Ознакомительная версия.
Игорь остановился и спросил удивленно:
– Леди! Где вы достали такие красивые глаза?
Девушка остановилась, отодвинулась к краю дорожки, поднесла руку к лицу:
– Какие глаза?
– У вас замечательные глаза!
Этими самыми глазами девушка сердито на него взглянула, потом наклонила покрасневшее лицо, метнулась с дорожки в сторону, на травку.
– Миледи, уверяю вас, я не кусаюсь.
Она остановилась, посмотрела на него исподлобья, строго.
– А вам какое дело? Идите своей дорогой.
– Да у меня никакой своей дороги нет. Скажите ваше имя.
Девушка переступила босыми ногами[165] и улыбнулась:
– Вы из колонии, да?
– Из колонии.
– Смешной какой!
Она произнесла это с искренним оживлением насмешки, еще раз боком на него посмотрела и быстро пошла в сторону, прямо по траве, не оглянувшись на него ни разу.
Мастер Штевель, широкий, плотный, румяный, внимательно глянул на Игоря круглыми глазами:
– Никогда не работал?
– Нет.
– Значит, начинаешь?
– Начинаю.
– Дома… хоть пол подметал?
– Нет, не подметал.
– Незначительный у тебя стаж. Ну что же… начнем. Я тебе дам для начала проножки зачищать. Работа легкая.
– Какие это проножки?
Мастер ткнул ногой в готовый стул:
– А вот она – проножка, видишь? Поставили, как была, нечищеную, с заусенцами, вид она имеет отрицательный. А теперь ты будешь зачищать, лучше выйдет стул. А то все чистили, а на проножки так смотрели: что там, проножка, и так сойдет.
Мастер был словоохотливый, но деловой[166]: пока говорил, руки его действовали, а на подмостке перед Игорем появились куча проножек, рашпиль и лист шлиферной бумаги. Заканчивая речь, Штевель прошелся рашпилем по одной проножке, потом зашаркал по ней бумагой, полюбовался проножкой, погладил ее рукой:
– Видишь, какая стала! И в руки приятно взять. Действуй!
Пока все это говорилось и делалось, Игорю занятно было и слушать и смотреть на мастера, на проножку и на всякие принадлежности. Когда мастер, похлопав его по плечу, отошел, Игорь тоже взял в руки проножку и провел по ней рашпилем. В первый же момент обнаружилось все неудобство этой работы: проножка сама собой вывернулась из руки, а рашпиль прошелся твердым огневым боком по пальцам. На двух пальцах сразу завернулась кожица и выступили капельки крови. Рядом чей-то знакомый голос сказал весело:
– Хорошее начало, товарищ сборщик.
Игорь оглянулся. Голос недаром казался знакомым – свой, из восьмой бригады, только из второй спальни, Середин, тот самый, которого Нестеренко упрекал в пижонстве. У него чисто лицо и голова немного откинута назад. В руках несколько тонких пластинок для спинок стула, и Середин любовно отделывает их при помощи линейки со вставленными листками шлифера. Не успел Игорь рассмотреть их, как они полетели в кучу готовых пластинок, а рука Середина захватила уже новую порцию.
– Возьми там, в шкафчике, йод, – улыбаясь кивнул Середин. – Это ничего, все так начинают.
Игорь полез в шкафчик, нашел в нем бинты и большую бутылку с йодом. Он смазал царапины[167] и обратился к Середину:
– Завяжи.
– Да что ты! Зачем это? Бинт зачем? Ты еще скажешь, доктора вызвать.
– Так она течет. Кровь.
– Вся не вытечет. Намазал йодом? Ну и хорошо. И не течет вовсе, просто капелька.
Игорь не стал спорить и положил бинт обратно в шкафчик. Но пальцы все-таки болели, и он боялся взять в руки новую проножку. Все-таки взял, подержал, примерился рашпилем. Потом со злостью швырнул все это на примосток и, отвернувшись от верстака[168], начал рассматривать цех.
Никакого цеха, собственно говоря, и не было. К стене машинного отделения, вздрагивающей от гула станков, снаружи кое-как был прилеплен дырявый фанерный навесик. Он составлял формальное основание сборочного цеха; под навесиком помещалось не больше четырех ребят, а всего в цехе работало человек двадцать. Все остальные распологались просто под открытым небом, которое, в самой незначительной степени, заменялось по краям площадки красными кронами высоких осокорей. На площадке густо стояли примостки различной высоты и величины, сделанные кое-как из нестроганных обрезков. Некоторые мальчики работали просто на земле. На площадку эту из машинного отделения высокий чернорабочий то и дело выносил порции отдельных деталей. Деревообделочная мастерская колонии производила исключительно театральную, дубовую мебель. Детали, подаваемые из машинного отделения, были: планки спинок, сидений, ножки, царги, проножки. Собирали театральные стулья по три штуки вместе, но раньше, чем собрать такой комплект, составляли отдельные узлы: козелки, сиденья и т. д. Сборкой узлов и целых комплектов занимались более квалифицированные мальчики, между ними и Санчо Зорин. Они работали весело, стучали деревянными молотками, возле них постепенно нарастали стопки собранных узлов, а возле Зорина располагались на земле уже готовые, стоящие на ногах трехместные конструкции, еще без сиденья.
