Он поцокал языком и сочувственно вздохнул: «Вот она, современная любовь. Бедная, как же ты влюбилась в человека, которого боишься? Или женат твой Васенька? Не повезло, девочка».
Потом прочитал еще раз и подбодрил:
— Крепись, такая любовь дается не каждому.
Он отпустил монетку и набрал номер. Рычажок тотчас же щелкнул.
— Это ты, маленькая женщина?
— Конечно! Я тебя слушаю, Сашенька.
— Клава, прости, что не приехал. Давай перенесем мое появление на завтра. Я с этим письмом живо разделаюсь. Так и можешь сказать редактору.
— Саша, ты знаешь, я всегда рада тебя видеть. Но редактор уже считает, что хода письму давать не следует. В институте все утряслось и так…
— Ты ему не говорила, что у него семь пятниц на неделе?
— Я оставила такую возможность тебе. Мне не хочется вылетать с работы.
— Да, конечно. Тогда передай ему мою глубочайшую признательность.
— Это можно.
— Клава, знаешь, что мне теперь часто приходит в голову?
— Скажи.
— Тогда на реке, в тот солнечный чудный день, я был наивен и глуп.
— Что с тобой тогда было?
— Видишь ли, выражение «носить жену на руках» тогда я еще воспринимал буквально. Ты мне показалась тяжелой ношей. Я спасовал.
— Спасибо, дорогой. Ты в самом деле отличался наивностью. Но это было так давно, и потому я не сержусь.
Шаров опустил еще монету. Долгие протяжные гудки были ему ответом. Но он отличался терпеливостью, а терпеливость вознаграждается.
— Добрый день, Ирина Георгиевна. Шаров вас беспокоит.
— Какой Шаров? — не очень приветливо спросили его.
— Александром Васильевичем, помнится, величали.
— Ах, это вы…
— Я хотел сказать, что с Аркадием Николаевичем ничего не случилось.
— По-вашему, ничего не случилось? Спасибо!
— Я не об этом… — Он усмехнулся, вспомнив, что и прежде, когда приходилось разговаривать, они с трудом понимали друг друга. — Ирина Георгиевна, я хотел сказать, что он жив-здоров. С ним ничего не случилось, в физическом смысле, что ли… Ясно я выражаюсь?
— Мне все ясно. Он всегда думал только о себе. И поделом ему, он своего достукался. Я даже рада, что его сняли…
— Ирина Георгиевна, — вмешался Шаров, — таких людей, как Аркадий Николаевич, переводят на другую работу, а не снимают. Вы давно могли это уяснить…
— Он даже не поинтересовался, как я тут… Он никогда ни о чем не заботился!..
«Понимаю Дерябина, отчего он не пошел домой, — подумал Шаров, отстраняя от уха звенящую трубку и осторожно укладывая ее на аппарат. — Она устроила бы ему сущий ад». И рассерженно проворчал, обращаясь к той, что оставила надпись: «Васенька, я тебя люблю…»
— Ты думала, любовь — цветочки, семейная жизнь — рай? Как бы не так.
Он взял еще монетку, полюбовался на нее, но набрать домашний телефон медлил…
Знаю сам я пороки свои. — Что мне делать?
Я в греховном погряз бытии. — Что мне делать?
Пусть я буду прощен, но куда же я скроюсь
От стыда за поступки мои. — Что мне делать?
— Это квартира Шаровых? — как можно ласковее спросил он.
— Вы не ошиблись, — прозвенел тоненький голосок. — Между прочим, впервые за утро. До этого все ошибались.
— Наташка, — мягко укорил Шаров. — Какое же утро?
— Это ты, папа?
— Эге. Кто же еще!
— Тогда: жил-был король!.. — крикнула Наташка.
— И жила-была королева, — продолжил Шаров. — Король всегда ходил на работу, а королева — на базар за картошкой.
— Не так! — запротестовала девочка.
— Почему, Наташенька? Бывают и отклонения… Эгей, куда ты пропала?
— Это ты?
Вопрос был поставлен ребром, не будешь отпираться.
— Я, мамочка, — виновато отозвался Шаров.
— Как же так получается. Ребенок целый день один, голодный, а ты гуляешь?
— Я, мамочка, не то что гуляю, я в некотором смысле на работе…
— Замолчи! С тех пор, как ты ушел из газеты, ты только бездельничаешь.
— А кто же за меня пишет книги? Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Почему Наташку не накормил? Совсем голодная…
— И опять зря говоришь, будто Наташка голодная. Я ей оставил сыр. Покупал сто граммов превосходного сыру. Вполне питательно…
— Беспечный дикарь! Возвращайся немедленно домой.
— Не могу, — заупрямился Шаров.
— Это еще почему?
