У Стахурского никаких резервов не было. Одна рота защищала центр, другая — левый фланг в ущелье, третья — правый фланг у взгорья. Хозяйственный взвод и команда мотористов — вот и весь резерв, но вводить его в бой сейчас преждевременно. Еще неизвестно, куда противник бросит главные силы.
— Пленные есть? — спросил Стахурский.
— Нет, — ответил Иванов-второй. — Разве до того!
— Раненые?
— Тоже нет. Семеро убитых.
— Во что бы то ни стало достать «языка»!
В это время стрельба на левом фланге заметно усилилась и на опушке леса показались атакующие.
Теперь они уже были отчетливо видны — солнце еще не взошло, но заря уже окрасила небосвод, и гребень гор искрился от первых лучей. Атакующие, рассыпавшись по скату третьей возвышенности, бежали вниз, на несколько мгновений скрылись в небольшие пади, потом появились на второй возвышенности и поползли дальше, прячась в складках почвы зеленого луга. Бойцы центра встретили их частым винтовочным огнем.
Стахурский внимательно следил за ходом боя. Вражеские пулеметы прикрытия с опушки леса никак не могли пристреляться, их очереди косили траву на заднем скате возвышенности, прикрывавшей нашу линию обороны.
Если бы иметь резерв, чтобы немедленно бросить ударную группу навстречу врагу, расколоть его центр или, еще лучше, отрезать его от фланга в ущелье! Тогда б это ущелье стало могилой для всего правого фланга эсэсовцев. А потом — центральной группе ударить наступающему противнику во фланг.
Стахурский вызвал по телефону Иванова-второго:
— Приказ отменяется Оставьте взвод для демонстрации, всем остальным бегом сюда, в мое распоряжение!
А что, если главные силы противника еще не введены в бой? Не исключено, что в лесу стоят наготове его свежие резервы. Риск, безусловно, большой.
Безотлагательно нужен «язык»!
Линия атаки заметно приближалась. Атакующие показались на гребне второй возвышенности и стремительно сбежали по ее скату. Некоторые из них падали и оставались на месте, кое-кто из упавших пытался уползти на обратный скат возвышенности. Наши винтовки на линии центра не умолкали ни на минуту. Атакующие несли большие потери от ружейных залпов. Мины, вылетавшие из леса, не достигали нашего рубежа.
Вдруг пронзительный вой мин усилился. Враг перенес огонь минометов в глубь нашей обороны. Две мины разорвались на дороге, одна — между клумбами в палисаднике. Через минуту еще одна попала в крышу. С потолка посыпалась штукатурка. И тут же с отвратительным визгом мина разорвалась перед окном, осколки брызнули в окно, и один из них сорвал фуражку Стахурского: он слишком высунулся из окна.
Стахурский отошел в глубину к стене. Погибнуть сейчас, когда война уже окончилась, когда на всех просторах, где гремели бои, наступил мир?
Но наступил ли мир?
— «Мальва» слушает, — бормотал телефонист. Свободной рукой он вытряхивал известку из-за воротника, насыпавшуюся с потолка. Потом он окликнул Стахурского и протянул ему трубку.
— Иванов-второй на проводе, — услышал Стахурский.
Иванов-второй докладывал, что задание выполнено: бойцы уже отправились на КП и сейчас прибудут.
— Хорошо, — сказал Стахурский, — а теперь…
Он остановился. Мина снова ударила в дом, известка и щебень запорошили глаза и осыпали плечи Стахурского.
Голос Иванова-второго надсадно кричал в трубке:
— «Мальва»! «Мальва»! Что случилось? Вас накрыла мина?
— Не кричи! Слышу. Мина. А теперь выходи на холм и обстреляй фланговым огнем вторую возвышенность.
— У меня всего двадцать бойцов, — с явным неудовольствием в голосе сказал Иванов-второй, — а мы сдерживаем не меньше батальона.
— Выполняйте приказ, лейтенант Иванов!
Вестовой, шагнув через порог, доложил, что бойцы второй роты группируются за домом.
— Отлично! — сказал Стахурский.
Он пригнулся, перебежал к окну и выглянул из-за косяка наружу. Темных пятен на склоне не было. Пулеметный огонь в лесу притих. Мины падали реже. Вторая вражеская атака тоже захлебнулась. Зато усилилась активность противника на левом фланге. Там усердно хлопали мины и стрекотали пулеметы. Надо скорее отрезать доступ к ущелью из леса, выйти слева на гребень возвышенности и загнуть фланг.
Стахурский взглянул на часы. Прошло только двадцать минут, после того как радировали фронту. Ответ будет минут через сорок, не раньше. Но держаться придется еще дольше.
— Где начальник штаба? — спросил он ординарца. — Ко мне.
