— И я рада!
Мы сели на скамейку и молча глядели друг на друга. Оба были слишком взволнованы, чтобы разговаривать.
— Расскажи, как ты жила всё это время, что у тебя нового, как дома? — наконец спросил я.
— Всё по-старому, — ответила Маро, опуская глаза. Опять молчание.
Маро вдруг поднялась со скамьи.
— Пойдём, здесь нехорошо — кругом люди… Город маленький, почти все знают меня…
— Ну и что?
— Ничего, конечно, но…
Мы направились в самые далёкие уголки сада и молча бродили там, держась за руки. Разговор не клеился…
За горами погасли лучи солнца, подул ветер, зашелестели листья. Быстро темнело.
Маро прижалась ко мне, словно искала у меня защиты.
— Трудно мне, — прошептала она. — Так трудно, что и сказать не могу!..
— Что трудно?
— Ах, не спрашивай!.. Не думала я, что всё это так сложно…
— Не терзай себя, дорогая, всё уладится! — Я не знал, как утешить её, успокоить.
— Я всерьёз занялась музыкой, много читаю, главным образом по-французски, — переменила она тему разговора. — Ты много ошибок нашёл в моём письме?
— Нет, всего три…
— Я думала, больше, боялась, что ты будешь смеяться надо мной… Пойдём, поздно уже…
— Как поздно? Вечер только-только начинается! Побудь ещё немного со мной.
— Нет, не могу, меня ждут…
Чтобы не встретить знакомых, мы пошли переулками. Остановились недалеко от её дома.
— Дальше не ходи! — сказала Маро.
Я обнял её, хотел поцеловать, но она отстранилась от меня.
— Не надо, милый! — грустно сказала она и посмотрела по сторонам.
— Когда мы встретимся?
— Когда хочешь!.. Но только не в саду, а где-нибудь в другом месте.
— Где угодно, только бы встретиться.
Мы условились о встрече на берегу реки, и Маро, стуча каблучками по тротуару, быстро-быстро зашагала, почти побежала по направлению к дому. Я стоял и смотрел ей вслед. Сердце моё разрывалось от жалости к ней, и по дороге домой я думал, что никакая сила на свете не может отнять у меня Маро!..
После этого первого свидания мы стали встречаться чаще. Больше всего нам нравилось гулять на берегу речки, недалеко от развалин крепости, построенной ещё во времена персидского владычества. Здесь было тихо, пустынно, никто нам не мешал. Посылать письма по почте было долго и неудобно. Мы придумали другой способ: я писал записки по-французски и клал их в дупло большого тутового дерева на берегу реки. Она приходила туда на прогулку, брала моё письмо и оставляла ответ. Такой способ переписки нас очень забавлял: совсем как в пушкинском «Дубровском»!
Чем больше я узнавал Маро, тем больше привязывался к ней. Глубоко трогала её доверчивость, стремление понять меня, быть мне во всём близкой. И я просто не представлял себе жизни без неё…
…Дело эсерки Шульц Челноков поручил мне.
— Держи меня в курсе, в случае нужды советуйся. Но старайся действовать самостоятельно, — сказал он.
Легко сказать — действовать самостоятельно, когда Шульц на допросах явно издевалась надо мной!
На мои вопросы она отвечала примерно так: «Неужели это вас интересует?» или: «Дело было давно, я всё забыла».
Однажды, потеряв самообладание, я повысил голос:
— Будете вы отвечать или нет?
— Разве я не отвечаю? Ни одного вашего вопроса я не оставила без ответа, — она засмеялась и попросила закурить…
Между тем события, связанные с националистской молодёжью, разворачивались с непостижимой быстротой.
Началось с того, что из города исчезла Белла. Предположения Челнокова оправдались: поп, по-видимому, сболтнул. Конечно, я мог спросить Маро, куда делась её сестра, но мне не хотелось путать в наши отношения служебные дела.
Несколько дней спустя я получил анонимку такого содержания:
«Подлец!
Оставь наших девушек в покое и для своих любовных прогулок выбирай подальше закоулок. Иначе…
Мститель».
А ещё через два дня было произведено покушение на председателя Чека товарища Амирджанова. Рано утром он шёл на работу. В центре города, недалеко от кондитерского магазина, какой-то человек выскочил из переулка, два раза выстрелил и скрылся. Террорист промахнулся — Амирджанов остался невредим. Пострадал мальчик — чистильщик сапог, — он был ранен в плечо.
Мы обыскали все прилегающие к месту происшествия переулки, заходили в каждый двор, каждый дом, но на след напасть не смогли.
Молодчики из националистской организации явно активизировались. Однако они допустили один промах и до некоторой степени облегчили мою работу.
Как-то утром молодой оборванец остановил меня у парадных дверей Чека и протянул конверт:
— Гражданин начальник, письмо!..
