такелажа для формировки плотов, затянулась вербовка рабочих в колхозах, с лесозаготовителями и пароходством шли вечные споры. Не зная ни минуты покоя, Саврагин вверх и вниз носился по реке на своей «Чайке», неделями не бывал в тресте.
Лишь на запань Лютоева управляющий не наведывался: вечно спешил на другие участки, требующие немедленного вмешательства. Начальники других запаней считали, что Лютоеву сильно везет. Как-то так получалось, что даже катера у Игната Михайловича ломались в полуночные нерабочие часы и к рассвету были уже на полном ходу. Дотошно придирчивые на соседних запанях капитаны буксирных пароходов принимали у Лютоева плоты, не выходя из каюты. Знали: и в креплении плота, и в осадке Игнат Михайлович не подведет.
Острее, чем в предыдущие годы, ощущалась нехватка специалистов – механиков, гидротехников. Многие институты готовили инженеров для лесной промышленности, но за все послевоенные годы в трест к Саврагину прислали лишь двух человек. Утешая себя, управляющий рассуждал так: сплавных предприятий в стране много, и до его треста еще просто-напросто не дошла очередь. Но, бывая изредка по делам службы в министерстве, Саврагин начинал думать, что причина тут совсем другая.
В обширных комнатах министерства было тесным-тесно от множества столов, все шкафы были битком набиты бумагами в папках, скоросшивателях, а то и без всякой упаковки – «молью», как привычно определил Саврагин. Десятки молодых цветущих сотрудников бесшумно орудовали логарифмическими линейками, старательно крутили ручки трескучих арифмометров, самозабвенно щелкали на счетах и, по-мышиному вкрадчиво шурша бумагой, корпели над подекадными, ежемесячными и квартальными сводками, которые по почте и телеграфу поступали сюда со всех концов страны. Саврагин наглядно убедился, что бумажный конвейер работает исправно и продукция его главного инженера не теряется в дороге, а благополучно достигает своего назначения.
Если заходил разговор о насущных нуждах саврагинского треста, бойкие сотрудники мимоходом давали дельные советы, как лучше организовать производство и наладить работу механизмов. Советы эти со всей очевидностью доказывали, что сотрудники когда-то небезуспешно учились в институтах, и Саврагину становилось жаль этих горемычных сплавщиков, которые сплавляют одни лишь бумаги. Было непонятно, за какие провинности заточили этих молодых инженеров водного транспорта в канцелярские казематы, где они и воду-то могли видеть лишь дождевой каплей на оконном стекле да разве еще на донышке бюрократического графина – этого неизменного спутника всех собраний и совещаний…
В разгар навигации Саврагин совсем перебрался жить на «Чайку». Рулевой Костя на чугунной печурке готовил ему обеды, руководствуясь самоучителем для молодых хозяек – потрепанной поварской книгой издания 1896 года – и своей врожденной страстью к рискованным гастрономическим экспериментам. Но хотя кушанья у него каждый раз назывались по-разному, все они были на один лад и пахли почему-то рыбой.
Пока управляющий проверял работу запани, Костя со скучающим видом печатал следы на прибрежном песке, ослепительно вспыхивая на поворотах косыми металлическими застежками своей курточки. С сортировочной сетки на саврагинского рулевого глазели восхищенные девчата. Сменные мастера на чем свет стоит ругали щеголя, и совсем не из-за ревности или ущемленного мужского самолюбия, как думал самонадеянный Костя, а просто потому, что на сортировке древесины во время павлиньих Костиных расхаживаний сильно возрастал процент брака. Когда ругань надоедала рулевому, он скрывался в тесном кубрике на носу «Чайки», ложился, не снимая обуви, на койку и листал поварской самоучитель, выискивая, чем бы еще порадовать Саврагина. Поздно вечером, встречая усталого управляющего, Костя озабоченно говорил:
– Где бы нам, Александр Степаныч, достать прованского масла: я бы вам королевский майонез изготовил!
