завтра сделаю то-то и то-то. В сущности, на этой вот уверенности – завтра обязательно будет – вся наша жизнь зиждется. А отними у нас это завтра, и что останется?
– Ваш сын погиб на войне? – осторожно спросила Варя, стараясь придать ясность странноватым и не совсем понятным словам Павла Савельевича.
– Пропал без вести. Я все надеялся: кончится война – и Юра объявится. А его все нет и нет…
Редко кому из малознакомых людей рассказывал Павел Савельевич о своем сыне и теперь сам подивился: чего это он так разоткровенничался с этой девочкой-учетчицей, о которой еще нынче утром ничего не знал? Старческая болтливость одолела или окопы эти подталкивают?
Ему почему-то легко было говорить с Варей о самом своем заветном. И чем она его купила? Или и скрытный человек, привыкший прятать свои чувства, должен все-таки когда-то выговориться, и именно такая минута приспела для него? Павел Савельевич и сам не знал, в чем тут дело, да и не хотелось ему сейчас разбираться, как оно там и что. Он даже и не говорил с Варей, а лишь как бы думал вслух. И думалось ему рядом с ней легче, чем в одиночку, а больше ему сейчас ничего и не надо было.
Потревоженная разговором память его высветила то давнее время, когда он исподволь приваживал сына к лесоводству. Юра еще бегал в коротких штанишках, а Павел Савельевич уже нацелился на то, чтобы сделать его своим помощником и преемником. Больше всего он тогда опасался, как бы Юра не увлекся модной в тридцатые годы техникой, и заблаговременно ополчился против этой напасти. Он сквозь пальцы смотрел на школьные тройки по физике, зато всячески разжигал Юрин интерес к биологии. Ходил вместе с ним на охоту, тщательно подбирал книги для чтения, чтобы подвести под ребячью тягу к природе прочный фундамент. И не было в питомнике ни одной мало-мальски занимательной работы, о которой не знал бы Юра. Павел Савельевич выкроил время и на каникулах перед выпускным классом съездил с Юрой в Великоанадоль, показал ему знаменитый лесной массив – красу и гордость отечественного степного лесоразведения, где и сам студентом проходил практику.
И как долгожданную и заслуженную награду за все свои старания принял Павел Савельевич решение сына – идти после школы в лесохозяйственный институт. И решил Юра сам, без родительской подсказки. Заманчивая картина вырисовывалась тогда перед Павлом Савельевичем: вот выучится Юра, они сначала поработают вместе, а потом он передаст сыну все свои незавершенные дела и задумки. А от Юры, глядишь, династическая эта ниточка протянется и к его детям, а там и дальше, в глубь грядущих веков.
Кажется, все дальновидно рассчитал и загодя предвидел Павел Савельевич. Вот только войны он не учел, а она пришла и забрала у него сына…
– Куда только ни посылал я запросы – ни слуху ни духу. Был человек – и нету. И никто не знает, куда он подевался, будто и на свете его вовсе не было…
И такая застарелая тоска прозвучала в его голосе, что у Вари озноб прошел по спине. Павел Савельевич со всей его суровостью и придирками в работе стал ей по-новому понятен. Она даже пожалела, что опрометчиво обижалась на него прежде. Сейчас ей казалось, что он просто и не мог быть иным с такой болью в сердце.
– А вы все равно надейтесь, – не посоветовала, а скорей попросила она. – Надейтесь – и все…
– Легко сказать. Надежда, как и все живое, пищи требует, а когда долго нет ее, скудеет. Один день веришь… да что там веришь, даже твердо знаешь: жив Юра, и сейчас ему тяжко приходится. На другой день вдруг усомнишься – жив ли, а на третий дума одолевает – давно уже он погиб… А потом снова вера подступит: жив, да только не может весточки подать. Так и качаешься маятником – от полной веры до полного безверия. Всю душу этот маятник у меня вымотал… Иной раз даже такая подлая мысль приходит: уж лучше бы точно знать, что погиб он, чем эта вечная мука…
– Разве можно так? – мягко упрекнула Варя, будто разговаривала с малым ребенком. – Надо ждать и надеяться, ведь до сих пор еще с войны возвращаются. Вот на швейной фабрике к одной тетечке этой весной муж вернулся, а на него похоронка была. Аж в Аргентину война его забросила, еле домой выбрался.
– Ну, в Аргентине моему Юрию делать нечего, – убежденно сказал Павел Савельевич и отвернулся.
Похоже, он начинал уже жалеть, что так широко распахнул душу перед чужим человеком. Варя заметила эту перемену и великодушно простила Павлу Савельевичу его непостоянство. А он, глядя в сторону, быстро спросил, спеша напрочь отсечь предыдущий разговор:
– Хотите перейти на работу поближе к лесу?
– Как это поближе?
– А к нам, в питомник. Мы снабжаем посадочным материалом весь район, так что по части масштабов выигрыш прямой! Если согласны, перевода у вашего начальства я добьюсь… Ну так как?
Варе трудно было отказать в чем-либо Павлу Савельевичу после того, как узнала она о его горе, но на этот раз пришлось все-таки его огорчить:
– А как же наша бригада? Мне тут нравится…
«Знаю я, кто тебе тут нравится!» – подумал Павел Савельевич.
– У нас тоже бригады есть! И на вашем месте…
– Спасибо, а только из этой бригады никуда я не уйду… Разве что выгонят.
Павел Савельевич насупился. Как всегда, когда ему не хватало умения и сноровки убедить другого человека, он рассердился на себя за свое косноязычие. А злость свою, как водится, выместил на собеседнике:
– Ну что вы заладили: бригада, бригада! Вы хорошенько подумайте. Будете жить на одном месте, а то сейчас кочуете по степи, как цыгане. Можно и за учебу всерьез взяться. Какое у вас образование?
– Семь классов… – виновато ответила Варя.
– Вот видите! – нехорошо обрадовался Павел Савельевич. – Маловато это, чтоб с природой тягаться. Так, пощекотать только, да она, матушка, щекотки не очень-то боится.
– Конечно мало, – согласилась Варя. Ей как-то легче было разговаривать с Павлом Савельевичем, когда тот стал злиться и уже ничем не напоминал несчастного отца, потерявшего на войне сына. – И я еще буду учиться, обязательно буду… Потом, – неопределенно пообещала она.
– Потом суп с котом… С тем самым, что валерьянку из вашей аптечки вылакал! Вот выскочите замуж и о всякой учебе позабудете, – предсказал Павел Савельевич, злясь, что упрямая девчонка не понимает своей выгоды.
– А я не выскочу! Выйти замуж, может, и выйду, а выскакивать не собираюсь.
– Вы к словам не придирайтесь, последнее это дело. А
