вашей фантазии. Смертность велика там, где плохие врачи. Да, да, доктор, вы нас крайне огорчили своей публикацией. Вы утверждаете, что на девяносто пять миллионов населения европейской России, в ее пятидесяти губерниях, ежегодно умирает почти миллион двести тысяч детей в возрасте до одного года. И виной тому якобы низкое материальное благополучие народа. Ахинея! Откуда взята такая цифра? По вашему соображению, выходит, Россия отдает богу душу?.. И далее как понимать: у нас, утверждаете вы, «неправильные социально-экономические условия». А какие, позвольте спросить, правильные? Что хотите предложить взамен?
— Открыть пункты «Капля молока».
— Ха-ха-ха… Шутите?
Почему он хохочет?
Только дома, лежа на диване, понял наивность своего ответа. Когда его отчислили из Московского университета, он впервые с глазу на глаз встретился с жандармскими офицерами. Они грубили. Нижнебатуринский же вел беседу или допрос без нажима. И на вопрос, чего же, собственно, от него, доктора, хотят, ответил:
— Да, пожалуй, ничего. Рад убедиться, что вы интеллигентный молодой человек. Искренне к вам расположен. — Сверкнул золотыми зубами. — Но учтите: молодость — простушка, которая легко подпадает под влияние говорунов, фразеров. А жизнь нам диктует свое. Уж вы мне поверьте, вам следует, господин доктор, осмотрительнее выбирать себе друзей. И, разумеется… идеи.
— Благодарю за рекомендации, господин пристав. Разрешите идти?
— Еще минутку задержу. — Прочистил длинным ногтем мизинца расщелинку между зубами. — Не нравится мне, извините, ваша… греховодность. Человек из петербургского бомонда и такая непристойная связь… с мужичкой…
Не дослушав, ушел. Навстречу по коридору трусцой семенил скромник — учитель Нефедов. А он зачем здесь? Никто из них не счел нужным поздороваться.
О беседе с приставом Сергей Сергеевич решил Даше ничего не рассказывать. И она смолчала о том, что только что приходил Фомка.
Что общего, казалось бы, у живописного города Сараева на далекой боснийской земле и сонного Нижнебатуринска в самой что ни есть сердцевине России? Но грозовые события в первом до основ потрясли уныло-серые будни уездного городишки.
Летом 1914 года по улицам Сараева проезжал наследник австрийского престола Франц Фердинанд д’Эсте с его очаровательной спутницей герцогиней Гогенберг. Типографский рабочий Цабринович метнул в открытый автомобиль бомбу. Плохонькая, скляночного типа, начиненная гвоздями и кусками свинца, она угодила на уложенный за сиденьями складной верх машины. Надо отдать должное расторопности эрцгерцога: он ловко столкнул руками бомбу на мостовую. Оглушительный взрыв не причинил ни малейшего вреда высокопоставленным визитерам. Отделавшись легким испугом, наследная чета продолжала свой путь в ратушу на торжественный церемониал.
Однако дальнейшая прогулка гостей из Австро-Венгрии вышла короче. При повороте на одну из центральных улиц автомобиль замедлил ход. Стоявший на углу гимназист Гаврило Принцип выхватил из кармана браунинг и выпустил, один за другим, два заряда. Первый сразил герцогиню, второй — Франца Фердинанда: пуля пробила ему шейную артерию.
Оба вскоре скончались.
Убийца тут же был схвачен. Некоторые газеты сообщили, что на допросе он якобы признался: его террористический акт — возмездие за притеснение сербов. Поговаривали, что он — член военно-патриотического общества «Черная рука».
Так или иначе, но скончался Франц Фердинанд д’Эсте — племянник бездетного императора Франца Иосифа. Так или иначе, но на мостовой Сараева была пролита августейшая кровь. Она взывает к жестокой расправе.