Саврагин досадливо отмахивался от Кости, садился за стол и с опаской принимался за остывший «страсбургский паштет», сильно смахивающий на обыкновенную пшенную запеканку, только без ее положительных вкусовых качеств.
Когда в тресте на массивном письменном столе управляющего накапливалось для подписи много неотложных бумаг, наступал черед действовать секретарше Симе.
Сима набивала ученический портфелик бумагами, облачалась в легонький ядовито-розовый дождевик с капюшоном, прятала разноцветные веселые глаза за шоферскими очками и отправлялась на полуглиссере разыскивать Александра Степановича. Рулевой полуглиссера, чтобы внушить Симе почтение к своей профессии, развивал предельную скорость. В снежно-белой пене, подпрыгивая на волнах, полуглиссер мчал Симу по реке, готовый, казалось, каждую секунду взлететь на воздух. Затаив дыхание, ярко-розовая Сима прижимала куцый портфелик к сладко замирающему сердцу. Главный диспетчер треста, слывший циником, говорил Симе, что в это время она похожа на Афродиту. Сима плохо разбиралась в мифологии и на всякий случай краснела.
Иногда рядом с Симой на полуглиссере сидел сумрачный, плохо выбритый главбух. И тогда все сплавщики знали, что на текущий счет в банке поступил перевод, главбух едет к Саврагину распределять деньги между сплавными конторами, и бригадиры, третий месяц не получавшие премиальных, приободрялись.
К концу июля положение выправилось: министерство выделило дополнительный такелаж, прибыли долгожданные новые катера. На столе у диспетчера – того самого, который вгонял Симу в краску мифологией, – на клетчатом листе миллиметровки ломаная линия выработки круто пошла вверх, на сближение с прямой спокойной линией плановой производительности. В начале августа ломаная линия пересекла прямую и стала карабкаться еще выше, к верхнему обрезу графика. Диспетчер не на шутку забеспокоился, боясь, что придется подклеивать новый лист или перечерчивать весь график, чтобы сохранить его красивый симметричный вид, которым он, несмотря на то что слыл циником, очень гордился.
Впереди всех, заканчивая навигационный план, шла запань Лютоева. Переходящее красное знамя области лютоевцы перенесли в свой новый клуб, пряно пахнущий масляной краской и чисто строганными сосновыми бревнами.
2
На голову возвышаясь над всеми рабочими, Лютоев стоял на мостике сортировочной сетки, когда «Чайка» пристала к сплоточному станку.
– Игнат Михайлыч, хозяин приехал! – испуганной скороговоркой крикнул Лютоеву сменный мастер.
– Вижу, не ослеп еще… Ты куда это, куриный гребешок, в пиловочник гнилушку толкаешь? – обратился Лютоев к оплошавшему сортировщику. – Тащи назад. Да не так! Не так!..
Лютоев быстро, не глядя под ноги, перешел над водой по узкой гибкой распорке, взял из рук рабочего багор и легко вывел толстое бревно с гнилым комлем из кошеля, предназначенного для пиловочника.
Со станка на сортировочную сетку шли Саврагин и молодой инженер Синцов из сплавной конторы – один из двух инженеров, прибывших недавно в трест.
– Воюешь, Игнат Михайлович! – протягивая Лютоеву руку, дружелюбно-насмешливо спросил Синцов, бессознательно желая показать управляющему, что у него самые лучшие отношения с первым сплавщиком бассейна.
Синцов лишь весной окончил институт и все еще никак не мог привыкнуть к мысли, что он самый настоящий дипломированный инженер. В глубине души, скрывая это тщательно ото всех, он чувствовал себя студентом-практикантом и сильно робел перед старыми опытными сплавщиками.
Лютоев преувеличенно-осторожно пожал инженеру руку, словно боялся ненароком ее повредить,
