— Капитан, ну грех сейчас стоять на якоре. Такая рыба! За пару часов — четвертак на пай.
Цинис не ответил. Швейцарс откашлялся и продолжал:
— Кому на роду написано утонуть, тот и в тазу утонет, а кому суждено быть повешенным, того уж в море никакая лихоманка не возьмет…
Цинис молчал. Он смотрел мимо говорящего, туда, где сильный бриз легонько, как бы на цыпочках, пробегал по водной глади и постепенно начинал поднимать волну. Старший помощник подумал, что действительно можно бы тралить, по ветерку, куда, может статься, снесло и шлюпку.
Когда спустя два часа подняли куток, на палубу высыпалось еще несколько тонн сельди и скумбрии. Матросы, хоть и отдохнули, и пообедали, однако разошлись по своим рабочим местам неохотно. От острого нюха старпома не укрылась перемена в настроении команды. Он взял нож, спустился на палубу и занялся разделкой скумбрии. Хотя никто не обмолвился ни словом, Пелекс вновь почувствовал на себе испытующие взгляды матросов, пронзавшие его, будто иглами.
Когда Цинис на минуту собрался было отойти от разделочного стола, Пелекс задержал его:
— Пожалуй, медлить с сообщением в эфир больше нельзя. Поднимется ветер, тогда уж беде не поможешь.
Цинис и теперь отмахнулся от него:
— Не будем спешить садиться в калошу. До ночи еще далеко.
А про себя подумал: «Если и вправду случилось самое страшное, то не все ли равно, когда сообщить — с него-то так и так шкуру снимут. А если боцман жив-здоров, никуда он не денется. И к чему лишний шум?»
Пелекс помял в руках бороду и, смущаясь, как человек, не привыкший говорить официальным тоном, продолжал:
— Видишь ли, как бы это тебе сказать… Может, созвать собрание партгруппы? Потому что я считаю, ты поступаешь неправильно.
Цинис побагровел.
— Созывай на здоровье. За судно отвечаю я. И учти, что меня на этом собрании не будет. Я беспартийный. Беспартийный большевик.
— Что ты беспартийный, это я знаю. — Пелекс кивнул головой. — А вот большевик ли?..
— Ну, не будем затевать перебранку, — сказал Цинис уступчивее, почувствовав, что на палубе уже навострили уши. — Подождем еще немного, тогда и решим, что делать.
— Капитан давно бы решил, что делать, — холодно ответил Пелекс и пошел к своим бочкам.
Цинис опять поднялся на верхнюю палубу — взглянуть на море. Что бы действительно в таком случае предпринял капитан траулера? Наверное, сообщил бы. Ему-то что не сообщить — старый морской волк с заслугами. Ну пропесочили бы его, даже выговор дали, а с капитанского мостика не спихнули бы. И он, Цинис, тоже не стал бы осторожничать, будь у него этакие надежные капитанские погоны со стажем. Эх, если бы да кабы…
Со стороны на судне все выглядело как обычно, но в мыслях люди каждый на свой лад были там, с боцманом. Стидзинь откидывал в сторону нестандартную рыбу и думал о том, что, может быть, именно в этот миг волна опрокидывает шлюпку, и вокруг боцмана начинают кружить голубые акулы, которых здесь, на отмели, было видимо-невидимо. Стидзинь часто мечтал о приключениях, но никогда не думал о смерти, и с удивлением отметил, что был бы не прочь оказаться в подобной ситуации… Он матросским ножом вспарывает брюхо первой акуле, и пока ее собратья пожирают хищницу, Стидзиня замечают с белоснежного пассажирского теплохода, спешащего на помощь к месту схватки. Под восторженные крики толпы, с ножом в зубах он по специально спущенному трапу поднимается на борт и ступает на палубу.
В самом деле, почему бы ему не отправиться на поиски боцмана? Спустить спасательную шлюпку. Там есть компас, сигнальные ракеты, неприкосновенный запас. Захваченный этой мыслью, он предложил:
— Может, спустить шлюпку и прощупать ближайший квадрат? Тут много людей не потребуется. Мы с Абеленсом легли бы на весла…
— Ну и ложись на здоровье, — буркнул в ответ розовощекий Абеленс. Он размахнулся и закинул, не глядя, попавшуюся среди сельди морскую звезду, и украдкой покосился на вожделенный брезент.
— Тоже мне, искатель, хе-хе! — прокряхтел Швейцарс, — это надо надраться чернил, чтобы от такой сельди кататься по морю, как с дамой по Киш-озеру.
— Как бы это тебе сказать… — прогудел Пелекс, и не ясно было, говорил ли он сам с собой, или хотел ответить Стидзиню.
Судно вновь шло с тралом по ветру. Последняя бочка была спущена в трюм, и палубная команда отдыхала.