Тот кинулся было к дверям, но сразу же отпрянул назад: его чуть не сбил с ног капитан Вервейко. Он запыхался, на лбу выступили росинки пота.
— Есть «язык»!
— Откуда?
— Доставил сержант Палийчук.
Бывалый разведчик сержант Палийчук считался специалистом по добыванию «языков». Его даже окрестили «языковедом» — от слов «язык» и «веду». Он добывал «языков» еще в Сталинграде, потом у Днепра, в Карпатах, у озера Балатон.
На пороге показалась серая фигура с поднятыми вверх руками. Позади шел мрачный Палийчук. Сержант Палийчук всегда был мрачен, особенно после отчаянной и дерзкой операции. Немолодой, длинноусый, по специальности водопроводчик, — он резко выделялся среди разведчиков, обычно молодых и молодцеватых.
Пленный остановился на пороге, и Палийчук подтолкнул его автоматом. Пленный переступил порог, но в это время у дома снова взорвалась мина и он упал: он бросился ниц, лицом вниз, ткнулся носом в пол, но руки продолжал держать поднятыми.
— Молодец, Палийчук! — сказал Стахурский. — Будет у тебя еще один орден Славы.
Палийчук не спеша толкнул пленного ногою:
— Вставай… нечего вылеживаться.
Гитлеровец стал на колени. Его поднятые руки дрожали. Лицо было измазано зеленью и грязью, глаза светились животным страхом, как у пойманного зверя. Но, действительно, это был офицер СС, — они шли в атаку, не сняв шевронов.
— Встаньте сюда, к стене, — обратился к нему Стахурский по-немецки.
Но пленный еще не пришел в себя. Палийчук подтолкнул его автоматом. Эсэсовец быстро вскочил.
Стахурский повторил приказание.
Пленный покорно стал у стены.
— Опустите руки, — приказал Стахурский.
Эсэсовец опустил руки.
В это время в дверях показался командир взвода второй роты и доложил о прибытии полуроты Иванова-второго.
Стахурский сказал капитану Вервейко:
— Я допрошу его. А ты веди полуроту: надо ударить между центром и их правым флангом и отрезать подступы к ущелью.
Начальник штаба пристально взглянул на Стахурского. Он ни единым словом не обмолвился, хотя задание казалось почти неосуществимым.
— Вот по этой узкой впадине вы проберетесь незамеченными почти до самого леса.
— Есть… — неуверенно сказал Вервейко.
— Потом подниметесь на возвышенность. За нею сразу начинается ущелье. Ты будешь выше их правого фланга.
— Ты думаешь, это возможно? — спросил Вервейко.
— Необходимо отрезать подступы к ущелью и уничтожить правый фланг. Другого выхода нет.
— Понятно, — сказал Вервейко. — А может, раньше расспросим этого?
— Конечно, — ответил Стахурский, — выступишь, когда разузнаем. Пока приготовь бойцов. А я тем временем допрошу его. Выполняй.
— Слушаю!
Палийчук посторонился, пропустил начальника штаба и снова стал на пороге. Автомат висел у него на груди, он оперся на него обеими руками и широко раздвинул ноги, почти во всю ширину двери, загромоздив проход: он стоял в позе свободной, но твердо — с места его не сдвинуть.
Гитлеровец уже понемногу пришел в себя. Страх в его глазах теперь сменился ненавистью, пугливой, но лютой. Он был бледен.
— Ваша фамилия? — спросил Стахурский.
Эсэсовец молчал.
— Чин?
Снова молчание.
— Товарищ майор спрашивает, какое у тебя звание, — сказал Палийчук, по-украински, словно переводчик с немецкого — для немца, который, очевидно, никакого языка, кроме немецкого, не знал. Но Палийчуку всегда казалось, что немцы прикидываются, будто не понимают языка, на котором изъясняется он. За годы войны сам он неплохо овладел немецким языком.
— Я на ваши вопросы отвечать не буду, — сказал гитлеровец. Голос его прерывался от волнения.
— Как называется ваша часть?
Пленный молчал.
Щеки его дергались. На них появился румянец, синеватый, как у обмороженных. Он глядел мимо Стахурского, на стенку.
Палийчук вздохнул и сделал движение.
Стахурский жестом остановил его.
— Куда вы движетесь?
Молчание.
— Почему вы рветесь к реке?
Снова молчание.
Стахурский сказал:
— Война окончена. Германия капитулировала. Все военнослужащие бывшей гитлеровской армии, которые не сложили оружие, будут преданы военно-полевому суду. Вы выполняли приказ командования, лично вам ничто не угрожает, и сейчас вы обезоружены. Но если вы отказываетесь отвечать, значит вы солидаризируетесь с теми, кто начал этот преступный бой. И мы с вами поступим уже по законам боя, а не по условиям капитуляции. У меня нет времени возиться с вами.
