Сын что-то буркнул в ответ на предложение отца об отдыхе, но что — Алеша не разобрал.
Казаки уже проезжали Алешу, и он не удержался, повернул голову вслед за ними. Треснувший ли сучок или дрогнувшая ветка выдали присутствие живого существа в кустах. Конь младшего Басаргина чутко вздрогнул, раздул ноздри и громко фыркнул. Выпуклый глаз его с вывернутым белком испуганно покосился в сторону беглеца.
«Пропал!» — оборвалось сердце Алеши. Но казак поднял толстую плеть и рубанул ею коня по потному, лоснящемуся крупу. Лошадь сделала прыжок и, осаженная сильной рукой, затанцевала на месте, не зная, с какой ноги ступить, и только через несколько секунд пошла вприпляс, грызя удила и отфыркиваясь пеной.
Старая же кобыла пасечника как шла, понуро опустив голову, так и прошла, не пошевелив даже отвислым ухом. И сам Поликарп Поликарпович, разбитый и усталый, даже не оглянулся на сына и продолжал ехать, ссутулившийся, погруженный в свои думы.
Алеша повернулся и стал следить за проехавшими казаками. Он ни на секунду не отводил от них глаз, пока всадники не скрылись за смежным с долинкой хребтом.
Юноша поднялся в кустарниках во весь рост и сразу же почувствовал, что смертельная усталость давит ему на плечи. Он снова опустился и закрыл глаза.
— Гады! Гады! — шептал он. — Гуманничали мы с вами.
Алеша не знал, кто и когда гуманничал с Басаргиными, но то, что они существуют на земле, наполняло его злобой. «Идиот! Вернулся — записку написал подлецу!.. «Милый дедушка!» — с презрением вспомнил он слова записки. — Глупый, желторотый птенец! Наивный мечтатель! Когда ты повзрослеешь, бросишь мечтать и станешь думать?» Алеше казалось, что вот сейчас, с этой минуты, он, глубоко осознав случившееся, начинает мыслить.
«Да ведь он тогда еще выдал себя! — вспомнил Алеша фразу старика о рыжей лошади во время его рассказа. — Как мог пропустить ты ее мимо ушей?.. «Лесной кудесник… Вы мне так же близки, как родной отец…» И эту мразь я сравнивал с отцом! Господи, до чего же я был слеп!..»
День до вечера тянулся невыносимо долго. Два раза Алеша спускался в долину, пил холодную родниковую воду, обливал голову и мыл лицо, а солнце все еще стояло почти в зените. «Теперь бы краюху хлеба сюда, да с родниковой водой!..» Алеша снова стал проклинать себя за возвращение на пасеку, за глупую рассеянность. Мир внезапно потух. Путь в неведомое показался страшным.
«Издохну где-нибудь, как голодная собака…»
Все злило его теперь: неспадавший жар, пряная духота цветов, мухи. В раздражении Алеша сорвал несколько чашечек белых и розовых шиповников. Нежные, пахучие, они лежали у него на потной ладони, легкие и прозрачные. Он взял в рот мягкий, сочный лепесток и незаметно съел его. Нарвал полную горсть и тоже съел. Рот его пропитался запахом роз, но ощущение голода уменьшилось. И все-таки раздражение не проходило. От духоты ли, от пережитого ли волнения разболелась голова. Мнительному Алеше показалось, что он серьезно заболевает.
— Этого еще не хватало! — громко сказал он.
В ледяной воде родника долго мочил голову.
«Конечно, это что-то серьезное… Ну и пусть! И сдохну!» Он взглянул на свое отражение в прозрачной чистой воде. Длинное худое лицо, завитки мальчишечьих еще кудрей…
Ему стало жаль себя, и он заплакал. В слезах Алеши выливался и неутоленный голод, и кровная обида на пасечника, и крушение веры в людей, и стыд за легкомысленную свою доверчивость.
Слезы омыли душу Алеши: он уснул и проспал до вечера.
Сон не утолил голода, но подкрепил силы. Головная боль прошла. Раздражение начинало спадать. В тугих, отрывистых звуках кузнечиков, наполнявших воздух в эту пору лета, слышалась бодрость и беззаботность. Молодость, неизрасходованные силы жизни затопляли первое большое горе Алеши, горькое разочарование в самом себе.
Вспомнив толстое, в радужных кровоподтеках лицо младшего Басаргина, Алеша не смог удержать улыбки.
— Кто-то хорошо отплатил ему все-таки за мальчика и женщину, — сказал он и поднялся с земли.
В горах и на полях было безлюдно: покос кончился, жатва еще не наступила. Алеша шел четвертую ночь и не встретил ни одного человека. Несколько раз он выходил к деревушкам, но, заслышав собачий лай, обходил их стороной и снова спускался из пади в падь, переваливая хребет за хребтом.
