горизонта нет…
Инженер вопросительно взглянул на Саврагина, ожидая одобрения. Управляющий извлек из кармана кожаный портсигар, не спеша вытащил из него папиросу, медленно закурил и молча двинулся вперед. Синцов так и не понял: потому ли Александр Степанович промолчал, что закуривал, или, не желая при нем – новичке – осуждать Лютоева, он и о папиросе-то вспомнил для того лишь, чтобы казаться занятым и не так сильно обидеть его своим молчанием.
Они подошли к направляющему бону и распорядились заряжать реи. Саврагин долго стоял молча, смотрел на реку. От напора воды реевый бон вздрагивал всем своим длинным послушным телом; нижняя подвижная часть бона боролась с течением, нацеливаясь на голову запани. У заряжаемых рей белыми стремительными гребешками пенилась вода.
– Если продлить тело запани до того вон поворота, – Саврагин показал вверх по течению реки, – можно будет на большой воде принимать в молехранилище дополнительно тысяч шесть кубометров. Ваше мнение?
– Имеет ли смысл? – усомнился Синцов. – Объем молехранилища вполне обеспечивает бесперебойную работу сплоточных станков…
– Нынешнюю работу! – с неожиданной для него живостью сказал Саврагин. – При сплотке пучков малой осадки!
Синцов снисходительно пожал плечами:
– На большой воде, мне говорили, запань еще ни разу не работала. Да и тогда молехранилище увеличивать ни к чему: свой навигационный план мы и без удлинения запани выполним!
– Неправильная ваша арифметика… – Саврагин смотрел под ноги и говорил тихо, будто высказывал давнишнюю свою мечту. – До каких же пор мы будем упускать большую воду? Ведь сейчас, в августе, мы транжирим два-три дня на то, что в мае-июне можно сделать за день. И в результате последние плоты сдаем пароходству глубокой осенью, когда уже сало плывет по реке. Древесина из этих плотов зимует в пути, не дойдя до потребителя, и, нечего греха таить, частенько гибнет весной, при ледоходе… План сплава мы выполняем… если чисто арифметически подходить, а на самом деле народное хозяйство из года в год этой зимующей древесины недополучает. – Саврагин вскинул голову, усмехнулся. – Традиционный сплавной праздник у нас приурочивают к седьмому ноября и спирту глушат изрядно, увидите сами. Особенно любят новичков спаивать – вы это тоже на всякий случай поимейте в виду… Ну а я хотел бы Октябрьскую годовщину отмечать особо, а свой стакан спирту в честь окончания сплава выпивать не позже первого сентября. Что вы скажете об этой… алкогольной мечте?
Синцов вспомнил свои недавние слова о государственном горизонте и почувствовал, что краснеет. Долгое время спустя он все посматривал искоса на Саврагина, словно хотел понять, откуда берется у такого невзрачного на вид человека его дальновидность. Немного наивное желание поскорее стать таким же проницательным, как управляющий, пришло к Синцову.
– Это не очень к спеху, – примирительно сказал на обратном пути к поселку Саврагин, – но вы до ледостава детально продумайте удлинение всех запаней вашей сплавконторы и сделайте нужные чертежи, расчеты…
– Сделаю! – горячо откликнулся Синцов и для большей убедительности взмахнул рукой – коротко и напряженно, машинально подражая скупому саврагинскому жесту.
Густой бас Лютоева встретил их при подходе к сортировочной сетке.
– Куда ты, куриный гребешок, рудстойку в дрова тянешь? Выталкивай обратно. Да не так! Не так!
Лютоев стоял на сортировочном мостике и орудовал багром. Добрых пять минут управляющий с инженером молча простояли на берегу, любуясь четкими, слаженными движениями сильного лютоевского тела.
– Игнат Михайлович, как береза? – осведомился наконец Синцов.
Лютоев и ухом не повел, только пуще прежнего заворочал багром. Под его ногами бурлила вода, точно смеялась над молодым инженером.
