Куртов в Германии хоть отбавляй, — добавил я тут же. — После войны встречал одного Курта, интересный, говорю, человек, в плену у нас был, многое там понял, узнал и теперь мастером на заводе работает». «Не тот Курт, — сказала Вальтраут. — Этот на другом специализируется, он торгаш. Покупает и продает, продает и покупает».
— Ну и вы дали, разумеется, согласие на встречу? — спросил Цинин.
— Посоветуйте, товарищ генерал. Согласие-то я дал, но, если ошибся, можно еще все исправить. Время есть. Встреча в гасштете «Добро пожаловать», у Петкера.
Генерал потер переносицу, подошел к окну.
— Солнце, Константин Петрович, солнце... И май, черт возьми! Семь лет, как отгремела война. Семь лет! Мир, покой, пчелки с цветка на цветок порхают. Благодать!
— Верно, как под Новгородом, — ответил Костя. — Только у нас липы цветут буйно.
— А нам вот приходится задачу решать со многими неизвестными. Сейчас бы на лодку да вокруг города! — воскликнул Цинин. — Недавно с комендантом Каревым катер испытали. Стрела! — Генерал повернулся к Вилкову. — Так вы говорите, встречаться или не встречаться с Куртом?
— Я готов выполнить любое указание.
— Встречаться, Константин Петрович, непременно встречаться. — Генерал подошел поближе к Косте. — По-моему, в наших руках ниточка, которая должна привести к цели. Вы должны осторожно, как можно осторожнее, сыграть свою роль. У вас есть козырь — вы работаете на радиостанции. Они на это клюнут. Радиостанция, несомненно, интересует многих... Входите в доверие, слушайте, запоминайте, анализируйте, сопоставляйте.
— Постараюсь, товарищ генерал. — Костя опустил руки по швам.
— Скажу вам по секрету. На этого Курта у нас уже кое-что есть. Немецким друзьям сообщили. Но ваша информация, очевидно, будет решающей. — Цинин шагнул к столу. — Ну, до свидания, до скорой встречи.
За гребнем небольшой высотки только что скрылось солнце, оставив на прозрачно-голубом небе широкую полосу зари. На небе — ни облачка, кажется, над округой повисла бездонная чаша, испещренная светлячками-звездами.
Лес, подступавший к самому гасштету «Добро пожаловать», стоял молчаливый, притихший. Всего лишь час-полтора назад здесь на все лады щебетали птицы — черные дрозды, проворные синицы, маленькие серенькие длиннохвостки, дятлы. А теперь — тишина.
Пуст и неуютен гасштет Петкера «Добро пожаловать». Он бывает таким по понедельникам, в выходной день. В залах пахнет никотином, прокисшим пивом. Высоко под потолком тлеет прикрытая абажуром электрическая лампочка, а в углу теплится ночничок, похожий на церковную свечку.
Полумрак придает залам таинственность, настороженность.
Костя вошел в гасштет и оторопел: необычайность обстановки напугала его. Он ожидал, что войдет, как всегда, в веселые, наполненные музыкой и шумом залы, его встретит радушный Петкер, предложит столик, а тут — мрак, притаившийся в углах, опущенные, словно забрала, жалюзи и противный запах.
— Пройдите сюда, Коста. — Вдруг перед Вилковым вырос Кока и повел его за собой. — Сегодня выходной, мы собрались маленькой компанией у нашего любезнейшего Петкера. — Кока открыл дверь, и Костя вошел в просторную комнату, освещенную ночником-негритенком, усевшимся верхом на золотой рыбке. Вокруг стола — Курт Ромахер, Марта и Петкер. Курили сигареты, и дым плохонького табака резко ударил в ноздри.
— Свет экономит Петкер, — сказал Вилков, подходя к Курту. — О, оказывается, мы давно знакомы! Приветствую вас, товарищ Ромахер.
Курт протянул руку Вилкову, проговорил:
— Да, старый друг — лучше новых двух, — так бы сейчас сказала милая Вальтраут.
— Она мастер на поговорки, — подтвердил Костя. — Неистощимый кладезь. А почему ее нет? — спросил он у Коки.
Кока покачал головой:
— Жаль, но ее не будет. Заболела Вальтраут.
— А я было настроился провести вечер в ее компании, — сказал Вилков. — Давненько не виделись, соскучился.
— Такая обворожит, — заметила Марта, покуривая сигарету. — Пампушечка с мушкой на щеке.
Костя поцеловал Марте руку, затем направился к Петкеру, крепко стиснул его пухлую маленькую ладонь.
Курт предложил Косте сесть, пододвинул сигареты. Вилков достал «Беломорканал». Все дружно потянулись к пачке. Даже некурящий Кока и тот решил попробовать русский табачок.
Петкер, затянувшись, посмотрел на Вилкова:
— Хорош, Коста, табачок, очень хорош.
— В Крыму и на Кавказе растет, — сказал Костя. — Люблю ленинградскую фабрику, московский «Дукат» кашель вызывает.
— Знаешь толк в папиросах, Коста. А вот разбираешься ли ты в винах, камрад? — Петкер мелкими шажками засеменил к серванту, вынул бутылку с красивой этикеткой, вручил Косте. — Отгадай, чье вино?
Вилков долго смотрел на бутылку, крутил в руках, заглядывал на пробку, донышко, прищурив глаза, всматривался в надписи на этикетке. Прочитал, воскликнул:
— Шампань!
— Угадал, Коста. — Петкер взял у него бутылку, с шумом открыл ее, разлил вино в приготовленные Мартой фужеры. — За то, что ты угадал, Коста, выпьем настоящего шампанского.
— За всех, — поднял бокал Костя и выпил.
— Ну что? — спросил Петкер.
— Хорошее, — ответил Костя. — А вы наше шампанское не пробовали?
— Не приходилось, — ответил за всех Кока.
— Не уступит французскому, — продолжал Вилков. — Несколько медалей имеет. Выпьешь, по телу теплота растекается. А «Цимлянское игристое» пили? Нет? Много потеряли. Тоже с медалями. Нальешь в фужерчик, так и играет.
— Давай еще по одной, — сказал Курт.
— Если под сосиски, то давай, шеф, — махнул рукой Костя.
Марта помогала Петкеру накрыть стол. Она принесла с кухни тарелку сосисок, маленькие картонные тарелочки, горчицу.
— Налей, Курт, — попросил Петкер Ромахера.
Курт ловким движением пододвинул к себе бутылку, обхватил ее сухими длинными пальцами, шутливо перекрестился, сказал:
— Дай бог, чтоб этот фаустпатрон был не последним.
Все засмеялись, знали, что такие бутылки русские называют фаустпатронами, и это было приятно Вилкову.
— Есть еще, Курт, не стесняйся, лей по полной.
Вечер, как думал Вилков, начался неплохо. Он выпил, довольно крякнул, густо намазал сосиску горчицей, положил в рот, шумно выдохнул.
— Эх, по-русски приготовили, — сквозь слезы сказал Костя и полез за платком. Марта, зная об этом подвохе, быстро подбежала к Вилкову, схватила за голову, повернула лицом к себе.
— Давайте я