Голод не страшен только тогда, когда человек уверен, что скоро утолит его. За эти четыре дня Алеша хорошо узнал, что такое голод. Цветы шиповника, поглощенные в неумеренном количестве, вызвали мучительную рвоту и такую слабость вслед за нею, что он долго лежал недвижимый, с закрытыми глазами.
Зато на следующий день у него был праздник. Он наткнулся на покинутый покосниками балаган и, обшаривая углы, нашел краюху настоящего черного, ржаного хлеба. Правда, хлеб сильно заплесневел сверху, но это все-таки был самый ароматный, самый питательный и вкусный хлеб, какой когда-либо ел Алеша.
Вначале он даже не поверил глазам, когда, приподняв пласт сена, в темном углу балагана наткнулся на что-то черное и упругое на ощупь. Но, выскочив с караваем на свет и рассмотрев его, он не сдержал радости и закричал ликующе громко.
Да, это действительно был счастливый день. Вблизи балагана, в овражке, прямо из утеса бил родник. Покосники вставили в расселину скалы зеленую, полую внутри маралку, и из сочной, прозрачной дудки лилась кристальная струя воды. Алеша устроился на обомшелом камне и подставил рот под холодную струю.
Счастье весь день сопутствовало ему. Тут же, у потухшего костерка с грудой голубоватого пепла и сизо-черных углей, беглец нашел обглоданную покосниками большую кость. Кость лежала в траве и была влажной от росы. Мяса на ней не было, но внутри кости был янтарный жир. Алеша схватил находку и, согнувшись, побежал с ней в овражек.
В этот день он впервые убедился, как немного надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым.
На шестую ночь Алеша подошел к тайге. Деревни и заимки встречались теперь совсем редко. Алеша решил идти днем. Ночью легко натолкнуться на зверя или погибнуть при переправе через быстрые горные реки.
Краюха хлеба была давно съедена. Несколько раз в прозрачном воздухе высокогорной тайги Алеша замечал кудрявый дымок, как синяя шерстинка вьющийся от костра, но тотчас же забирал в сторону и уходил от него.
«Люди!» Алешу тянуло к ним, но он боялся их больше зверей. Боялся и хотел встречи с ними. Еще в тюрьме не раз слышал он, что в тайге, в глухой непроходимой ее части, формируются партизанские отряды. К ним и держал путь. Других путей не было у Алеши.
В тайге стояли вечные сумерки. Зеленые кроны прямых высоких сосен шумели над головой. Цепкие лапы пихт хватали за лицо. Под ногами мягко пружинил мох. Ручьи и речки встречались в каждом ущелье. Прозрачные и голубые, они были переполнены проворными хариусами, ускучами, красноперыми тайменями.
Часто из-под ног с громом вырывались пепельно-серые глухари. Алеша вздрагивал и голодными глазами смотрел, как улетало от него мясо. Прекрасная и богатейшая природа южного Алтая окружала его, а он уже третьи сутки питался лишь водой и воздухом.
Как Алеша ненавидел себя! Он, перечитавший сотни книг, не умел поймать рыбу в пенистом потоке, отличить съедобные корни и травы от вредных. Как жалел Алеша, что утратил способность предков добывать себе пищу всюду, где бы они ни находились.
Тайга пугала Алешу каждым поворотом, пещерой, зарослью. Первый день измучил его страхами. Алеша с ужасом думал, как проведет он первую ночь в тайге, в соседстве с хищными зверями.
Он срезал березку и решил нож свой насадить на конец ее, подобно рогатине. С рогатиной провозился не менее двух часов, но зато ручку ножа так прочно вогнал в хорошо оструганный березовый черенок, что у него получилось надежное оружие.
Вскоре путь преградила порожистая река. Крутое падение воды Алеша услышал издалека. Он подошел к высокому утесу, с которого огромной живой стеной прыгала река на каменистое ложе и, разбиваясь на тысячи радужных струй, неслась, белая, клокочущая, меж мокрых черных валунов в ущелье.
Захваченный величием водопада, Алеша стоял не менее часа и смотрел то на бушующий поток, то на прибрежную, почти сухую, пену. В омуте он увидел высоко выпрыгнувшую рыбу, а подкравшись к камням, рассмотрел в прозрачной до дна воде крупного розовоперого тайменя.
Алеша взобрался на валун и, дрожа от нетерпения, стал целить в сине-стальную спину рыбы. Но или сильно волновался он, или руки и ноги его ослабели от усталости и голода, только во время удара он не сохранил равновесия и упал в омут.
Алеша выпустил оружие из рук, схватился за камень и стал выбираться к берегу. Только на берегу он вспомнил о своем ноже. Алеша бросился к воде и увидел, как течение, подхватив его, стремительно несло по волнам.
