— Товарищ полковник, разрешите? Сейчас вернусь.
Добрыня бросился в фотокомнату.
— Готово?
И, не дождавшись ответа, понял: надежды почти никакой! И все же припал взглядом к снимку. «Воображение» как будто пропечаталось. Что-то есть. Но сличить со снимком подлинных следов Кайши мог только он, сам Добрыня. На это потребуется время. А пока ничего он не может сказать Тимошину.
Тимошин вытер платком лицо, собрался уходить.
— Звонили из Москвы. Требовали хотя бы легенду сообщить. Слышишь, Добрыня? Поспи часика два. На свежую голову и легенда родится.
8
Будто бы и Тимошин был рядом. И Дик лежал у куста. Пес виделся четко, как наяву: уши приподняты, нос подергивался, вот-вот фыркнет. «Тихо, тихо, милок!» И все же взвизгнул, натянул поводок. А Тимошин до боли сжал плечо, как новичку — не волнуйся, дескать.
Добрыня проснулся — ни Тимошина, ни Дика, потолок, люстра, зажженная лучом солнца. Пошевелил плечом — никакой боли. Хотя и сон, а самолюбие кольнуло.
Умылся под краном. Кто-то открыл дверь. Не поворачиваясь, Добрыня спросил:
— Алешка, зачем Сашко прислал?.. Вот я вам всыплю горячих… Что молчишь?
Оглянулся: Дик сидел у порога, в глазах не то вопрос, не то печаль.
— Тебя кто сюда прислал, отставник?.. А-а, понятно. Ну ищи… ищи…
Собака легла, потянула носом.
— Не стесняйся, ищи.
Любил Добрыня собак, поэтому и разрешил оставить Дика в комендатуре. Да и не хотел обижать Турова: пусть возится, может, на пользу пойдет наука. И ребятишки теперь как бы при деле, все время вокруг лейтенанта.
Дик юркнул в спальню и вышел оттуда с Маняшиным ботинком в зубах, намереваясь проскочить мимо Добрыни.
— Ну уж, милок, дай-ка ботинок! Ко мне!
Дик неуверенно остановился, соображая, чью команду выполнять — тех, кто послал сюда, или вот этого человека, сидящего на диване в нижней сорочке с полотенцем в руках. Команда повелительная, нельзя ослушаться. Не выпуская из зубов ботинок, ткнулся лбом в колени.
— Туров послал, что ли?
Добрыня смотрел в окно, пальцами перебирая теплую шерсть собаки. Мысли его текли неровно, то вихрились вокруг намечавшейся легенды, то уводили к Алешке, лейтенанту Турову, Сашко. А ботинок, который никак не выпускал из пасти Дик, неумолимо рождал воспоминания. Маняша умирала в полном сознании. Но он-то знал о приближающейся смерти и все, что говорила Маняша в последнюю минуту, считал бредом. «Их было двое, Вася, слышишь, был… высокий, длинный, худой. Худой смеялся и все повторял: «Мы за пазухой у начальника заставы, нас поймать невозможно». И он, Добрыня, чтобы успокоить жену, шевелил помертвевшими губами: «Да, да, Маняша, понял, понял». А в сущности, в сущности… что скрывается за этими словами «за пазухой…»?
Дик наконец нетерпеливо дернулся, завилял хвостом, поглядывая на дверь.
— Ну что, ждут тебя? Иди, иди, не советчик мне.
Спать уже не хотелось, но все же он вновь лег на диван: может быть, и округлится версия. И мысленно зашагал по участку. Исходил все тропинки, побывал на суглинке. Даже залез на дерево, но прыгать с него не стал, забрался на копну — и так и эдак ловчился и, прыгая, на лету повернулся лицом в сторону границы. Долго рассматривал отпечатки ног. Земля пахла солнцем. Это показалось ему странным… Оказывается, солнце имеет запах. И придет же такое в голову. А впрочем, что ж тут странного? Все пахнет солнцем. Он измерил рулеткой след…
— Не к границе, а в глубь территории он пошел! — вырвалось у Добрыни. — В глубь территории, — с убеждением повторил он. Контуры легенды очертились ярче. — В глубь… Теперь надо менять план поиска. Тимошину доложить, так, мол, и так… — И сам же ответил за Тимошина: — Утверждаю, Василий Иванович.
9
Это случилось там, в школьном отряде. Кайши вспомнил это с предельной ясностью…
Желтые глаза Розбин-Лобина сощурены, зубы обнажены — не поймешь, когда он смеется…
— Кайши! — крикнул Розбин-Лобин.
Удар инструктора пришелся в плечо. Кайши не упал, но вокруг своей оси обернулся раза два. «Начальник, я готов!» Другого ответа не дают. Сначала казались дикостью и побои, и проклятия русским, и то, наконец, что он, Кайши, — охранник тысячелетнего счастья, которое непременно придет, восторжествует через голод, лишения и смерть, потом чувство дикости исчезло, как и не было, и Кайши постепенно начал мыслить и действовать, как и его командир отряда… и этот Розбин-Лобин.
