— Нам надо действовать быстро, — сказал Юрис. — Я сейчас поеду в МТС, посажу ребят на грузовик и через час — полтора вернусь. Ты, Гаршин, оставайся здесь, занимай хозяина. — Он обернулся к Микситу: — Пока операция не будет закончена, мы не разрешим вам выходить из дому.
— Я понимаю, — пробормотал Миксит.
Под утро взвод стрелков Юриса Рубениса окружил «зеленую гостиницу». Часовых сняли без шума, но когда Юрис со своими бойцами бросился в большую землянку, их встретили огнем автоматов. Пришлось пустить в ход ручные гранаты. Но даже после этого бандиты продолжали стрелять из последнего укрытия в глубине землянки.
Когда стрелки уже ворвались в это укрытие, бандитская пуля попала в грудь Юрису Рубенису. Он упал без сознания и не видал, как его товарищи очистили «гостиницу»: пять оставшихся в живых бандитов с поднятыми руками вышли из своего убежища и сдались в плен, восьмерых убили в коротком бою. В «гостинице» нашли изрядный запас оружия, боеприпасов и продовольствия.
Один сержант, нагнувшись над раненым командиром, убедился, что сердце еще бьется.
— Может быть, удастся спасти… — угрюмо сказал он. — Ну, а если нет… если капитан Рубенис умрет, — я своими руками расстреляю этих негодяев. Потом пускай судят.
Пленные забеспокоились. Один из них, запинаясь, сказал:
— Я военный фельдшер. Если желаете, могу оказать первую помощь.
— Обойдемся без тебя, выродок… — ответил сержант. — У нас есть свой врач.
Еще через несколько часов арестовали Радзиня и Ницмана.
3
Петер Спаре стоял у ската и смотрел, как бревна одно за другим — ползли вверх, отмеряя путь к лесопильному стану. Буксир только что привел новые плоты, и рабочие проворно двигались среди нагромождения бревен, разбирали их и распределяли по запани. Сын сплавщика, с детства приучавшийся держаться на движущемся по воде скользком бревне, Петер Спаре со знанием дела наблюдал за работой. Седоусые плотовщики, в самой непринужденной позе стоя на плывущих лесинах, так ловко действовали баграми, притягивая, поворачивая в нужном направлении и затем точным, красивым движением пригоняя каждое бревно на место, будто у них под ногами была твердая почва. Молодежь, только что начавшая обучаться ремеслу, без особой охоты покидала маленькие мостки. Иной храбрец уже успел выкупаться, вызвав этим веселый хохот товарищей. Это называлось крестинами, потому что ни один плотовщик не обошелся в свое время без такого купания.
Пилы пели свою бодрую песню, солнце отражалось в гладком зеркале воды. Дымилась древесная пыль, благоухали свежераспиленные доски; собранная в большую кучу, сохла древесная кора.
— Дружище, смотри багор не потеряй! — крикнул Петер молодому рабочему. — Слышишь, как стучит? Прибей покрепче к шесту, а то утопишь.
— Есть прибить, — бойко ответил парень и тотчас стал осматривать багор.
Петер шел дальше. На складской площадке он поговорил с носчиками досок, которые, взяв на плечи по пять-шесть досок, заносили их по наклонным мосткам на штабеля.
— Успеваете уносить, что напилят? — спросил Петер.
— Глядите сами, — ответил старый носчик, — из-за нас заторов не бывает. Товарищ директор, куда идет эта продукция?
— В Экспортную гавань; на строительство пристани. Остальной материал пойдет на суперфосфатный завод. Заказчиков так много, что не успеваем пилить.
— Да, материалу требуется много, — задумчиво сказал рабочий. — Пока все военные прорехи не залатаем. Ну, ничего, сообща как-нибудь. Если раньше для господ успевали, неужели для своей власти сил не хватит?
У сушилки Петер встретил старого Мауриня.
— Как дела, друг?
— Жаловаться не на что, — улыбнулся Мауринь. — Теперь у меня голова не болит. Пускай о заводе думает директор, у него голова умнее, а я со своей сушилкой как-нибудь управлюсь.
— Подожди радоваться раньше времени, Мауринь. Нигде не сказано, что ты надолго освободился от обязанностей директора. Меня ведь только временно сюда командировали, пока завод не достигнет довоенной мощности. После этого — до свидания, Мауринь, становись опять на свое место.
— Ну зачем дразнишь старика? — умоляюще сказал Мауринь.
— Я серьезно. Ты же знаешь, что после демобилизации меня совсем было взяли на другую работу. Рано или поздно, а отсюда уйти придется.
— Разве нельзя подготовить кого-нибудь помоложе?
— Зачем готовить, когда есть готовый? Проверенный на работе, с богатым опытом — наш старый Мауринь… Никто так не любит свой завод, как он.
Разговор прервал сотрудник конторы, который прибежал сказать, что директора просят к телефону: срочный разговор. Петер направился к конторе.
