Гречушкин сокрушается: «Эх-хе-хе, оказывается, дамский мастер я…» Первоклассный агроном, скажу вам, писал я о нем очерк…
— Пути неисповедимы… — задумчиво произнес Каменюка. — А у тебя, Павел, — обратился он к Авилкину, — наследники есть?
— Двое, — ответил тот с заминкой.
— Нормально! — добро посмотрел Артем Иванович.
Неуверенный ответ Авилкина имел свое объяснение. На первых порах самостоятельной офицерской жизни Павлику Авилкину приходилось туговато.
С одиннадцати лет привык он в суворовском и тому, что кто-то всегда о нем должен заботиться, о его одежде, питании, всех видах довольствия и удовольствия. Попробуй старшина выдать ему ботинки, не подбитые сапожником, — ЧП! Обязаны!
Лейтенант Авилкин никак не мог разумно распределить свою зарплату, лихо расшвыривал деньги и частенько, не дотягивая до получки, влезал в долги. Уже будучи командиром роты, Авилкин поддался компании любителей выпивок и оказался на грани отчисления из армии, но вовремя взялся за ум и отошел от собутыльников.
Суворовское училище не подготовило его к семейной жизни, не научило, что в ней можно, а чего нельзя, что хорошо, а что плохо. Необходимость в таких знаниях словно бы не признавалась воспитателями — мол, сами до всего дойдут, жизнь научит. Долгое пребывание только в мужском окружении не могло не сказаться на суворовцах, а затем — курсантах, позже дало о себе знать.
Далеко не гладко сложилась первоначальная семейная жизнь Авилкина. В военном городке лейтенант, на третий день после своего приезда, влюбился в разбитную продавщицу военторга — Диану с русалочьими глазами. Вероятно, имя ее все и определило…
Диана оказалась нерадивой матерью и гуленой. Вскоре они разошлись.
К счастью, года через два Авилкин встретил славную порядочную женщину — Раю, провизора. Она была на три года старше Павла. От первого мужа у нее остался восьмилетний сын Славка, ласковый мальчишка, сразу же и безоговорочно привязавшийся к отчиму, назвавший его отцом.
Когда обрел Авилкин счастье в семейной жизни, все устроилось у него и на службе и пошло как нельзя лучше.
Его товарищи знали, что в трудную минуту Авилкин всегда поддержит, что он не мелочен.
На серьезнейших учениях часть попала в затруднительное положение. Подполковник, казалось, сделал невозможное — в очень краткие сроки перебросил важные грузы и был даже награжден…
— Братцы, а Петлюру кто-нибудь встречал? — спросил Павел Харитонович, широко расставив ноги с полными икрами и упершись локтями в колени.
