— След коменданта. Только что прошел.
Сашко захлопала в ладоши. Алешка шикнул на нее и приставил палец к губам.
…Большая теплая ладонь легла на Алешкину голову. От отца пахло травой. «А лицо у него смуглое, васильками пахнет», — вспомнил Алешка, как пела раньше мать, ожидая отца. Он потерся щекой об отцовскую руку, поднял на него глазенки.
— Эх, ты, ржаной сноп, — протянул Добрыня. — Бери Сашко и марш завтракать!
— Аля-ля, аля-ля, — держа сапоги в руках, запорхал Алешка над гребнями травы. Сашко еле поспевала за ним. Ее огнистая головка то исчезала, то вновь всплывала на поверхности.
— …За кота-котовича, за Иван Петровича…
Добрыня спешил на участок, где потерян след. Он надеялся обнаружить там что-нибудь новое. Взглянул на часы. Густые его брови вздернулись.
— Товарищ подполковник, так вы считаете, следы оставил Кайши? — поинтересовался Туров.
«Ага! Значит, Кайши. Но где доказательство, товарищ лейтенант?»
— В том-то и дело, Иван Петрович, что у нас нет никаких доказательств, — сказал Добрыня. — Пока нет. — И зашагал к появившейся в конце поляны машине, в которой сидел Бабаев с собакой.
5
Горы все же подшутили: отпустили облака в самый неподходящий час. Миновав синюю шапку снегов, тучи легко, как бы почуяв свободу и радость полета, поплыли над отрогами и бездонными расщелинами.
Тучи не знают границ… Сверкнули молнии, прогрохотал гром. Вокруг стало сумрачно, запахло прохладой и сыростью. Хлынул дождь.
Поджав хвост, собака ткнулась мордой в землю раз, другой… и легла, поглядывая то на Добрыню, то на Бабаева. В глазах ее, темных и грустных, отразилась беспомощность и что-то вроде мольбы — не понукайте напрасно, запах следов смыло.
На плешинке, образованной суглинком, Добрыня заметил след, небольшие вмятины, доступные только его наметанному глазу.
Добрыня снял с себя плащ, укрыл от дождя плешинку размером в полсажени. Неподалеку сигналил прибор срочной связи. Вызывать мог Тимошин. Сквозь шум дождя слышалось слабое тиканье часов. Доставать их не хотелось, Добрыня и так уже знал — сроки закрытия следов на исходе. Он с укоризной посмотрел на небо: крупные капли дождя окатили лицо, ручейки потекли за воротник, захолодили на волосатой груди.
— Вызывают, товарищ подполковник, — сказал Бабаев.
Подползла собака, лизнула руку и натянула поводок в сторону столба. «Эх ты, тоже беспокоишься, а вот след взять не можешь…»
— Значит, все? — услышал Добрыня голос Тимошина. — Такой ливень…
— Дайте еще полденечка, — попросил Добрыня и сам же себе возразил: — Что можно сделать за это время? Сфотографировать!
— Я надеюсь, Василий Иванович, — послышалось в трубке.
Добрыня опустился на землю. Под плащом полумрак, подсветить бы, да фонарь не прихватил. Добрыня достал лупу, приподнял в одном месте плащ, стало светлее. Сквозь увеличительное стекло рисовались вмятины: тут каблуки… Это от носков.
Собственно, следов, как таковых, не было, и то, что замечалось, мог читать только Добрыня, интуитивно домысливая в своем воображении картину действий того, кто оставил следы.
«Э-э, вот оно что… Тут он спустился сверху и пошел в глубь территории. Откуда спустился?»
Добрыня вылез из-под плаща. Собака кинулась к нему, повела к дереву. Пес обнюхал почерневшую от дождя кору дуба, зарычал, глядя вверх.
— Ты прав, Дик. Он оттуда прыгнул. — Добрыня описал рукой полет человека. — Вот так и опустился на суглинок… Нет, нет, ошибаюсь я. Сначала на эту копну, здесь переобулся, носками назад. Понял, товарищ Бабаев?
Добрыня сфотографировал следы. Потом еще минут десять рассматривал через лупу.
— Тут, кажется, Кайши не пахнет, другой кто-то.
От этого не легче Добрыне. Он закурил, прикидывая в уме дальнейшие действия нарушителя.
6
Кайши кружил по тайге. Чащоба, болота и ручьи не пугали. Он изучил их назубок и мог точно определить, где можно пройти и какое место опасно — провалишься, засосет с головой в холодное брюхо болота. Пугало небо — на нем ни облачка, чисто, как хрусталь. И Кайши просил у неба дождя… Дожди смывают следы…
И счастье улыбнулось — прошел ливень. Теперь Кайши пробирался по лесу, зная, что собаки не возьмут его след. А уж от людей он умел прятаться: в сумке маскировочная сеть, да не одна, а несколько — под любой цвет растительности. Он был высокого роста, с крепкими ногами и цепкими, железной хватки, руками. И стрелял Кайши без промаха.
Нет, людей он не боялся. Ничего, что не удалось сразу выйти к реке: всюду расставлены посты, но это не вечно. Он старался подойти поближе к комендатуре. Утром затаился на возвышенности в густом кустарнике. Подступы хорошо просматривались.