– Упустили, наверно, – предположил Саврагин и вытащил из кармана знакомый кожаный портсигар.
Синцов вдруг остро возненавидел необъятно широкую, безмятежно спокойную лютоевскую спину.
– Игнат Михайлович, потрудитесь отвечать, когда с вами говорит начальник! – крикнул он звонким, срывающимся от злости мальчишеским голосом.
– Ась? – спросил Лютоев, приставляя ладонь к уху и притворяясь, что лишь сейчас услышал инженера. Он неторопливо перешел на ближний к берегу бон. – Что вы сказали?
– Как обстоит дело с березой?
– С березой? – Лютоев кашлянул в кулак. – Куда она денется, береза? Поймали, ниже станков поставили… Теперь обсыхать будет!
– Ее заломщики, что с работы возвращались, самолично задержали! – вмешиваясь в разговор, похвастался словоохотливый сменный мастер. – Игнату Михайлычу не пришлось даже приказывать!
Лютоев крякнул и отвернулся.
– Это что же, те самые заломщики, что полторы смены отработали? Сезонники? – невинно спросил Саврагин.
– Они самые… – хмуро ответил Лютоев. – Сознательность захотели проявить: видят, начальства по берегу много ходит!
– И канат нашли?
– Разыскали где-то…
– И лодку? – продолжал выпытывать Саврагин.
– Они на «Чайке» хватать ездили, – сказал мастер, не совсем понимая, что происходит.
– На «Чайке»? – удивился Саврагин. – Да эти сезонники умней нас всех оказались: о «Чайке» никто из нас даже и не подумал!.. Как только они сумели Костю уговорить? Ведь он дрожит над каждой каплей горючего. Разве что та девица большеглазая попросила: против красивых женских глаз Костя бессилен!
– Нет, она даже и к катеру не подходила, – заступился за рулевого мастер. – Это все бригадир заломщиков организовал. Может, знаете такого: трехпалый?.. Он у нас чуть поболе месяца работает, а его уже все слушаются: как скажет, так и будет!..
Сменный мастер замолк, перехватив сердитый взгляд Лютоева. Начальник запани вынул из кармана носовой платок размером в добрую скатерть, долго и старательно вытирал вспотевший лоб.
– Вот тебе, Игнат Михайлыч, и завхоз готовый, – сказал Саврагин. – Лучше не найти.
– Я уже думал об этом, да захочет ли он… – признался Лютоев.
1
В деревню, назначенную для отдыха, второй взвод прибыл поздно вечером. Все помещения, мало-мальски пригодные для жилья, оказались уже заняты, и располагаться взводу пришлось в старой, полуразрушенной землянке.
Студеный ветерок хозяйски разгуливал между низкими покосившимися стойками. Сквозь дырявую крышу видны были крупные куски зимнего неба, богато разукрашенного спелыми декабрьскими звездами. Мороз к ночи набирал силу, и звезды разгорались все жарче и лучистей.
– Из-зящная земляночка! – сказал пулеметчик Боровиков, уроженец Ростова, насмешник и задира. – Сам князь Иван Калита в таком терему не спал!
– Князь твой, может, и не спал, а вот тебе, дурню, придется… – блаженно зевая, отозвался из угла рыхлым ватным голосом полтавец Сероштан.
Под натруженными солдатскими телами скрипели жесткие мерзлые нары.
– Эх, есть где потянуться, да некого погладить! – не унимался Боровиков.
Сероштан ответил густым басовитым храпом.
– Точь-в-точь как саксофон, правда? – шепотом спросил у Боровикова молоденький сосед его, Крутицкий, прибывший во взвод с последним пополнением и сразу по-детски привязавшийся к своему старшему товарищу.
– Угу, – сонно пробормотал Боровиков. – Сам князь Иван… Ты плотнее, плотнее спиной прижимайся – теплей будет.
Перекликаясь с Сероштаном, тоненькой фистулой захрапел санитар