Большинство же ребят занимались операциями, подобными той, которая была поручена Игорю, в руках у них ходили рашпили, зудели, посвистывали, дребезжали.
Игорь до тех пор рассматривал цех, пока Середин не спросил у него:
– Что же ты не работаешь? Не нравится?
Игорь молча повернулся к примостку, взял в руки рашпиль. В руке он ощущался очень неприятно: тяжелый, шершавый, осыпанный опилками – и все старался перевиснуть куда-то вниз. Игорь положил его и взял в руки проножку. Это было симпатичнее. Игорь внимательно рассмотрел ее. Глаз увидел те неправильности, неровности, острые углы, которые нужно было снять, увидел и неряшливый край, вышедший из-под шипорезного станка. Вторая рука снова протянулась к рашпилю, но в это время прилетела пчела. Собственно говоря, ей абсолютно нечего было делать здесь, в сборном цехе. Игорь следил за ней и думал, что она должна понять бесцельность своего визита и улететь. Пчела, однако, не улетала, а все сновала и сновала над примостком, тыкалась, подрагивая телом, в свежие изломы дубовых торцов, а потом вдруг набросилась на раненую руку Игоря, ее соблазнила засыхающая капелька крови. Похолодев, Игорь взмахнул проножкой и обрадовался, увидев, что пчела улетела. Он перевел дух и оглянулся, и сейчас только заметил, что ему жарко, что солнце припекает голову, что шея у него вспотела. Вдруг на эту самую потную, горячую шею что-то село, мохнатое, тяжелое. Игорь взмахнул свободной рукой – огромная, зеленоватая муха нахально взвизгнула у его головы. Игорь поднял глаза и увидел, что их две – мухи, они нахально не скрывали от Игоря своих злобных физиономий. Игорь тоже обозлился и произнес неожиданно, чуть ли не со слезами:
– Черт его знает! Мухи какие-то!
И Санчо, и Середин, и другие засмеялись. Середин смеялся добродушно, закидывая голову, а Санчо – громко, на всю площадку:
– Игорь! Они ничего! Они не кусаются!
Из молодых кто-то сказал:
– А может, они думают, что это лошадь.
Игорь швырнул проножку на стол:
– К черту!
– Не хочешь? – спросил Середин.
– Не хочу.
Санчо оставил работу, подошел к нему.
– Чернявин, в чем дело?
Игорь надвинулся на Санчо разгневанным лицом.
– Я больше не хочу! К черту! – кричал он. – Не буду! С какой стати! Какие-то проножки! Рашпили! Для чего это мне? Цех, называется, – мухи, как собаки!
Краем глаза он видел, как Середин, не прекращая работы, неодобрительно мотнул головой, другие обернули к ним удивленные, но серьезные лица. Санчо сказал:
– А что же? Просить тебя не будем. Иди, выйти можно здесь.
– И пойду.
Не глядя ни на кого, Игорь переступил через кучу деталей. Санчо что-то сказал ему вслед, но Игорь не расслышал. Не услышал потому, что увидел перед собой неожиданное видение: та самая девушка, которую он сегодня встретил в парке, присела у корзинки, в которой лежали обрезки, но лицо подняла к нему, и на лице этом была задорная и откровенная насмешка.
День пошел вперед, жаркий, неслаженный и… одинокий. В столовой за ужином хохотали по-запорожски, а Гонтарь, который ничего и не видел, со вкусом рассказывал:
– Говорят – мухи, как собаки.
У соседнего стола звонкий пацаний голос деловито произнес:
– Безобразие! Мух надо на цепь посадить!
И за тем столом тоже хохотали.
Игорь сидел, отвернувшись к окну, злой. Нестеренко спросил:
– Значит, не будешь работать?
– Нет.
– А жить в колонии будешь?
– Меня прислали сюда, я не просил.
– Здорово! – Зорин сделался серьезным. Хохот везде прекратился. Игорь заметил несколько лиц, смотрящих на него с интересом, а может быть, даже и с уважением. Игорь почувствовал гордость, встал за столом и сказал Зорину громко, так, чтобы и другие слышали:
– Видите ли, не чувуствую у себя призвания чистить ваши проножки. И вышел из столовой.
Ознакомительная версия.
