нас зависит, чтобы узнали, – сказал Боровиков.
Дверь скрипнула, и в землянку крадучись вошел Сероштан. Случилось так, что все разом глянули в его сторону, и Сероштан, вдруг застыдившись, поспешно спрятал за спину какой-то предмет.
– Что там у тебя, Сероштанище? – полюбопытствовал Боровиков.
Сероштан буркнул в ответ что-то неразборчивое и направился в облюбованный им еще со вчерашнего вечера угол, широким рукавом шинели прикрывая от любопытных глаз что-то темное и продолговатое.
Юра Бигвава незаметно подкрался к Сероштану и выхватил у него таинственный предмет. Отбиваясь от наседавшего полтавца, абхазец выставил на всеобщее обозрение свежесвязанную метелочку. Она пошла гулять по рукам, и все дивились, как ловко связал ее Сероштан: прутик к прутику, туго и аккуратно. Нашлась все же такая работа, которую мог в совершенстве делать этот соня и ленивец.
– Я еще утрам у ручья матерьял подходящий заприметил, – простодушно признался Сероштан.
Юра Бигвава, приплясывая возле полтавца, пропел:
– Метелки, метелки, метелки вязал, Метелки вязал, в Москву отправлял…
А тот, смущенно улыбаясь, уже ставил на плиту свою литровую кружку с водой и развязывал мешочек с сахаром.
Боровиков обосновался у коптилки и что-то писал в блокноте, кося глазами по сторонам и пряча написанное от подозрительно наблюдавшего за ним Крутицкого. Круг у печи поредел. Лишь несколько заядлых огнелюбов остались сидеть перед топкой, широко раскрытыми, застывшими глазами смотря перед собой. Остальные бойцы разбрелись по землянке, прилегли на нары. Сероштан в своем углу опять затянул вчерашнюю мелодию.
Пришел связной от командира взвода. Минуту он молча стоял посреди землянки, не решаясь нарушить покой товарищей. Потом сказал виноватым голосом:
– Строиться…
Старший сержант Кошкин застегнул на все крючки шинель, подпоясался и во весь голос безжалостно крикнул:
– Подъем!
Блаженная тишина была смята и отброшена.
– Только ляжешь – подымайсь, только станешь – подравняйсь… Эх, жизнь солдатская!.. – ворчал Сероштан.
Разбирали винтовки, выходили на улицу строиться. И каждый на миг задерживался у печи, чтобы набрать тепла на дорогу.
Ночь была тихая, морозная. Сразу защипало в носу, студеной волной ударило по коленям, заметно полегчали шинели и фуфайки. В ярком свете крупной луны, четко врезанной над лесом, недвижно застыли снега, молчаливые и сонные, в фиолетовых подпалинах на теневой стороне ложбин. Далеко на севере приглушенно рокотала «катюша».
Построились, рассчитались. Вытягиваясь к тракту, мимо землянки прошел первый взвод.
– Товарищ старший сержант, – обратился к помощнику командира взвода Боровиков, – разрешите сбегать в землянку: кисет забыл.
– Только быстрее, – строго сказал Кошкин.
– Есть быстрее! – весело отозвался Боровиков и юркнул в землянку.
Пустая землянка встретила Боровикова обжитым теплом.
– Подвезет этим артиллеристам! – пробормотал ростовчанин, вырывая из блокнота исписанный листок.
В неровном мигающем свете печи Боровиков перечитал свое письмо к будущим обитателям землянки, усмехнулся и приписал: «А солому для нар доставил наш доблестный санитар Кузьмишкин».
Листок Боровиков положил посреди стола, на видном месте. Потом до отказа набил печь дровами и заспешил к выходу. Печь благодарно мигнула ему вдогонку огненным глазом в щель дверцы.
Возле землянки уже никого не было. Прижимая локтем ручной пулемет в брезентовом чехле, Боровиков легко бежал по скрипучему искристо-сизому снегу. Свой взвод он догнал еще до выхода из деревни.
