особенно противен. Беда настигла его возле бригадной курилки, и от бочки с водой, врытой в землю, сильно тянуло мокрыми окурками. На миг он зримо представил толстые, разбухшие в воде окурки, смахивающие на червей, и его передернуло от отвращения.
Вот, значит, какое местечко уготовила ему судьба для последних минут на земле. Павел Савельевич и тут узнал враждебную выходку жизни, стремящейся согнуть его и поставить на колени. Он уверился вдруг, что на этот раз ему не выкрутиться, недаром болезнь сегодня так часто донимала его. И сразу все запротестовало в нем. Он даже не так против смерти взбунтовался, как против того, что распрощаться с жизнью ему придется именно здесь, в этом затрапезном месте. Неужели он лучшего места не выслужил за всю свою жизнь?
А впереди, шагах в десяти, была чистая прогалинка. Он еще днем углядел там зеленую, не успевшую почему-то выгореть траву. Если уж пришел его черед умирать, Павел Савельевич хотел бы, чтобы произошло это не здесь, возле смрадной бочки с червями-окурками, а на той зеленой лужайке.
От сведущих людей, понаторевших в медицинских премудростях, он слышал: когда стрясется такое, опасно даже пошевелиться. Но Павел Савельевич не знал: такое это или еще не такое. А главное – очень уж противно ему было не только помирать здесь, но даже просто стоять на этом паршивом месте, среди мусора и густой табачной вони. И чтобы уйти отсюда – только для одного лишь этого, – Павел Савельевич переборол свою слабость, собрал все силы и чуток шагнул вперед – расчетливо, правой ногой, чтобы поменьше утруждать свое сердце, если оно еще есть у него. Он боялся, что тут же и свалится в мусор лицом. Его качнуло сильней прежнего, но он удержался-таки на ногах. Шатаясь от слабости, Павел Савельевич выстоял долгую секунду, а может, и всю минуту – времени сейчас для него не существовало, – и еще шагнул коротким осмотрительным шажком, а потом еще и еще…
Так он добрался до заманчивой лужайки, где не грех уже было и свалиться. Он стоял на чистой траве, выжидая, когда смерть скосит его. И вдруг заметил, что голова уже почти не кружится, а ноги наливаются силой. Воздух вокруг поредел, им можно уже было дышать. Похоже, он все-таки выкарабкался из того смертоносного потока, в котором только что побывал. И запропавшее сердце подало о себе весточку: шевельнулось, улеглось поудобнее и работяще застучало. Павел Савельевич уже знал, что у него хватит силы дойти до вагончика, но еще постоял немного, пока прочно не поверил: все обошлось.
У него было такое чувство, будто смерть подстерегала его возле курилки на куче мусора. Она понадеялась: крышка ему там, ни за что не выбраться Павлу Савельевичу с этого уготованного ему паскудного места. А сюда, на чистую лужайку, хода ей нет. Как ни крути, а получается: и на этот раз надул он курносую.
Как это Варя говорила: не по науке? Ну пусть и у него будет не по науке, пусть!..
Павел Савельевич усмехнулся несолидным своим мыслям и зашагал к вагончику – на ровный свет в окнах и нарастающий говор молодых голосов.
1
Разъездной катер управляющего лесосплавным трестом Саврагина знали по всей реке. За время недолгой северной навигации «Чайка» редкие сутки стояла на приколе. Пробираясь между запанями, она расталкивала своим облупленным железным носом косяки бревен, чудом одолевала самые мелкие перекаты и с лихим разворотом причаливала к смоленым понтонам сплоточных станков. Остряки уверяли: если б Саврагину вздумалось когда-нибудь сосчитать бревна, разнесенные паводком по прибрежным лугам, то «Чайка» ухитрилась бы проползти и по травушке-муравушке, меж колхозных копен сена, лишь бы выпала на зорьке хоть малая роса для подмазки днища.
В распоряжении управляющего, кроме «Чайки», были еще быстроходный полуглиссер и парадный катер, построенный предшественником Саврагина на зависть всему областному начальству. Катер этот имел тихий ход и большую осадку, не рассчитанную на глубину местных перекатов, но зато был очень красив, а издали даже смахивал на самый настоящий эсминец, что очень нравилось сугубо гражданским лицам, никогда не нюхавшим флотской жизни.
Полуглиссером чаще всего пользовался главный инженер треста – человек нетерпеливый и очень занятый технической и всякой иной отчетностью, которую ему приходилось отправлять в главк ежеквартально, ежемесячно и подекадно в письменном виде, а также и по телеграфу. Каждое лето Саврагин охотно уступал парадную посудину артистам на время их гастролей по запаням, а сам разъезжал на старой, неказистой «Чайке».
Завидев на реке знакомый катер, короткий, похожий на водяного жука, трудолюбиво и напористо переваливающий с одной невысокой речной волны на другую, сплавщики говорили:
– Хозяин… Хозяин идет…
Когда по трапу на берег проворно сбегал рулевой Костя, рослый и румяный, в щеголеватой кожаной куртке, вкривь и вкось разрезанной застежками «молния», а за ним неловко спускался маленький, незаметный Саврагин, мешковато одетый, со стриженной под машинку седеющей головой, люди, не знавшие Саврагина в лицо, частенько принимали Костю за управляющего. Всем был хорош Александр Степанович, и только несолидной мальчишеской фигуры не могли простить Саврагину старые сплавщики. Не таким мечтали они видеть своего командира! Вспоминали прежнего управляющего – двухметрового гиганта, который частенько бывал несправедлив и ругал, случалось, совсем зря, зато фигуру имел такую: за версту видно – начальник.
По твердому убеждению старожилов, мельчал нынче народ. В давние годы, когда на реке и слыхом не слыхали о буксирной тяге и механической сплотке, легендарные сплавщики водили большегрузные плоты вручную до самого Архангельска, сдавали там древесину хитрющим голландцам-приемщикам и при случае ловко умели всучить им дрова в отборном корабельном лесе. Ушли из жизни все эти знаменитые сплавщики, остался один лишь Игнат Михайлович Лютоев – первый сплавщик на всей реке.
Лето выдалось для сплава нелегкое. Ледоход прошел бурно, наделал много аварий. Паводок был невиданной за последние двадцать лет высоты и долго мешал постановке запаней и перепуску моля с верховьев реки. В середине июня вода пошла на убыль и падала быстро, до одного метра в сутки, – еле успевали производить опешку наплавных сооружений. А когда были наконец установлены сплоточные станки и заполнены древесиной молехранилища запаней, тут как тут зловеще зажелтели обмелевшие перекаты. Большая вода, как и в прошлые годы, была упущена.
На сплаве настала страдная пора. Работа шла негладко, все время мешали десятки больших препятствий, сотни и тысячи малых неполадок. Удивительно, как много возникает всяких неурядиц, когда какое-нибудь важное дело надо завершить в сжатые сроки!
Выходили из строя катера, не хватало
