Зоя угрюмо молчали.
Воронин решил все-таки выяснить отношения с Зоей. Это не дело, чтобы она дулась на него, но в то же время спускать с рук ее безалаберность тоже не стоит. Он осторожно начал разговор с того, что им волей-неволей приходится не только оказывать медицинскую помощь, но и разбираться во всяких житейских случаях, иногда — запутанных и неожиданных.
Зоя откликнулась очень агрессивно:
— Сами жить не умеете, так не завидуйте другим!
Воронин растерялся, не сразу нашелся что ответить. Потом решил уточнить на всякий случай:
— А кто умеет?
— Ну, эти, у которых мы сейчас были.
— Значит, они умеют жить?
— Умеют, — с вызовом, упрямо повторила Зоя.
— А как ты это определяешь: по зарплате или по марке телевизора?
— При чем тут зарплата? У некоторых и зарплата маленькая, еще меньше, чем у вас, а все у них есть и все они могут достать. В общем, живут в свое удовольствие.
— И ты что, завидуешь им? — настойчиво допытывался Сергей Иванович.
Зоя вместо ответа пренебрежительно пожала плечами: что, мол, говорить с человеком, который не понимает самых элементарных вещей. Потом порылась в сумочке, достала помаду, отвернулась и стала подкрашивать губы. Когда Зоя сердилась, бледно-голубые ее глаза еще больше светлели, или, как говорил Воронин, оттаивали.
Егорыч, не принимавший участия в разговоре, вдруг подал голос:
— Это завсегда называлось одинаково: блатмейстерские отношения. Блат — дело великое, сильнее всякой зарплаты. Что деньги? Сейчас они есть у всех. Телевизоры покупают цветные, проигрыватели — эти, с ящиками, от которых звук по всей комнате…
— Стерео, — подсказала Зоя, не оставляя своего занятия.
— Вот-вот, это самое, — обрадовался шофер. — А поди купи где-нибудь рыбки красной, особенно к празднику, или фруктов каких, ежели весной. Гляжу: вчера апельсины тащат из магазина — полными сетками, картошку берут и то помене. Да, деньги сейчас у людей есть…
— А ты вроде и не рад этому? — спросила Зоя.
— Почему — не рад? — обиделся Егорыч. — Всем хорошо — и мне тоже хорошо. А есть люди, которым обязательно нужно, чтобы у них было лучше, чем у других, уже сегодня хотят пожить при коммунизме. А посмотришь — сами-то они лучше других?.. Не-ет, не лучше, а некоторые — так и наоборот.
— К чему это ты? — снова перебила Зоя.
— А к тому, что ты еще молодая и голова у тебя забита всякой дурью.
— Ну, начинается, — с раздражением огрызнулась девушка. — Опять воспитывают! Дома учат, на работе учат, в кино пойдешь — и там учат. Такая тоска — хоть вешайся.
Она произнесла это с неподдельным отчаянием, и Воронину вдруг стало смешно. Прав Егорыч — голова у нее забита мусором, но девчонка-то еще совсем молодая. Для нее из двух незнакомых парней лучше тот, у кого есть замшевая куртка, — что с нее спрашивать?
Воронин решил сменить тему разговора, спросил у Егорыча, когда они будут обмывать машину. Позавчера ее перекрасили — провели вдоль корпуса ярко-красную широкую полосу, трапецией закрасили дверцу. Вид получился хоть куда.
— Мне бы лучше фонарь правого поворота поскорее поставили, — проворчал Егорыч. — Любой гаишник может остановить — и тогда топайте пешком через всю Москву.
— Теперь машина что надо, клевая, — похвалила Зоя.
— Клевая, плевая! Ну и слова! — возмутился Егорыч. — Как у папуасов.
Зоя не нашлась что ему ответить, да и не успела: машина уже подъехала к пятиэтажному блочному дому.
Дверь открыл мужчина лет сорока, в синей застиранной олимпийке и мятых хлопчатобумажных брюках. Несколько секунд он с недоумением смотрел на Сергея Ивановича и на Зою, потом отступил в глубь коридора, молча пригласил их зайти.
Вход в комнату и на кухню был завешан портьерами, на полу лежали темно-красные дорожки. Из кухни доносился въедливый запах жареной рыбы. Мужчина отодвинул рукой портьеру и, не говоря ни слова, жестом предложил зайти в комнату.
На полу играл кубиками мальчонка лет пяти, бледный, с растрепанными волосами, правая щека его была измазана зеленкой. На диване, плотно укрывшись голубым ватным одеялом, лежала женщина; по блеску в глазах, неестественно-багровым щекам было видно, что у нее температура.
Сергей Иванович попросил у Зои градусник, сел на шаткий стул рядом с диваном:
— Ну, что случилось?
Женщина долго и протяжно закашлялась, выпила из граненого стакана воды и начала рассказывать:
— В общем, стирала я. В пятницу было это, после работы. Стала простыни вешать на балкон, чтобы промерзли на морозе. Ну и была, видать, распаренная. И простудилась, значит. Чувствую — жар. Пошла, значит, к соседке, градусник попросила. Померила — тридцать восемь и пять. Ну, а на работу мне в тот день было не идти. Отвела ребенка в сад, в магазин сходила и стала лечиться. Но, видать, не помогло.
Сергей Иванович терпеливо выслушал, потом спросил:
— А что вы принимали? Аспирин, этазол?
Женщина махнула рукой:
— Я таблетками сроду не пользовалась. Я по-своему лечусь, по-простому. Вскипячу ведро воды, брошу пачку соды. Накроюсь чем-нибудь с головой и дышу паром, терплю, покуда можно. А потом выпью «горькой» стакан, надену все что есть — и под одеяло.
— И сейчас вы так лечитесь?
— Да, только кроме соды. Соды нет в магазинах, и в доме спрашивала, ни у кого не нашла.
— Понятно, — кивнул головой Воронин. — Давайте градусник.
Температура была тридцать восемь и восемь. Воронин послушал больную, правая сторона была чистой, в левой — хрипы. Бронхит — самое меньшее, что может здесь быть.
Воронин попросил Зою сделать укол. Пока она готовила шприц, Сергей Иванович заинтересовался книгами, которые стояли в серванте, рядом с тарелками и чайной посудой. Четыре тома Вересаева («Почему именно он?» — удивился Воронин), справочник «Москва», за прошлый год футбольный календарь и несколько изорванных детских книжонок.
Женщина равнодушно наблюдала, как Зоя отбивала наконечник ампулы, наполняла шприц, но, как только та подошла к дивану, женщина с
