и смертями, воплями и стонами, и я боюсь только одного: чтобы не привыкнуть к этим воплям. Закатываюсь в киношку, в джаз, на танцульки — лишь бы уйти от всего, от самого себя. Смеюсь, пляшу, пою, учусь на пять. Радую папашу и мамашу. Получаю от них монету, прогуливаю с братвой, трачу на девчонок. Шлю подарки домой. Или отгрохаю костюмчик — последний стиль. Займу ребятам без отдачи — как взбредет в голову. Соберусь с деньгой — куплю «Яву» одноцилиндровую. Загоню одноцилиндровую, подберу двухцилиндровую.
И снова после прогулов за учебу.
Не могу без учебы, как без поводыря.
В одной комнате со мной проживает еще угловик — студент Сергей Сергеев.
У него такой вид, точно прошел всю войну от Сталинграда до Берлина и расписался на стенах рейхстага. Но его при войне на свете не было: или в пеленках пеленали, или за мамкину юбку цеплялся. Сергей этот сосед тяжелый, но я терплю. Не жалуюсь. Не собираюсь менять — никогда не знаешь, на что выменяешь. В трамвае соседа не выбирают. Нас, счастливых, он ненавидит, презирает. Дружит с подобными себе работягами. А может, и не дружит, я в его жизнь не лезу. Пребываем по своим углам.
Вчера в нашей харчевне познакомился с чудаковатым пареньком. Художник. По имени Виктор. Фамилию не усвоил. Философствующий младенец с прокуренной шкиперской трубкой в зубах. Приходит с этюдниками и учебниками, и трудно определить, что это за учебники — букварь или квантовая механика. Разговорились. Словами перекидывались легко. Что у нас общего? Год рождения? Собирается определиться на факультете производственной эстетики. А пока рисует девчонок. Здорово! Только чирк — и готово. Одним штрихом. Попросил мою нарисовать, думал, откажет, они все с бзиком, эти художники. Нет, ничего, любезно согласился:
— Нарисованная, — говорит, — всегда интереснее. Я свою нарисовал и влюбился. Перестал рисовать — разошлись.
Только он это произнес, подошла девушка. Уверенно присаживается к нашему столику. Виктор мне и говорит:
— Знакомься. Моя бывшая супруга.
Хорошо так, задушевно посидели, попили кофе. Потом еще долго бродили по улицам. Расстались друзьями. Моя Кира после того заявила:
— Наверно, и ты предпочитаешь с женой случайно встречаться? Так я, например, не согласна!
Она очень ревнива, моя Кира. Ревнует к собственной тени. Я сказал ей однажды: «Твоя тень удивительно нежная…» Мы сидели под каштанами, и мне все тогда представлялось весенним и нежным. И песню в те дни пели такую… А Кира посмотрела на меня и говорит:
— Ты уже тени замечаешь! Раньше только на меня глядел.
Мне едва исполнилось двадцать лет, когда мы поженились. Я давно уж был самостоятельным человеком, имел свою койку, свой чемодан и авторучку. Ребята еще в школе называли меня стариком, а дома и теперь именуют мальчишкой. Не помню, какие слова говорил я любимой и что она отвечала, но стало ясно, что жить друг без друга не можем. Все наши однокурсники обрадовались событию — кругом уже праздновали свадьбы, а наша группа отставала. О родителях на первых порах как-то не подумали, но потом все устроилось, и они вскоре поправились после предынфарктного состояния.
Свадьбу сыграли весело, на трех такси с музыкой, фотоаппаратами и кинокамерой. Правда, на ленте вместо нас получилась пожарная команда, но это потому, что Семка — оператор на радостях перехватил шампанского.
Через год мы разошлись.
Не помню, какие слова говорили.
Мы не разводились, просто она убежала к своим родителям.
Целую неделю прожили в разлуке. Потом я пошел к ней, бросил каштан в окно и, когда она выглянула, сказал, что довольно, хватит, все живут вместе и мы будем жить вместе. Лара согласилась, что вместе, пожалуй, веселее.
Последний раз мы разошлись перед праздником. Я забыл преподнести цветы, с этого все и началось. К родителям она не убежала, родители заявили:
— Живите, как хотите, и оставьте людей в покое!
Люди, это они. Мы — это мы.
Теперь живем, как хотим. У нас одна комната в коридорной системе. Приземлились на разных полюсах. Лара разместилась на диване, а я самостоятельно живу на раскладушке. Утром вместо приветствия она называет меня законченным себялюбцем, а я отвечаю:
— От такой слышу!
Потом она, как женщина, наспех занимается хозяйством, приготавливает общий омлет, предупреждая, что в последний раз, и убегает на работу в парфюмерный магазин, наверно, строит там глазки покупателям. У меня вечно на уме эти покупатели, особенно в голубой форме с серебряными крылышками.
Мы с Ларой окончили строительный техникум. Не тот, который с железобетонными блоками, а паркового строительства и зеленых насаждений. Насаждения тогда еще широко не проводились, и нам выдали свободные дипломы. Лара временно устроилась в парфюмерии, а я по специальности в городском благоустройстве.
— Городу нужны красивые плевательницы! — сказали мне в управлении. — Создайте, Ковальчик, что-либо новое.
Я проектировал, мучился в поисках недели две, потом заявил руководителю:
— Плевать я хотел на ваши плевательницы!
И уволился по собственному желанию.
Остаток месяца жили на Ларину зарплату.
— Помогаю, как бывшему товарищу, — пояснила она.
На досуге я проектировал озелененные подземные станции метро, так, знаете, для себя, в порядке самодеятельности. Лара посматривала мельком, говорила снисходительно:
— Ничего-о…
Ребята находили решение гениальным:
— Так держать, старик, — хлопали меня по плечу и обещали выдвинуть на соискание.
Потом Ларина зарплата кончилась. Вспомнили о родителях.
Ужинали у моих.
Обедали у стариков Лары.
Обеды, в общем, были неплохие и ужины тоже, но омрачались бесконечными поучениями: вот мы жили так, а вы живете не так.
Однажды я попался на глаза нашему преподавателю.
— Ковальчик! До сих пор болтаетесь без дела! Подавали надежды!
— Я и теперь подаю.
— Сейчас кругом сады, парки. До самого Полярного круга. Неужели не могли устроиться по специальности?
— Я не знаю, в чем моя специальность.
— Затянувшееся детство! Я начинаю понимать, почему у вас, подобных молодых, такое тяготение к коротким штанам и юбкам. Облегченность во всем. Желаете порхать и веселиться. Пусть другие ходят в рабочей робе.
Он смотрел на меня с негодованием и скорбью. Сказать бы ему, что короткие штаны давно вышли из моды, но не хотелось обидеть немолодого педагога. Разумный, знающий человек, относился к нам что называется со всей душой; ученики его кругом, от южных ботанических садов до северных параллелей украшают землю. Но что поделаешь, если я действительно не обрел любви к его специальности. Меня тянет рисовать. Рисовать вообще. Человеку свойственно любить жизнь. Я вижу жизнь в цвете.
С Ларой сохранили студенческую дружбу. Она мне рубашки стирала, а я ей все переглажу, что накопилось — трусишки там, бюстгальтеры. За