1
Протяжный заключительный свисток судьи. Матч окончен с разгромным счетом для сплавщиков. Футболисты обеих команд собираются на середине поля. Михаил пожимает руку капитана лесозаводцев. Рука жесткая, в ссадинах – пилоправ, наверно. В глазах победителей – торжество и снисходительное сочувствие, словно они жалеют, что своим выигрышем причинили неприятность противнику.
Шустрые лесозаводские мальчишки кружатся возле команды сплавщиков, насмехаются, показывают языки.
– А-я-яй, какие невоспитанные дети! – сокрушается защитник Боровиков. – Не женись, Миша, и у тебя такие же народятся!
Боровиков спокоен, даже весел, будто проигрыш команды его совсем не касается. «За шутку прячется, – думает Михаил. – Знаем мы такое спокойствие!»
Когда стадион остался позади, все вздохнули свободнее. Вратарь Чуркин, возглавлявший шествие, ускорил шаг, словно позор пропущенных мячей гнал его в спину. Команда гуськом вытянулась за Чуркиным. Шли молча, один только Боровиков бодро насвистывал «Зачем тебя, мой милый, я узнала…».
Молча поднялись по трапу на катер. Сплавщики, приезжавшие вместе с командой посмотреть на матч, стихли при появлении футболистов. Михаил встретился взглядом с Нюрой Уваровой, невольно отвел глаза в сторону. Он сейчас же разозлился на себя за малодушие и гордо вскинул голову, но Нюра уже на него не смотрела. «Презирает!» – решил Михаил, спускаясь вслед за хмурым Чуркиным в кубрик.
– Первый матч – и такая неудача! – сказал левый край, вытирая платком потное лицо.
– Меньше надо было водиться! – отозвался правый край, прикладывая пятак к синяку на лодыжке.
– Кто водился?
– Э, все мы хорошие! – остановил их Чуркин. – Главное – битые мы, битые… Опозорились по самую макушку!..
Дежурная телефонистка поджидала катер у причала запани:
– Начальник ждет вас всех у себя в кабинете.
– Уже узнал! – удивился Боровиков. – Теперь держись, будет песочить!
Открывать тяжелую дверь директорского кабинета выпало на долю Михаила. Пожилой приземистый начальник запани и молодой технорук сидели друг против друга за письменным столом. Неумело двигая костяшками, технорук прикидывал на счетах, сколько еще леса может сплотить запань до конца месяца. Начальник пытался помочь своему заместителю, но с его стороны трудно было сразу сообразить, где на счетах сотни, а где тысячи, и он только мешал техноруку.
Михаил переступил порог, откашлялся:
– Федор Николаевич, вы нас звали?
Начальник запани взмахнул короткой широкой рукой, похожей на ласт тюленя. Было в этом взмахе и приглашение заходить, и требование соблюдать тишину. Гремя бутсами, футболисты вошли в кабинет, расселись на стульях вдоль стен, все, как по команде, выложили руки на коленях.
Федор Николаевич одним глазом глядел на футболистов, а другим косил в сторону технорука. Кубатура на счетах выходила солидная, и начальник запани одобрительно фыркнул. Боясь, что футболисты могут подумать, будто он одобряет их плохую игру, Федор Николаевич строго посмотрел на Михаила и его товарищей и громогласно заявил:
– Не потерплю!..
Начинался нагоняй. Одни из футболистов виновато потупили глаза, а те, кто побойчей, удобнее уселись на стульях, зная, что начальник запани любит распекать обстоятельно и выйти из кабинета им удастся не скоро. Провинившихся впервые Федор Николаевич надеялся перевоспитать силой своих слов, а закоренелых донимал измором.
– Запань наша выходит на первое место в сплавконторе, – издалека начал Федор Николаевич. – К осени школу двухэтажную построим. А какой клуб отгрохали! Там, где еще три года назад медвежьи берлоги были, теперь громкоговорители кричат! Сами знаете: в газете о нас пишут, в пример другим ставят… Не потерплю, чтоб какой-то лесозавод, который и план-то не каждый