— Я тебе после объясню. Ты не беспокойся…
— Скажите на милость! Он целыми днями не бывает дома и говорит: «Не беспокойся». Тиран!.. Слышишь, сейчас же заявляйся! Бросай бродяжничать, тебе уже сорок.
— Мамочка, я не могу, — тоскливо сказал Шаров, — хотя мне и сорок.
— О, господи!.. И почему я вышла за тебя замуж?
— Вот этого я не знаю.
— Зато я знаю. Я тебя представляла нормальным человеком.
Для нее все его друзья-литераторы и он сам — ненормальные. А он когда-то считал писателей полубогами. Вот что значит трезво смотреть на жизнь.
Трубка стала издавать короткие гудки. Он положил ее и опять взглянул на надпись: «Васенька, я тебя люблю и мне страшно».
— Ничего, — успокоил Шаров. — Не страшись. Ты еще свое возьмешь. Не было бы страшно Васеньке.
Дерябин сидел на чугунной решетке, которая ограждала сквер с чахлыми деревьями. Перед ним стояла цыганка с ребенком на руках.
— Скажу твое имя…
— И я скажу, — бодро подключился Шаров, подходя к ним.
Цыганка мельком оглядела его, не нашла ничего интересного и опять подступилась к Дерябину.
— Есть злодейка, которая сделает тебя несчастным на двенадцать лет, — таинственно и уверенно сообщила она.
— Ты собиралась сказать имя, — напомнил ей Дерябин.
— Скажу… Возьми пять копеек и заверни в бумажный рубль, лучше в трешку — темнее цветом. Убери в карман и не смотри два дня. И ты увидишь — пятачок покраснеет, увидишь, что я не вру.
— Дай рубль, — попросил Дерябин у Шарова.
— Нашел простака, — ответствовал Шаров. — У тебя есть, ты и дай.
— Какой красивый и жадный, — упрекнула цыганка. — Женщины любить не будут.
— Уже не любят.
— Все-таки достал рубль, устыдился. Дерябин стал заворачивать в него пятачок. Цыганка с интересом следила за его руками.
— Не так, — нетерпеливо сказала она. Отобрала рубль и ловко, одной рукой завернула монету. Дерябин потянулся было за рублем, но она отстранилась.
— Не спеши. Отнесешь на кладбище, положишь под камень и увидишь, что будет.
Дерябину не интересовало, что будет на кладбище, его интересовал рубль.
— У тебя будет пятеро детей.
— Этого еще не хватало, — буркнул Дерябин и опять потянулся за деньгами. А цыганка подула на кулак и разжала его. На ладошке ничего не было.
Исчезновение денег обескуражило Дерябина. Он все время настороженно следил за ее рукой и готов был поклясться, что рубль не перекочевывал ни в другую руку, ни в широкий рукав немыслимого одеяния цыганки.
— Имя-то скажи, — попросил он, тепля в душе надежду хоть на какую-то справедливость.
— Возьми пятачок, заверни в трешку — темнее цветом…
— Что ты скажешь! — восхитился Дерябин, которому ничего не оставалось, как показать, что он не удручен обманом. У цыганки сразу спало напряжение, она широко улыбнулась и даже показалась красивой.
Они садились в автобус, когда опять услышали:
— Через два дня покраснеет…
К их удивлению, это была другая цыганка. Видимо, все они работали по одной схеме.
В автобус столько набилось народу, что ни передние, ни задние двери уже не закрывались. Дерябин и Шаров оказались в самой середке, сжатые со всех сторон. И все-таки они были довольны: в тесноте, да скоро поедут, не как другие, что заглядывают с улицы в окна.
Из кабины шофера раздалось:
— У кого билеты на восемь часов, просим выйти.
— Почему? — раздалось со всех сторон.
— Наш автобус идет рейсом семь тридцать.
— Эва! Хватился! Времени уже девятый!
— Я вас предупредил.
Оплошавшие — десятка полтора — чертыхаясь, стали пробираться к выходу. Шаров вопросительно посмотрел на Дерябина: у них были билеты на восемь часов. Тот показал на часы. Было четверть девятого.
— Почему мы должны выходить? — сказал Дерябин, и в глазах его появился стальной блеск, так хорошо знакомый Шарову. — Мы и так опоздали на пятнадцать минут. Когда-то придет тот автобус.
Шаров согласился: они купили билеты на восемь часов и их обязаны отправить в это время. А на каком автобусе — безразлично, все они из одного парка.
В общем, когда автобус вывернул со стоянки на широкую асфальтовую дорогу и пошел, набирая скорость, угрызения совести они не испытывали.
Проехали мост через Волгу, дорога пошла вдоль левого берега, мимо деревянных домишек. Пригород.
В автобусе все разобрались по своим местам, стало спокойно и тихо. Дерябин развернул газету, которую купил на стоянке, уткнулся в нее. Шаров рассеянно приглядывался к пассажирам, слушал, что говорят.