Он хотел убежать, но я успел схватить его за шиворот и затащил в комендатуру. Внимательно присмотревшись, я узнал в оборванце… Мишку Телёнка! Он вырос, на левой щеке у него появился глубокий, синеватый шрам, но был он такой же худой, оборванный, жалкий.
— А, старый знакомый! Не узнаёшь меня? — спросил я его.
— Сперва не узнал, а теперь узнал… Значит, в начальниках ходишь? Здорово! Думаешь, я тогда не догадался, какой ты беспризорник? Помнишь, у белых?
— Помню, как же!.. Рассказывай, как ты попал сюда, как живёшь?
— Сам понимаешь, рыба ищет где глубже, человек где лучше… Здесь тепло, но жратвы мало…
— А где твои друзья?
— Двое со мной, остальные разбрелись кто куда. Бугая, атамана нашего, порешили.
— Кто?
— Свои пацаны. Я тогда не был с ними…
— Так и будешь шататься по улицам?
— Нет, к царю в зятья пойду!.. Я, может, в Москву подамся. Говорят, в Москве хорошо, только мильтоны тамошние больно уж прытки — хватают нашего брата и отправляют в какую-то коммуну.
— Ну, ладно, пошли со мной! Поговорим о деле, — предложил я ему.
— В коммуну не отправишь?
— Что ты, за кого меня принимаешь?
Старший комендант, следивший за нашей беседой, остановил меня.
— Тут одна любопытная записка, она заинтересует тебя, — сказал он и дал мне узкий клочок папиросной бумаги. — Мы нашли её в передаче к твоей приятельнице Ольге Шульц. Передачи приносит одна старуха, но установлено, что они от сердобольной попадьи. Она это делает якобы из чисто гуманных соображений.
— Спасибо!
Я прочитал записку. Мелким, чётким почерком написана всего одна строчка: «Оснований для большой тревоги нет».
Новая загадка — кто автор записки?
Я спрятал записку в карман гимнастёрки и повёл Телёнка через внутренний двор к себе. В кабинете посадил его около письменного стола и вскрыл конверт. Там была новая анонимка такого же содержания, как и предыдущая.
«Подлец!
Я тебя предупреждал, но ты не захотел внять голосу разума. Предупреждаю в последний раз: оставь девушку в покое, иначе расправимся с тобой.
Мститель».
Сличил обе анонимки, — почерк один и тот же.
— Давай, приятель, поговорим по душам! — сказал я Телёнку, спрятав анонимки в стол.
— Давай, — с готовностью согласился он.
— Помнишь, в тылу у белых ты говорил, что подался бы к красным, да боишься, что не возьмут? И ещё: ты догадался, кто я, и не выдал. Значит, и тогда ты был за нас.
— Факт! Я же не буржуй какой…
— Правильно, и батька твой не буржуй, — рыбак, трудовой человек. Его, как и моего отца, погнали на бойню буржуи. Был бы твой батька жив, обязательно пошёл бы с нами.
— Факт!
— Вот видишь, — значит, ты свой!
— В этом можешь не сомневаться!.. Я только мильтонов не люблю, а в остальном — свой в доску…
— Скажи, хочешь помочь нам?
— Смотря в чём… Я лягавым не буду, корешей не выдам.
— Никто не собирается трогать твоих друзей! Тут дело посерьёзнее… Ты знаешь содержание письма, которое принёс?
— Нет, оно ж было запечатано.
— Хочешь, прочту?
— Прочти! — Он пожал плечами, как бы говоря: «Меня это не очень-то интересует».
Я прочёл ему анонимку.
— Это пишет один из заядлых врагов Советской власти. На днях они хотели убить нашего председателя. Не думай, девушка тут ни при чём.
— Про председателя слыхал, что его пришить хотели…
— Хотели, да не вышло, — сказал я. — Руки оказались коротки. Вот это письмо тоже написал один из них.
— Нет… Не может этого быть! — Телёнок беспокойно заёрзал на стуле.
— Не не может быть, а факт! Кто дал тебе это письмо?
— Один парень… Одет форсисто, курит дорогие папиросы… А вот имени его я не знаю.
— Где вы встретились с ним, что он сказал?
— Утром, на базаре… Подошёл и спрашивает: «Парень, хочешь заработать?» — «Хочу, — отвечаю я, — если, конечно, работа не очень пыльная». — «Совсем не пыльная», — говорит. Повёл меня в сторонку и по секрету сказал: «Одному человеку нужно вручить письмецо, — он, подлец, ударяет за моей девушкой, хочу его предупредить. Получишь сто тысяч советскими. Половину сейчас, половину после. Не бойся, не обману». Я сразу согласился передать письмо, — дело-то плёвое, а сто тысяч хоть и небольшие деньги, но всё же на них дня три с братвой жить можно.
