Никодим окончательно убедился, что больного ему не поднять и уж конечно не довести до заимки.
«А что, если сделать плот и уплавить?..»
Мальчик вынул из-за опояски топор и побежал к реке. Перерубить сухостоину, накрутить виц и связать небольшой плот — все это казалось очень легким Никодиму, но, когда взялся за работу, дело оказалось и тяжелым, и сложным, и длительным.
Березовые вицы рвались, и их пришлось заменить ветвями акации. Даже затесать клин нужной величины и формы было не так просто. Еще труднее было удержать на быстром течении реки бревна, пока Никодим не догадался привязать их деревянными кручеными веревками.
Чтобы не замочить одежду, Никодим разделся. Его больно кусали слепни, но плот он все же сплотил.
Мальчик вернулся к Алеше. Незнакомец лежал все так же с закрытыми глазами.
— Ну, брат, подвода у нас с тобой готова. Надо подниматься…
Он с трудом сдвинул больного, чувствуя, что у него не хватает сил, чтобы протащить его хотя бы шаг. Никодим опустился рядом с Алешей и заплакал от злобы и обиды.
«Мураш в пять раз больше себя мертвую пчелу тащит, а ты?! Вот тебе и на полтора года старше… Надо бежать за матерью!..»
Но после того, как он сделал плот и уже представлял себя подплывающим на нем с найденным в тайге спасенным человеком, бежать на заимку за матерью Никодиму казалось невозможным.
«Попробую кόтом».
Мальчик опустился на колени и, напрягшись изо всех сил, перевернул больного на бок. Алеша застонал. Никодиму вновь удалось перевернуть его — сначала вниз лицом, потом лицом кверху.
Тропинка осталась позади…
Через час Алеша лежал на плоту. Винтовка, натруска, сапоги, штаны и шляпа уложены рядом. Никодим, босой, в одной рубахе, стоял на плоту с шестом в руках.
Покачивающиеся на волнах бревна рвались с привязи. Мальчик собрался было перерубить крученый деревянный канат, но свесившаяся с плота в воду рука Алеши натолкнула его на мысль привязать больного.
Мальчик перерубил причал и схватил шест.
«Вот теперь в добрый час, Никодим Гордеич!»
Плот рванулся и, качаясь на волнах, помчался мимо мелькающих берегов.
Несмотря на то что время уже перевалило за полдень, а на реке было прохладно, по разгоряченному лицу мальчика струился обильный пот, волосы слиплись, глаза горели возбужденно.
Только вскочив на плот, подхваченный быстрым течением, Никодим понял всю опасность своей затеи. Крутые повороты реки, мели и подводные камни, на которые налетал жалкий плот, перепугали его. А поваленные в воду ураганом деревья! А узкие рукава, куда неудержимо затягивало плот коварное течение!..
Сколько раз прыгал в Быструшку Никодим и, надрываясь, выводил свой «корабль» на большую воду. Сколько раз, налетев на подводный камень, падал он в реку со скользких бревен. И сколько же раз успел бы он утопить своего больного, одежду и винтовку, если бы не прикрутил их крепко вицами к бревнам…
Но все это уже осталось позади, а сейчас последний поворот к заимке. Скотный двор, мостик через Быструшку стремительно неслись на Никодима.
— Ма-а-а! Ма-а-а! — пронзительно закричал мальчик.
На его крик из избушки выскочила Настасья Фетисовна и бросилась к реке. Следом за ней поспешал и спотыкался дед Мирон.
Со стороны лужайки брел старый мерин Пузан. Конь, так же как и дед Мирон, часто останавливался, а на ходу сильно раскачивал головой, словно здороваясь с Никодимом.
— …Я упал и пополз… Полз, полз, и вдруг лежит… Лежит и не дышит уже… И совсем как мертвый… — Никодим, захлебываясь, рассказывал матери и подталкивал плот к берегу.
Глаза Настасьи Фетисовны были испуганно устремлены на человека.
— Скорей! Скорей! — торопил ее сын.
— Никушка, кто это? — спросила, наконец, мать, когда они подтянули плот на захрустевший под бревнами галечник.
Никодим взглянул на мерина, на дедку Мирона и вдруг рассердился:
— Туда же, весь народ на берег сбежался!..
Всю дорогу мальчик только и думал, как, появившись на плоту с найденным в тайге умирающим человеком, он удивит заимку, начиная от мерина до дедки Мирона. Очень хотел, чтобы к берегу собрались все, но теперь сурово нахмурился:
— После поговорим. Помогите, мама, человека в избу внести…
Настасья Фетисовна взялась было за крученую вицу и хотела разнизать, но Никодим поспешно сказал:
— Я сам… Я сам…
Ударом топора он перерубил мягкие вицы, и они упали в воду. Мать с сыном с трудом подняли с плота вялое тело Алеши. Даже сквозь рубаху они чувствовали, что больной был в сильном жару.