Звонил Ояр Сникер.
— Мне надо с тобой как можно скорей увидеться. Ты еще долго будешь у себя?
— До вечера.
— Тогда через полчаса приеду.
Действительно, через полчаса он был на заводе.
— Ну, что у тебя? — спросил Петер, входя с ним в свой кабинет. — Пиломатериалы, наверно, нужны для «Новой коммуны»? Немного могу подбросить.
— Нет, не то, Петер. Я не за этим…
Петер посмотрел на Ояра и тут только заметил, какое у него серьезное выражение лица.
— Очень плохое известие. Про Юриса… Ты знаешь, что он на днях поехал со своими стрелками в уезд чистить леса от бандитов.
— Ну? — Петер с внезапной тревогой посмотрел на Ояра. — Что с Юрисом?
— Давеча звонили из уезда. Юрис… убит при столкновении с бандитами.
— А Айя знает? Ох, ты понимаешь, Ояр, ведь в ее положении…
— Об этом я и хочу сказать. Хорошо, если бы ты к ней сейчас поехал, пока кто-нибудь случайно не сболтнул.
— Юрис убит… Всю войну ни одна пуля не тронула. Ведь разведчик, самые опасные места излазил. Бессмыслица какая! Ты точно знаешь, это правда?
— Начальнику уездной милиции, кажется, можно верить…
— Он сам был там?
— Ему сообщили…
— Нужно позвонить секретарю уездного комитета партии.
— Я могу позвонить, но ты все равно поезжай скорее к Айе. Все же легче услышать от близкого человека.
— Я сию минуту еду, а ты садись к аппарату и созванивайся с уездным комитетом. Если что узнаешь, звони в райком к Айе. Я до твоего звонка от нее не уеду.
— Ладно, Петер. Ты только поскорее.
Через двадцать минут Петер был в райкоме комсомола. Когда он вошел к Айе, сидевшие у нее второй секретарь и инструктор молча встали и вышли.
Айя испуганно посмотрела на брата.
— Ты про Юриса… — запинаясь, сказала она. — Я уже все знаю. Не бойся, Петер. Я ничего… Я выдержу. Разве Марте Пургайлис легко было услышать такое же вот… известие? Разве ей не больно было? Но нет — пока сама его не увижу… не поверю, не могу поверить.
Но как она ни сдерживалась, губы у нее вздрагивали, глаза блестели.
— Подумай, Петер, какая у нас началась прекрасная жизнь… И у нас, и у тебя, и у всех… — Айя говорила тихо, почти шепотом, подперев лоб рукою. — Мы так ждали ребенка… Только жаль, что он… Жаль…
— Я понимаю тебя, сестренка… — Петер погладил Айю по волосам, потом достал носовой платок и вытер ее влажный от пота лоб. — Ты такая, какой я всегда знал тебя, милая моя, сильная сестра, Айя, родная…
— Я знаю, Петер… хорошо, что ты пришел. С тобой мне легче…
Зазвонил телефон. Петер снял трубку.
— Слушаю. Ты, Ояр? Ну, что? И это проверено?.. Точно?.. — Он повернулся к Айе и громко крикнул: — Айя, ты слышишь, он жив! — Потом опять нагнулся над трубкой и стал слушать. Чувствуя на себе взгляд сестры, он время от времени ободряюще кивал ей. — Молодец, Ояр. Приезжай сейчас же. Все вместе поедем к нему.
Он положил трубку и радостно посмотрел на Айю.
— Все в порядке, сестренка. Юриса привезли сюда, в военный госпиталь. Полчаса тому назад оперировали… пуля извлечена… Да, его ведь в грудь ранили… но врачи уверяют, что опасность больше ему не угрожает.
Айя вдруг стала громко всхлипывать. Теперь она, не стыдясь, дала волю слезам.
4
С середины июля до середины августа Имант гостил в Биргелях. Была самая горячая пора. Не успели кончить уборку сена, как пришло время косить рожь. Имант с Жаном и Ритой каждый день работали в поле, наравне со старшими. В начале августа зашумела молотилка, а в воскресенье утром красный обоз потянулся к пункту Заготзерна.
Что значит для счастливых людей один месяц? Время летит как быстролетная птица, дни с непостижимой быстротой сменяются ночами, горячая работа — мечтаньями при лунном свете, а день отъезда все приближается, и молодым людям становится так грустно, будто подошла уже осень. Конечно, многое стало ясным многое непреложно решено на всю жизнь, но больно щемит сердце при мысли, что скоро потянутся долгие однообразные месяцы, которые придется прожить воспоминаниями о солнечном лете, нежными, заключенными между строками писем намеками, обещаниями и надеждами. Может быть, так и надо, может быть, это и хорошо, и без этого не возникает та большая красота, неизменно проявляющаяся в сближении двух людей на всю жизнь, но им это испытание кажется досадным измышлением неведомых завистливых сил.