«Теперь или никогда!» Эти слова германского императора Вильгельма II нашли желанный отзвук в сердцах высочайших особ певучей Вены. В половине июля канонерские лодки, совершавшие по реке Дунай рейс под флагом Австрии, дали холостые выстрелы по сербским торговым пароходам и препроводили их в ближайшую австрийскую гавань.
Обстановка обострялась. На Балканах снова запахло порохом и кровью. Австро-венгерский посланник передал сербскому правительству иезуитский ультиматум, который обвинял в пособничестве террористическим актам. Принять требования Австро-Венгрии означало «быть распяту». А не принять? Война.
Несколько дней спустя один из австрийских корпусов, перейдя Дунай, расположился у сербской столицы. Началась бомбардировка Белграда.
Кайзеровский министр иностранных дел в расчете на военную слабость русских заявил послам в Берлине:
— Если Россия выступит против Австрии, Германия не будет нейтральной.
Всем немецким судам, находившимся в русских водах, телеграфно предписывалось быть готовыми немедленно их покинуть. На границе началось передвижение германских войск.
Угроза?
Да!
Вскоре из Вены передали: Россия требует прекращения военных акций. И, как бы в пику своим противникам, Австрия тут же начала массовую переправу войск на сербские берега. Австрийское посольство в Петербурге пришлось взять под защиту конных и пеших полицейских.
Зажигались все новые поленья страшного костра. С запада каждый день приходили нерадостные вести. Вильгельм одобрил план высадки в Финляндии десанта в сто сорок тысяч человек. Его военный министр недвусмысленно дал понять, что на первых порах он выставит по меньшей мере миллион штыков.
Угроза?
Нет. Это уже начало.
В Зимнем дворце отслужили торжественное молебствие о даровании русскому воинству побед над врагом: накануне Германия объявила войну.
Пламя запылало вовсю.
Сараевское убийство явилось лишь поводом. Причины же событий, приведшие к мировой войне, лежали гораздо глубже. История скажет об этом свое правдивое слово. О Вильгельме II, о Франце Иосифе, графе Берхтольде, Николае II, Грее, Пуанкаре… И о тех, кто предпочитал тень, маску, кулисы, — о королях динамита, пороха и панцирной брони, о миллионерах Теннанте, Чемберлене…
Впрочем, в те времена многое многим оставалось непонятным.
Так или иначе, по на заборах Нижнебатуринска расклеили объявления уездного по воинской повинности присутствия. Нижним чинам запаса предлагалось явиться на сборный пункт. Учреждениям и лицам, у которых на службе имелись запасные, предписывалось учинить с ними расчеты, выдать увольнительные билеты.
Экстренный выпуск «Будильника» обнародовал крупным шрифтом: «Государь император высочайше соизволил повелеть перевести армию и флот на военное положение». Газета также сообщала: «Уважаемый врач нижнебатуринского земства Сергей Сергеевич Зборовский призван на действительную службу и в ближайшие дни вступит в отправление своих новых обязанностей».
Так пришел день, которого не ожидали ни Сергей Сергеевич, ни Даша. Никто из них и в думах не помышлял о разлуке.
Вскоре еще одно событие — не такого, конечно, масштаба, как война, — вызвало немало кривотолков в Нижнебатуринске. Ранним утром неведомо почему опечатали редакцию и типографию «Будильника». А днем горожане узнали, что арестован Арстакьян, исчез Харитон.
— В чем дело? — Зборовский позвонил Кедрову.
— Арестован, — сухо ответил следователь. — А вас, господин полковой врач, в какой степени интересует судьба редактора-издателя?
Кедров иронизировал, но было ясно, что ни в какие подробности входить не намерен.
Сергей Сергеевич решил тут же навестить Августину Николаевну. Парадная дверь квартиры оказалась под сургучной печатью. Дворничиха, седая татарка, с грехом пополам объяснила:
— Женшинь ношью ехал вагзал.
Стоустая молва распространялась с поразительной быстротой. Стало известно, что Арстакьян за день до ареста