— А ну, мама, поведемте! — И они сделали первый шаг.
Ноги Алеши, словно вылепленные и» теста, подогнулись, и, если бы не Настасья Фетисовна, крепко ухватившая больного за руку, и не Никодим, прочно расставивший свои ноги на берегу, он бы упал вниз лицом.
— А ну, еще, ну, еще! Да с одной ноги норовите… — помогал советами дед Мирон.
Настасья Фетисовна и Никодим сделали одновременный шаг с левой ноги и, приподнимая беспомощное тело незнакомца, повлекли к избушке. Ноги Алеши чертили землю.
Сзади поспешали дед Мирон и мерин Пузан.
Больного положили на лавку. Настасья Фетисовна стащила с Алеши продырявленные рыжие сапоги и порванную в клочья рубаху.
Горячее белое тело больного с отчетливо проступавшими ребрами, со втянутым, точно присохшим к позвоночнику, животом было страшно.
— Краше в гроб кладут…
Синие добрые глаза женщины стали влажными и темными. Настасья Фетисовна налила в чашку молока и подошла к больному.
Никодим решил разжать рот Алеше.
— Ложкой, ложкой, сынок… — посоветовал дед.
Остаток дня и ночь три человека на глухой таежной заимке провели у постели больного. Алеша плакал, кричал, проклинал какого-то Поликарпа. Просил есть и снова впадал в тяжелое забытье. Свесившаяся с лавки худая, высохшая рука была горяча и беспомощна. Затаив дыхание, Корневы прислушивались к бреду больного.
Настасья Фетисовна мочила полотенце в ледяной воде, выкручивала и прикладывала к горячему лбу больного. Через несколько минут полотенце становилось теплым, и она снова и снова мочила его.
Никодим заснул у ног Алеши. Ему снился пестун Бобошка, прикованный на железную цепь. Цепь толста и коротка. Медвежонок силился дотянуться лапой до миски с остатками щей, но черные когти его не доставали до миски. Голодный пестун визжал и рвался. Никодим хотел подойти к другу, чтоб подвинуть ему пищу, и не мог. Высохшие, худые руки и ноги не подчинялись ему.
А пестун рвался, визжал и смотрел на Никодима плачущими глазами. Короткое лохматое его тело на глазах у Никодима вытягивалось, худело. Вот на черной когтистой лапе звереныша вдруг появились длинные человеческие пальцы. Мохнатая шкура исчезла, и под ней показалась гармошка проступивших ребер… И уж это больной человек, а не медвежонок, прикованный на цепь, тянется к миске со щами и не может дотянуться и смотрит на Никодима большими плачущими глазами.
Никодиму тяжело. Он пытается подняться и помочь своему найденышу, но словно тяжелая гора давит на него, и он чуть шевелит пальцами. «Надо дать знать матери и дедке. Они рядом…»
Никодим напряг все свои силы, рванулся и крикнул.
— Чего ты стонешь, Никушка? — Над Никодимом стояла мать и щупала его лоб своей жесткой ласковой ладонью.
Никодим поднялся с лавки. На этой же лавке лежал Алеша. Полотенце белело на лбу. Кудрявые волосы растрепались на подушке. У печки дремал дедка Мирон.
— Это я, мама, во сне… — сказал мальчик. Ему было и стыдно, что он, как и дедка Мирон, уснул, и жаль не спавшую всю ночь мать. — Ложитесь, мама, уж я… теперь не засну.
На бледном, утомленном лице Настасьи Фетисовны скользнула чуть заметная улыбка.
— Когда же спать, сынок? Заря занялась. Чернушку доить пора да завтрак готовить…
Никодим взглянул в окно и увидел, что утро действительно наступило.
«Батюшки! Да ведь Бобошка-то у меня в наморднике!»
Никодим вспомнил об оставленном им пестуне.
«Умрет! С голоду умрет медвежишка! Да теперь, поди, и сдох уж… Шутка в деле, — с эдаким увечьем две ночи и целый день не пивши, не евши…»
Тихонько открыв дверь и ступая на носки, с подойником молока в руках в избу вошла Настасья Фетисовна.
— Ну как? — негромко спросила она с порога.
— Спит! — так же тихо ответил Никодим. — Вы, мама, смотрите за ним. Вам заодно теперь печку топить… А я побегу глухаришка промышлю. Харюзишек дедке на уху надергаю…
Никодим надел шляпу и выскочил в сени. Вместе с винтовкой он решил взять и удочку, чтобы на обратном пути наловить хариусов.
Утро было свежее, тихое. Никодим побежал к мостику через реку. Мерин пасся все на той же лужайке.