Инструктора пригласили в школу откуда-то. «Не нашего он роду-племени. Лютует пуще командира», — робко подумал Кайши и чуть приподнялся. Прицелился взглядом в оконце: деревья, а за ними дощатый забор, над которым нависал кусочек неба. По его окраске догадался — утро, но не раннее, а уже рабочее. В это время в отряде обычно начинались занятия. Командир ходил от взвода к взводу. Время от времени подзывал к себе того или иного бойца. «Кайши! — окликнул он как-то его. — Здравствуй, Кайши!» «Здравствуй, командир». — «Завтра пойдешь… Но на этот раз не к русскому доктору. Больница больше не надо… Изучишь систему охраны границы. На участке своего друга Василия Ивановича».
Недели три ловчился перейти границу и наконец удалось…
Со стороны комендатуры послышались голоса. Кайши прислушался: Алешка звал к себе Сашко. Потом Туров: «Дик, ищи, ищи. Пошел!»
Голоса стихли, и на Кайши снова нахлынули картины из жизни школьного отряда… Никто и никогда не называл командира полубогом, но так о нем думал каждый боец. «Кайши, застрели Харзу, у него мысли пошли в другую сторону». Харза всего три месяца в школе. От прежнего крепкого парня остались кожа да кости. Измотали в отряде. Высказывал недовольство. Кайши привел Харзу к оврагу. Тут же, неподалеку от казармы, приказал раздеться. Харза — стриженая сухая голова, на лбу нашлепка морщин, тяжелые брови нависли на глаза, бока гармошкой — одни ребра… «Эх ты, Харза, жаль пули». И прикладом по голове, очень ловко… Закопал кое-как. Уходя, прихватил обмундирование — нательное белье, хлопчатобумажный костюм и истоптанные ботинки. Ночью человек, занявший койку Харзы, вдруг свесил голые ноги на пол, дохнул в лицо: «Убить тебя мало!» И к животу кончик ножа…
«Убери нож…» Сосед не убрал. Еще больше опалил горячим дыханием. «Мразь!» Так держал почти до утра: Кайши лежал, а над ним висел нож, привязанный к потолку, покачивался то к носу, то к животу…
И еще одна встреча с Харзой запомнилась. Только раньше, еще в Москве. Поклон низкий, до колен… шея желтая, волосы на голове ежиком.
— Откуда?
— Тихо, Кайши!..
Харза повел его на скамейку. Сели. Поблизости ни души. За спиной здание университета — громадная скала.
— Кайши, я должен сказать тебе…
За рекой спортивные сооружения. Опрокинутой чашей виднеется центральная арена. В ней по зеленому полю быстро передвигаются стайки голубых и белых катышков.
— Кайши! Ты обязан вернуться в отряд… Вот возьми, выучишь наизусть.
Три книжечки, внешне похожие на молитвенник. Тут же одну из них раскрыл. Стихи. И веет от них духом древних философских мудростей.
— Ай ты лис! — Кайши размахнулся и под самое дыхание двинул костлявым кулаком. Сузились у Харзы глаза, губы сомкнулись — ни жив ни мертв.
Отошел. Поднял отлетевшие в сторону очки, переломился в поклоне и снизу горячим взглядом пронизал:
— Решай, иначе…
Не договорил. Решительно направился к дороге.
И Кайши побрел в общежитие. В комнате никого не было. В окно смотрела русская луна широким улыбающимся ликом.
На столе стояла бутылка водки, под ней записка: «Решай — петля или отряд?»
Сплюснутый диск луны пересекал капроновый шнур, закрепленный на крючке багета. И петля готова.
Он выпил стакан водки. Дверь с шумом распахнулась. Вошел Харза.
— Решил?
— Ха-ха-ха, — загоготал Кайши и на глазах у Харзы сорвал шнур. Налил два стакана водки. Чокнулся.
«Все это было, покойничек, было… Приказ командира для меня превыше всего!»
10
Легенда не очень-то понравилась Тимошину. Он не произнес: «Утверждаю, Василий Иванович».
Сказал лишь: «Приеду, на месте решим» — и больше ни слова.
Прилетел на вертолете. И, будто бы ничего не зная о поиске, спросил:
— Ну что у вас тут? — Сдвинул фуражку на глаза: чем-то недоволен. — Значит, в легенде вы утвердились на Кайши? А доказательства какие? Следы нарушителя потеряны. Да если бы и были обнаружены, как их можно сличить со следами Кайши?
— Пожалуйста. — Добрыня положил перед полковником два снимка.
…Добрыня завез тогда Кайши домой. А перед тем как ехать на контрольно-пропускной пункт, он взял его под руку и прошелся с ним по двору. И показалось тогда Добрыне, что крестьянин чуть вздрогнул, когда они ступили на взрыхленное место. А возвратясь с церемонии передачи, Добрыня по привычке заснял «автограф» Кайши.
