похожая на старую галошу лодка легко заскользила вперед, подминая под себя разноцветные кувшинки.
— Камрад, ближе, ближе держись! — командовал русский Курту. — А ты, брат Кока, отошел? Молчишь? Ничего. Глоток шнапса — и зачихаешь. — Он еще раз налег на шест — и лодка вышла на простор.
Как на грех, солнце скрылось за тучей, набежал ветер, поднял волну, на воде стало прохладно.
— Будем держать к берегу, — сказал офицер и прикинул, где удобнее причалить. — Нужен костер, обсушиться...
Причалили. Привязали лодки. Коку вынесли, положили на траву. Он уже пришел в себя.
— Спички есть? — спросил русский Марту.
— Нет спичек, — покачала головой Марта. — Были у Курта и Коки, теперь нет.
— Собирайте сучья. — Офицер пошарил по карманам. — У меня, оказывается, есть.
Весело затрещал огонь. Курт снял рубашку, стал сушить. Офицер стащил и с Коки рубашку, напялил ее на колышки перед костром, укрыл Коку своей гимнастеркой.
Марта, расположившись на плащ-накидке, готовила еду — открыла консервы, разложила бутерброды, выставила бутылки с пивом и маленькую, двухсотграммовую, с корном. Кудлатые пудели чинно сидели напротив Марты, и, предвкушая подачку, облизывались.
Русский вытащил из вещмешка батон колбасы, краюху ржаного хлеба. Отыскал пластмассовый складной стаканчик, налил в него корна, подошел к Коке, заставил выпить. Кока глотнул, закашлялся.
— Спасибо, Костя, — тихо сказал он.
— Узнал, узнал! — И Костя громко засмеялся. — Я же говорил, буги-вуги танцевать будешь. — Костя, налив в ладонь корна, начал натирать Коке грудь, спину. — Самое лучшее средство, проверенное, испытанное. Недаром на фронте по сто граммов давали: дух взбодрит, пищеварение улучшит и не простудишься.
«Так это и есть тот самый Костя, друг Петкера», — подумал Ромахер.
— Эй, камрад! — крикнул Костя. — Как тебя зовут? Давай познакомимся. Куртом? А фрейлейн как величают?
— Марта.
— Истинно немецкое имя, — сказал Вилков и добавил: — Меня Костей зовут. Курт, помоги перенести Коку к костру. Давай, он не тяжелый, кости одни.
Но Кока, собрав силы, встал сам. Все расположились на плащ-накидке. Курт откупорил бутылки с пивом, расставил маленькие из небьющегося стекла стопки. Костя заметил — каждая из них примерно посредине перехвачена красной ниточкой-линией. «Вот черти, — думал Костя, глядя, как Курт наливает корн, — значит, и на отдыхе такими дозами пьют: двадцать граммов по черточку, сорок — полная стопка. Видать, скряга этот косоглазый Курт. Ишь как подмигивает, ишь! Нет мне налил полную. А себе и Марте по двадцать граммов. Коку, кажется, вообще в расчет не берет».
Курт и Марта сначала съели по бутерброду, а затем выпили по глотку корна.
Костя вылил остатки корна Коке. Тот поглядел мутными глазами на водку, икнул, протянул дрожащую руку.
— Пей, Кока, да поближе пристраивайся. Надень рубашку, повесь брюки. А тебе трусы не мешало бы просушить, Курт.
Кока выпил. Костя помог ему надеть рубашку, снять брюки.
— Фрейлейн Марта, отвернитесь. А вообще стесняться нечего — в беду попал человек.
Марта улыбнулась. Она припомнила, из-за чего приключилась вся эта история. Не ущипни ее Кока, а она его — все было бы в порядке. А тут чуть было не отдали богу душу.
Костя налил Курту и Марте пива, чокнулся пластмассовым стаканчиком с их стопками, произнес:
— Выпьем за фрау Марту, за вашу спасительницу. Как она кричала, как кричала! Век не забуду ее ангельского голоска!
Пудели, получив кусочки колбасы от Кости, преданно глядели ему в глаза, ожидали новой подачки. Костя гладил пуделей, трепал за уши, говорил:
— Курт, этих собак нужно показывать на выставках. Думаю, медали им обеспечены.
— Я обязательно последую твоему совету, Костя, — сказал довольный Курт.
— Ну, мне пора, — поднялся Костя. — Спасибо за компанию, за хлеб-соль. Извините, я все же плащ-накидку заберу, незаменима для охотника. Охота, как знаете, еще запрещена. Я изучаю выводки курочек-чернушек. Подрастают. Заберусь в камыши, пригляжусь, а они почти под носом шуруют на разводьях, посвистывают — и от лопушка к лопушку, от листочка к листочку.
— Надо бы встретиться, Костя, — сказал Кока, подавая руку, — век не забуду, спас меня.
— Встретиться? Это не проблема.
— У Петкера, что ли, или в «Поплавке»?
— Ни там ни сям, — махнул рукой Костя.
— Где же?
— Знаешь гасштет «Грот»?
— На Бранденбургштрассе?
— Да.
— Конечно.
— Вот там в подвальчике — за милую душу.
— Ладно. В следующую субботу сможешь?
— В субботу? — Костя немного подумал. — Пожалуй, смогу.
— Тогда в семь часов.
— Хорошо.
— Ну, будь здоров.
— Ауфвидерзеен. — Костя побежал к лодке, сел в нее, включил мотор и скрылся за камышом.
Все долго молчали. Курт занялся пуделями, старался повалить на землю. Пудели огрызались, сердито скалили зубы, но не кусали, лишь легонько щекотали его ладони. Марта убрала остатки съестного и рюмки в сумку, обклеенную этикетками — яркими красочными городами Европы и Америки, автомобилями последних марок, обнаженными женщинами.
Кока оделся, встал, прошелся вокруг потухающего костра, взял порожнюю бутылку, набрал воды, залил костер, притоптал золу ногой.
— Судя по всему, Кока пришел в себя, — сказал Курт.
— Кажется, все в порядке.
— Тогда садись, потолкуем. Надеюсь, ты догадываешься, что мы приехали сюда не в озере купаться. Дела есть поважнее. — Курт оттолкнул от себя пуделей. — Рассказывай, что у тебя?
Кока обнял руками колени, посмотрел на озеро.
— Неважно, Курт, — вздохнул он. — Разбросал возле музея в Новом парке. Полицейские наскочили, подобрали и сожгли.
— А у тебя, Марта?
— Кажется, удачно, майн херц. — Марта встала против Курта, уперев руки в бока. — Знаешь, где я работала? Не догадаешься. Недалеко от аэродрома, что за городом. Ветерок был порядочный. Ну, я и пустила своих «голубков» — розовых, сиреневых, зеленых...
Кока сказал:
— Надо что-то придумывать, Курт. Приелись эти бумажки.
— Бумажки! Эх ты, политик. Да знаешь ли ты, неудачный ныряльщик, пропагандистская машина только что начинает работать на полную мощность. Наш