— Пережду. — Тонкие губы Кайши чуть скривились то ли в усмешке, то ли от чувства пренебрежения к опасности.
Над ухом ветер прошептал: «Винтовка и голод цементируют дух человека». Так поучал командир отряда. Инструктор Розбин-Лобин добавлял при этом: «Тысяча лет — не вечность».
— Тысяча! — Кайши оглянулся, увидел плотную стену леса, туман, клубящийся в низине. Его ищут в непроходимых чащобах, поодаль от заставы, от дорог и исхоженных мест.
— Ищут ветра в поле, а я у самого порога комендатуры. Не догадаются!
К полудню туман рассеялся, солнце иссушило влагу, и Кайши совсем успокоился: примятая им трава выпрямилась, исчезли всякие следы. И никому не придет в голову, что он рядышком с Василием Ивановичем.
7
Алешка терся щекой о плечо отца и заметил на гимнастерке белое пятно соли. Это от пота, конечно. Потянул носом, уловил запах болотной травы. Побегал Добрыня, помытарился! Алешка прижался к теплой отцовской спине, ожидая, когда отец закончит телефонный разговор.
— Возможно, по утрам он опять голосит у того берега: «Василь Иванович-ч-ич», — чудно отдалось в ухе Алешки, и он нетерпеливо бросил:
— Да не Кайши это! Другой…
Добрыня бросил трубку, поднялся, сгреб Алешку на руки:
— Ты чего болтаешь? Другой, другой… Где Сашко?
— У дяди Турова… Мы следы можем читать. Интересно!
— Садись обедать.
Алешка, поколебавшись, принялся за еду. Добрыня смотрел в окошко на холмик. Обелиск горел в лучах закатного солнца. Нахлынули воспоминания… «Вот так же и Маняша увлекалась этими следами. Следы увели в тайгу. Понесло ее одну. А там крикнуть не успела — ножом в спину… Нарушителя-то поймали, а ее вот потеряли…»
Он повернулся к столу: осиротело стояла миска. Алешка, свернувшись калачиком, уже заснул на диване, из-под его загорелой ручонки торчал нос, очень похожий на Маняшин… Она тоже могла вот так сразу уснуть на диване: что-то делает-делает, рассказывает неумолчно и вдруг пауза, длинная… «Ну, говори, говори…» Глядь, а она спит уже, прикрыв лицо рукой.
Алешка у Добрыни «поскребыш». Двое сыновей уже сами отцы, старший Александр — военный моряк, командир корабля. Все кличет к себе, в Мурманск: «Хватит тебе, батя, мокнуть в росных зорях, приезжай, квартира — три комнаты».
Приезжай!.. Граница, она как любимая женщина, не так легко оторваться. Приезжай… И Маняша поговаривала: «Может, пора, отец?» А сама все в окошко: лес, тропы, туман и горы… «Сама-то как, Маняша?» Поведет глазами: «Эх, Добрыня, Добрыня, не пойму, как могла я пойти за такого чалдона? Ка-а-ак дам развод!» И прижималась к широкой груди мужа… А он гладил ее волосы, замечал — прибавляется седины с годами. И целовал ее милые, мягкие, пахнувшие домашним губы.
Тихонько отворилась дверь. Вошел Тимошин. Добрыня еще был весь во власти воображения, улавливал Маняшино счастливое дыхание, ощущал руки, лежавшие на плечах. Тимошин снял фуражку, кашлянул.
— Спит? — кивнул он в Алешкину сторону.
— Да.
— Умаялся?
— Похоже…
— Небось тоже за Кайши охотился? Отправил бы его в пионерлагерь. Ведь там присмотр и прочее…
— Нет, не тот он парень…
— Домашний?
— Ага. Очень домашний…
В щель приоткрытой двери просунулась головка Сашко, глазами стрельнула по комнате. Тихонько зовет Алешку.
— Вставай, Иван Петрович ждет!
Алешка, как не спал, — скок с дивана и, не обращая внимания на Тимошина, крикнул:
— Добрыня, приветик! — и был таков.
— Понятно, — промолвил Тимошин. — Вижу, домашний. А эта рыжая птичка чья?
— Племянница, на лето привоз таежным воздухом подышать. Алешке с ней очень весело.
«Рыжая птичка». Как-то по-домашнему прозвучали эти слова в устах полковника. Добрыне хотелось, чтобы в таком тоне Тимошин продолжал и дальше.
— Птичка… — Брови Тимошина сомкнулись у переносья. — А мы с тобой, Добрыня, старые воробьи, — резко бросил он, — а на мякине нас проводят.
Это, конечно, о нарушителе. Сейчас начнет упрекать: второй день поиска, а результата нет. И он прав! Никакой ясности пока, даже и легенды не составишь: кто нарушил границу, с какой целью? Дешифровка снимков обнаруженных следов еще не готова. Да и получатся ли? Отснял-то, по существу, не следы, а одно воображение. И этот зов с той стороны: «Вас… ич… и-ич». Похоже, что ушел. Да и Кайши ли это был?
