так стар, как хочет его изобразить молодящаяся Телли.
Хабибулла не поделился этими мыслями с Абасом, понимая, что они не найдут у сына сочувствия. С присущей ему гибкостью, он повернул фронт — принялся одобрять чувства сына, а встречаясь в доме Телли с Нинель, стал выказывать ей особое внимание, был ласков и всем своим поведением подчеркивал, что видит в ней желанную невестку, третью дочь…
Частым гостем бывал в доме Телли и другой ее старый друг, Чингиз.
Как-то, наблюдая за молодыми влюбленными, он с циничным смешком шепнул Телли на ухо:
— У Хабибуллы-бека когда-то ничего не вышло с мамашей, — так теперь он старается пристроить хотя бы своего сынка к ее девчонке!
Телли спокойно заметила:
— Неужели не знаешь, что для меня Нинель как родная дочь?..
Она осталась довольна своим ответом: хозяйка дома должна быть терпима к высказываниям гостей. Достойным примером тому в свое время являлась Ляля-ханум — уж та-то знала, как вести себя!
Телли теперь было за сорок, она заметно пополнела, но сохранила привлекательность и пикантность, чему немало способствовала ее неизменная челка, правда, уже не иссиня-черная, а слегка подкрашенная басмой. Иногда, разглядывая себя в зеркале, она приходила к горестным выводам: не сегодня-завтра ей станет не под силу играть любимые ею роли очаровательных и вероломных героинь. Перейти на роли добродетельных матерей? На амплуа комической старухи? Нет уж — лучше вовсе распроститься с театром!.. И стать мужней женой, домашней хозяйкой? Незавидная перспектива!
Мало-помалу Телли пришла к мысли: почему бы в таким случае не создать ей в своем доме что-то похожее на процветавший некогда салон Ляля-ханум? К счастью, есть у нее немало друзей среди деятелей искусства, немало знакомых и поклонников среди влиятельных и интересных людей. При красивой, любезной и веселой хозяйке — в такой роли Телли уже видела себя в своем будущем салоне — дом ее может стать притягательным центром, и она, Телли, будет всегда на виду.
Телли не стала откладывать свой замысел в долгий ящик, и ей повезло: раз в неделю охотно собирались у нее люди — совсем как у Ляля-ханум. Правда, в атмосфере нового салона было нечто, в корне отличавшее его от духа, царившего в салоне Ляля-ханум: здесь не было той острой тоски по прошлому, политических интриг и надежд на возвращение к добрым старым временам. Гости Телли довольствовались общением с милой хозяйкой, приятно проведенным вечером.
Сама же Ляля-ханум, изрядно постаревшая и внешне опустившаяся, стала в доме Телли кем-то вроде компаньонки, консультанта по приему гостей, убранству квартиры, сервировке стола. Ни одного платья не шила себе Телли без того, чтоб не погрузиться с Ляля-ханум в огромные красочные журналы мод, которые та продолжала получать из Парижа от своих кузин. Мало-помалу Ляля-ханум скатывалась на положение экономки, хотя пыталась сохранить независимый вид, втайне надеясь, что парижские кузины пришлют ей помимо этих журналов и долгожданную визу на выезд за границу.
Одним из козырей хозяйки салона оставалась ее роль покровительницы Нинель и Абаса. Эта роль, считала Телли, делает ее в глазах гостей современной и, уж во всяком случае, более свободомыслящей, чем мать девушки. В самом деле: Баджи склонна всех поучать, как нужно жить, а сама не в силах справиться с предрассудками, не может поладить с единственной дочкой, в то время как она, Телли, в сущности чужая, сумела понять мысли и чувства молодых, найти путь к их сердцу.
Словно соперничая с Телли, покровительствовал Нинель и Хабибулла. Его приветливое, уже совсем родственное отношение к Нинель выражалось теперь столь явно, что девушку порой охватывало сомнение: неужели и это — фальшь, какую мать видит во всем, что исходит от Хабибуллы-бека? Почему нельзя верить, что он искренне хочет видеть ее женой своего сына?
Ей нередко случалось быть свидетельницей споров между Хабибуллой и Мовсумом Садыховичем. Спорили они по самым различным вопросам, горячо и подолгу.
Однажды, выведенный из терпения брюзжанием собеседника, Мовсум Садыхович воскликнул:
— Слишком уж мрачно смотрите вы, уважаемый Хабибулла-бек, на нашу теперешнюю жизнь!
— Нет у меня оснований смотреть на нее сквозь розовые очки! — ответил Хабибулла.
— Предпочитаете сквозь ваши черные?
— Вместо того чтоб острить, может быть приведете доводы в пользу нашей действительности?
— Могу!.. Ну возьмем, к примеру, мою собственную судьбу. Отец мой, как я уже говорил вам, был лотошник, халвачи. В семье у нас едва сводили концы с концами, помню, вечно закладывали и перезакладывали домашний скарб. А иной раз и хлеба не хватало досыта.
— На всех никогда не хватит, если люди плодятся, как суслики!
— Нет, Хабибулла-бек, причина не в этом! — Мовсум Садыхович поучающе повысил тон, чтобы привлечь внимание присутствующих. — Ведь вы человек образованный, и должны знать, что было причиной всех бед народных: царский строй, ханы, беки, буржуазия русская и национальная, державшие азербайджанский народ в угнетении и нищете…
— Вы, Мовсум Садыхович, я вижу, истинный марксист! — язвительно перебил Хабибулла, но его собеседник, пропустив замечание мимо ушей, упрямо продолжал:
— А теперь? Теперь, слава аллаху, в моем доме полная чаша — вы как-то наведались ко мне, видели, как я живу. Грех жаловаться! Нет, уважаемый Хабибулла-бек, я на Советскую власть не в обиде!
Хабибулла иронически усмехнулся: удобную позицию занял в жизни этот деляга! Расхваливает строй за то, что теперь ухитряется спекулировать и обворовывать народ!
— Уж не собираетесь ли вы вступить в коммунистическую партию? — ехидно осведомился он.
Мовсум Садыхович не остался в долгу:
— Я слыхал, и вы в свое время подумывали об этом!
— Во всяком случае, не ради таких дел, как ваши!
— Интересно знать, какой высокой целью руководствовались вы?
Хабибулла не спешил с ответом. Нет нужды раскрывать этому торгашу, чем руководствовался он, Хабибулла-бек, когда хотел было примкнуть к большевикам: тогда ему показалось, что национал-уклонисты имеют влияние среди коммунистов-азербайджанцев и, по сути дела, готовы действовать об руку с его единомышленниками мусаватистами.
И Хабибулла небрежно бросил:
— Вам этого не понять!
Разгоревшийся спор был не по душе хозяйке дома. Уже не впервые собиралась Телли объяснить Хабибулле, что он не тот, кем был, и пора ему сделать выводы — знать свое место и проявлять уважение к ее дому и к Мовсуму Садыховичу.
Ляля-ханум почувствовала, что Телли едва сдерживает гнев. И хотя сама она была на стороне Хабибуллы — в прежнее время она бы этого Мовсума близко к себе не подпустила, — как могла она теперь, при ее положении в доме Телли, открыто выступить против того, кто был материальной опорой, фундаментом, крепкими стенами и крышей этого дома? И, безотчетно стремясь оставить