Цинис отпустил штурмана, и теперь сам вел судно. Он повернул до отказа громкоговоритель радиотелефона и слушал перекличку судов. Рулевой, привалившись спиной к переборке, вяло трогал колесо, радист возился у локатора, пытаясь выжать из него невозможное. Радист траулера отличался медлительностью, и было удивительно, как этот человек, которого считали неисправимым меланхоликом, может с таким проворством действовать ключом Морзе.
Шлепая тяжелыми рыбацкими сапогами, в рулевую рубку вошел Пелекс. Он облокотился на обшивку гирокомпаса, прислушался к треску радиотелефона, к бормотанию далеких голосов, и ощущение гнетущей пустоты охватило и его. Никто не говорил об этом, но каждый с тайной надеждой ждал, не вызовут ли с какого судна «Гаршу», чтобы сообщить, что боцман вместе со шлюпкой поднят на борт. Волна заметно поднялась, было, пожалуй, балла три, траулер ощутимо покачивало.
Пелекс наблюдал, как о борт траулера разбиваются волны, а думал о маленькой шлюпке, которую такая вот волна швыряет, как скорлупку…
— Как бы это тебе сказать… только медлить больше нельзя. Надо сообщить о боцмане в эфир.
Цинис отрицательно покачал головой.
— Что ты за человек, Цинис? Скажи, ну что ты за человек? — Пелекс чувствовал, как обычное спокойствие покидает его, как в нем разгорается жгучий гнев.
— Без моего разрешения в эфир не выйдет ни единого звука, — жестко сказал Цинис, но в голосе его не было прежней уверенности.
— Ошибаешься, выйдет, — неожиданно вмешался радист. — Я сообщу через судовую радиостанцию. По всем волнам, и без твоего разрешения. Потом делай, как знаешь.
Цинис застыл, будто от внезапного удара, и обеими руками вцепился в ручки эхолота, чтобы сгоряча не сотворить какую-нибудь непоправимую глупость. В этот момент в громкоговорителе радиотелефона вдруг послышались голоса. По всей видимости, двух штурманов:
— «Звайгзне», «Звайгзне», это «Приеде». Вижу какой-то оранжевый предмет. Рядом с вами, посмотри, что там.
— А-а, — устало протянули на «Звайгзне».
— Вижу. Кажется, обычная рабочая шлюпка. Кверху дном.
— Ты бы вытащил. Она ведь совсем рядом с тобой.
— Не могу, я иду с тралом.
— И у меня не чулок на ниточке.
— А, невелика беда. Людей там наверняка нет. Кому надо, тот и подберет.
Радиотелефон умолк. Траулер немного отклонился от курса, вахтенный матрос резко повернул рулевое колесо, скрипнули его невидимые механизмы, будто раздался чей-то жалобный стон. Люди в радиорубке на миг замолкли, словно оглушенные громом.
— Цинис! — Голос Пелекса прозвучал гулко, а его сработанные руки стали сжиматься в кулаки. — Ты за все ответишь, за все…
Его перебил радиотелефон.
— «Приеде», это «Энкурс», «Приеде», это «Энкурс»… Вы что-то говорили про оранжевую шлюпку…
— Да-да, наша… Прошлой ночью потеряли… Координаты, дайте координаты… Спасибо, идем искать.
Опять простонало штурвальное колесо «Гарши», а люди в недоумении переглянулись.
Рулевой, единственный из всех не спускавший глаз с моря, вдруг радостно закричал:
— Боцман! Смотрите, вон наш боцман!
В неполной миле по курсу судна прыгала на волнах оранжевая лодчонка. Она то высоко поднималась на гребень волны, то, как в пропасть, проваливалась к ее подножию.
Цинис и Пелекс одновременно схватились за бинокли. Да, это был боцман с «Гарши». Он стоял в лодке и размахивал руками, в руках он держал коробки с фильмами.
— Ну, вот видите! — Цинис было засмеялся, по смех вышел ненастоящий, какой-то булькающий. — Ну, видите, я же говорил, нечего зря поднимать панику!
Ему никто не ответил. Радист не спеша отправился в радиорубку и хлопнул за собой дверью, за ним, тяжело шлепая рыбацкими сапогами, ушел Пелекс, и Цинис остался вдвоем с рулевым.
Его охватило такое пьянящее чувство облегчения, что он даже не сразу заметил, как мастер и радист покинули рубку. А когда заметил, то почувствовал себя незаслуженно обиженным. Оттого, что они не радуются вместе с ним. Почему? Ведь все в порядке. Сейчас боцмана поднимут на борт, и никто ни в чем их не упрекнет. Сельдь идет косяками, люди зарабатывают, как никогда. В чем же дело? Неужели опять на его пути встало это неведомое нечто?..
Перевод Р. Золотовой
АНДРИС ЯКУБАН
ПЕСНЬ О СТАРОЙ ДОБРОЙ ЗЕМЛЕ И О МОРЕ
Стариков было трое, и сидели они за одним столом. И вот Рыбачий Оскар, что с Рыбачьей улицы, сказал, что первый в эту весну гром громыхнул, когда были совсем голые ветки, без листочков и без почек.
