разнузданности, законченной самоубийством, убийством. Разумеется, я привел здесь ничтожную часть фактов, опубликованных в течение месяца, — 90/100 остального — в таком же криминальном и патологическом духе. Все это излагается очень кратко, сухим, бескровным языком и для того, чтобы журналист несколько оживил, раскрасил свой язык, необходимо, чтоб «еще женщина» была разрезана на куски особенно садически искусно или чтоб дюссельдорфский убийца, рабочий Кюртен возвел на себя 53 преступления, а затем «внезапно сухо заявил следователю: „Что вы скажете, если я теперь откажусь от всего этого жульничества?“». Вопрос «сенсационный», но работа полиции буржуазных государств становится вообще сплошной сенсацией и поэтому советского читателя вопрос Кюртена не должен удивлять. В конце концов не понимаешь: зачем это публикуют? Никаких «комментарий» материал «хроники» не вызывает в буржуазной прессе. Чувствуется, что он стал обычным, никого не возмущает, не тревожит. Раньше, до войны [3] — возмущал. Тогда сентиментальные люди писали кисло-сладкие статейки о «болезнях общественного организма», выражая различные чувства, за которыми пряталась иногда — тревога, а чаще раздражение «культурных» людей, которые обеспокоены «ненормальными фактами».
В наши дни буржуазную прессу не интересуют бытовые драмы потому, что ежедневная гибель различных мелких людей десятками и сотнями давно уже вошла в обычный порядок дня, не изменяет жизни и ничем не грозит людям, которые хотят жить весело и спокойно. Размножаются роскошные кино, еще более роскошные рестораны с потрясающими стены и потолки джазами, поражает обилие реклам о средствах против «упадка сил» и замечательно красноречивых реклам врачей-венерологов. Но ведь все это шумело и до 14 года? Да, шумело, но — не так оглушительно. А теперь кажется, что буржуазия «центров культуры» единодушно признала, что:
Жизнь становится короче,
Дни идут быстрей, быстрей,
Так — живите дни и ночи
Веселее, веселей!
Это проповедовал с кафедры небогатого кабака тонконогий человек с большим животом, сильно нарумяненный, с безумными глазами наркотомана.
Я — сгущаю краски? У меня нет желания делать это, ибо я знаю, что гнилостное разложение заразительно. Краски жизни сами по себе становятся все гуще и ярче. Наверное это потому, что температура жизни поднимается и веселие буржуазии лихорадочно, — от лихой радости. В нашем языке под словом — лихо, не всегда понимается — здоровая удаль, чаще лихо — значит: худо. Буржуазия пытается сделать свою жизнь веселой для того, чтоб подавить унылое предчувствие конца ее дней.
Мне кажется, что я не плохо знаком с газетными работниками Америки и Европы. Я думаю, что они — мастеровые, тяжелое и беспокойное ремесло которых внушает им чувство глубочайшего равнодушия к людям и что они весьма похожи на прислугу психиатрических больниц, которая привыкла считать и пациентов, и докторов одинаково сумасшедшими. Этим равнодушием и объясняется невозмутимое бесстрастие сообщений о самых разнообразных фактах действительности.
Например:
«Вчера некто Ганс Мюллер съел на пари 36 пар сосисок в течение одиннадцати минут».
«В 1928 году в Пруссии покончили с собой 9530 чел., из коих 6690 мужчин и 2840 женщин. На города приходится 6413 самоубийц, на деревни 3117».
«Магистрат силезского города Левенберга для увеличения своих доходов решил ввести налог на кошек. Однако городское самоуправление отклонило это предложение. Тогда магистрат решил прибегнуть к другому методу. На аллеях городского парка ночью расставляются капканы, в которые попадаются прогуливающиеся кошки. Пойманные животные выдаются владельцам при уплате 3 марок».
«В общине Ниндорф (вблизи Гамбурга) крестьяне оказали вооруженное сопротивление судебным приставам, явившимся для описи имущества за неплатеж взносов в пользу ирригационного общества. Чиновники под угрозой вооруженных крестьян были принуждены удалиться».
«В окрестностях Берлина появилось „ночное привидение“, которое систематически посещает местного пастора. Привидение уже трижды будило пастора „неприличными прикосновениями“. Вызванная полиция нашла под окнами пасторского дома шапку, очевидно потерянную „привидением“».
«„Следует ли допускать к причастию стриженных женщин?“ Этот вопрос был возбужден несколькими епископами и 24 мая специально разбирался в Ватикане. Коллегия кардиналов ответила на вопрос положительно: „ношение коротких волос не противоречит христианской морали“».
В прошлом году кто-то из газетчиков сообщил, основываясь на полицейских данных, что во Франции ежегодно исчезает около четырех тысяч женщин. Недавно в разных городах Франции арестована шайка «торговцев женщинами», они продали в публичные дома республик Южной Америки 2500 девушек. Такая же организация торговцев «живым товаром» действовала в Польше. Французский журналист А. Лондр отлично изучил эту отрасль работорговли — его книга «Преступное ремесло» издана у нас в прошлом году «Федерацией» [4]. Чрезвычайно любопытная книга, в ней подробно рассказаны приемы обмана и похищения девиц, их «работа» в публичных домах Аргентины, но — самое поучительное в этой книге то, что в ней нет ни одного слова возмущения.
На ее 10-й стр. Лондр рассказывает о своей встрече с торговцем такими словами:
«— Арман — сутенер… Я знаю, чем он занимается. Он знает — чем я. Он мне доверяет. Я — ему. Как деловые люди».
Вот именно: как деловые люди и — только, хотя «дело», как будто, бесчеловечное и подлое.
Но здесь, для объяснения психологии Лондра, уместно будет привести подлинные слова одного американского журналиста:
«— Полицейский не обязан думать, виноват ли человек, которого он сопровождает на суд или в тюрьму. Я ставлю людей на суд общества таких же, как они, предшествующее и дальнейшее меня не касается».
Это я слышал в Нью-Йорке в 906 г. во время маленького скандала, разыгранного благочестивыми американцами. Когда меня изгнали из двух отелей, я, решив ожидать дальнейших поступков, устроился с чемоданами на улице и меня окружила группа репортеров, человек 15. По-своему, по-американски, они были славные ребята, они «сочувствовали» мне и даже казалось, что они несколько смущены скандалом. Особенно симпатичен был один из них, крупный парень, с деревянным лицом и смешными, круглыми, точно две бусины, глазами голубого цвета необыкновенной яркости. Он был знаменитостью: по заказу своей газеты ловко устроил похищение из Манильской тюрьмы на Филиппинских островах девицы-революционерки, националистки, ее посадили в тюрьму испанцы и ей грозила смертная казнь. Этот парень догадался, что я охотно иду на продолжение скандала, он внушил молодым литераторам Лерон Скотту, автору романа «Секретарь профсоюза», и его товарищам по «Клубу пяти», чтобы они приняли «участие в деле». Впоследствии оказалось, что принять какое-либо участие в деле они не могут, но я переселен был с улицы в «клуб», в квартиру, где жили «коммуной» пятеро начинающих писателей и где хозяйничала жена Л. Скотта, русская еврейка. Вечером, в обширном вестибюле «клуба», пред
