своя моторная лодка и мотонарта. Все свободное время он должен был проводить на охоте и, естественно, выпал из союза. Так как ему не светило работать в свободное время и по роду деятельности приходилось все время оставлять дом на тундре и так как ему трудно было управляться одному, он сманил одного из молодых. По правилам, он пользовался всеми правами нашего общества, но обязанностей сторонился. Чтобы закрепиться, он стал использовать свое положение моторизованного добытчика, приобрел вес различными мелкими услугами, которые оказывал то одному, то другому, и постепенно начал расшатывать сложившийся порядок, менять его в свою пользу. У него появилось несколько товарищей: автоматически образовалось две группы, одна из них придерживалась, так сказать, начального курса, помнила традиции, другая группа блюла собственный интерес. Однажды я потолковал с глазу на глаз с этим товарищем, объяснил ему обстановку и спросил, возможны ли с его стороны какие-либо уступки.
«Отчего же, — сказал он, — возможны. При условии, если уступки последуют и от тебя. Я приехал сюда, чтобы заработать. Если ты перестанешь обращать внимание на то, что я делаю после работы, то мы можем сговориться».
«Ни в коем случае, — ответил я. — Почему я должен ставить тебя в привилегированное положение, когда все мы живем общим делом».
«Вот видишь, начальник, как у всех у меня не получается: дай мне возможность после работы делать свое дело со всей отдачей. Я хочу иметь в жизни собственный интерес, хобби, если хочешь. Я уважаю проделанную работу, и мне не хотелось мешать тебе, но как в этом коллективе: отнесутся ли с уважением к моим потребностям, к моим желаниям? Ты сам знаешь, что мое хозяйство в порядке. Мне достаточно и десяти минут, чтобы проверить его и произвести небольшую профилактику, остальное время я должен быть, по теории, свободным».
«Нет, твой пример действует заразительно. Нельзя, чтобы опять начался разброд. Ты должен уехать, в других местах тебе больше повезет».
«А я не хочу, — с силой произнес он, — я не хочу уезжать. Попробуй меня отсюда выживи! Я уже не малыш, чтобы меня воспитывали в детском саду и разучивали со мной простенькие тексты. Ты не задумывался над тем, что мне хорошо и здесь, и никуда я не собираюсь уезжать. Ответь мне на один вопрос, начальник: имею ли я простое человеческое право добиваться собственными руками своей собственной цели, не затрагивая при этом интересов других и не преступая законов?»
Мне пришлось признать, что да.
«Тогда что ты суешься ко мне со своей коммуной? У вас готовят обеды по очереди, вы вместе заготовляете грибы и рыбу и, кажется, вполне этим довольны. Ну, и с богом! Но я-то хочу жить не так! Значит, уважьте и меня».
И в заключение он мне сказал одну вещь. Сказал тихим, остывшим от ярости голосом, за которым мне увиделась трудная судьба, но и закаленная убеждением стойкость.
«Слушай, Коля, раз вы собрались до кучи и наладили такой распрекрасный образ жизни, то вам и нужно думать, как дальше кучей жить, это я все понимаю. Я также понимаю, что ты на этом разговоре не остановишься, в тебе есть упрямство и сила воли, а я такие качества уважаю. И вот что у нас получается: ты постараешься избавиться от меня из соображений, как тебе кажется, высшего порядка, ибо есть, должна быть в природе Цель, которой нужно подчинить разобщающуюся Вселенную. А я со своим желанием построить счастье окажусь, так сказать, за бортом. Но я не из тех, кто легко сдастся. У меня отца убили на фронте, и мне одному пришлось поднимать семью из двух сестер и больной матери. Понимаешь, мы станем воевать, другого выхода не остается.
«Значит, драться?»
«Значит, драться».
Оказалось, его действительно не так легко было списать. В конторе у него были знакомства, были люди, которые пользовались его услугами, и большими и малыми, не зря же он добывал столько пушнины. Только через год мне удалось проводить его на рабочий берег. Он не косился на меня и попрощался запросто.
«Ну, что ж, твоя взяла, Николай, да только это на время».
После его отъезда мне уже откровенно сказали, что я выжил его из-за того, что он мне не нравился, из ненависти-де. Конфронтация стала ожесточенной. Теперь уже никто не скрывал своих целей и намерений, явно не совпадающих с общими, прежде почитаемыми. Но и меня не так легко было сбить с пути истинного. По-прежнему мне приходилось работать наравне со всеми, и по-прежнему я возвращал людей к тем традициям. Прошло уже три года, как я сюда приехал, ситуация, как мне казалось, менялась немного к лучшему. Появились единомышленники и у меня, люди, в которых я был уверен и которые меня поддерживали сознательно. Меня иногда мучает один вопрос: не бессмысленно ли это? Да, искусственно созданная атмосфера, призванная изменить человека хотя бы чуть, атмосфера, в которой еще нет признаков естественного воздуха. Ведь капэдэ ее невелик, несколько процентов.
Николай выгреб из костра не успевшую обуглиться книгу, показалось — что-то интересное: это был пушкинский «Медный всадник».
Но эту работу проводить нужно. Ведь видна возможность успеха, заметна и целесообразность. Только вот в последнее время я уже не так стоек: устал. Да и начал подозревать, ЧТО виной этой вроде бы гладкой податливости — п р и с п о с о б л я е м о с т ь. Раз ТАК нужно, мы станем с виду такими. А то, что у нас внутри, никого не касается. Сколько же нужно времени и сил, чтобы результаты оправдали эту работу?
…Мы сидели на каменистом выступе берега, у ног плескался прибой, с шуршанием гальки откатывался прочь и опять наваливался на низкую косу.
— Расскажу тебе и об Огольцове Игоре Ефимовиче, слушай, старина Афанасий. Это быль, которую донесли легенды, а памятник на берегу ты и сам видел.
Предания доносят, что приехал он налегке, у него не было самого необходимого, даже постельных принадлежностей и посуды, кроме грязновато-зеленого цвета кружки с отбитой ручкой. Чтобы пить из нее чай, хозяин держал горячую кружку за ободок всеми пальцами, не знаю уж что за удовольствие? Наверное, привык или она ему была чем-то дорога. Ему отдали матрас, одеяло и посуду из того запаса, который пополняет уезжающий отсюда люд. Квартиру он выбрал себе на втором этаже, обставлена она была по-спартански, то есть ничего, кроме штатной мебели, там не было. Знакомство с местом жительства и работой он произвел без лишних слов, как человек, принявший необходимость или неизбежность жизни в таких условиях. Планами он не делился, предположить, на сколько лет он сюда
