— Дождался, гад?! — завопил Сучков. — Сам лез, сам! Я тебе все оставил, все, а тебе и свободу забрать надо?! Сука ты, сука, до чего довел мужика, опять в колонию, да? — Он бросил ружье и, мотая головой, закачался, замахал руками, стуча в грудь, по плечам и шее.
Истерика, понял Михаил. В таком состоянии человек на многое способен. Но второй раз стрелять не должен: задачу-то свою выполнил — остановил погоню…
Однако сегодня у меня что-то много просчетов, подумал Михаил. Остережемся… Он сбросил рюкзак, выложил с его дна, из-под запасной одежды, кобуру наверх и принялся стягивать сапог.
— А из пушки чего не палил? — глухо спросил Сучков. — Верняком ведь таскаешь. Испугался, начальнички не погладят? Ну, ж-живи, рыбий сторож… — Он подобрал ружье и медленно зашагал к трассе. Шагов через двадцать остановился, посмотрел, как Михаил бинтует ногу, и пошел, уже не оглядываясь.
Рана больше походила на глубокую царапину, но пришлась по мышце, и Михаил ковылял до трассы часа три. Конечно, Сучкова и след простыл: машин на трассе много. Вот теперь и выступай с заявлениями. Ухмылочки пойдут, хихиканья — проспал браконьера. Буквально. И потом — кому заявлять? Сам инспектор рыбнадзора, самому и дело в руки: нарушение правил рыболовства… Ох, напортачил в самом начале сезона. Первый клин комом? Малое утешение… Ружье на стене висело, записать бы номер… Да что вспоминать неиспользованные шансы. Теперь ищи встречи…
* * *
— Не хватает людей, — вздохнул Афалов, подкручивая баранку. — Шофера вот послал на промывку. Почитаешь литературу — диву даешься: как это раньше на Руси тьма народу была бездельного, скукотища, занятия никакого целым миллионам. Тратили их в войнах, шастали они по тайге, чтоб с глаз долой. А сейчас население намного больше, но все равно не хватает. Особенно дельных людей. С ними, на мой взгляд, просчеты у нас в воспитании. Гоним «на-гора» безликую серость, человека на должность бригадира в этом потоке искать надо. От лавины запретов, видно, еще с яслей: то нельзя, это неможно… Ладно, иди смотри нашу новинку, а я на полигоны забегу.
Михаил вылез из машины, огляделся. Узкий распадок напротив перехвачен дамбой. Там в образовавшемся озерке удерживается паводковая вода — «хлеб» промывочных установок. Оттуда ее по водоводам качают на агрегаты, где моют пески. Там вода забирает глину, «обогащается», даже на глаз становится вязкой. Пусти ее в речку, глина моментально затянет места кормежек, нерестилища. Выгонит из чистых струй кислород, в океан огромным желтым языком поползет и там жизнь слижет на многие километры. Поэтому с промывочных агрегатов она должна поступать на фильтровку, поначалу хоть в самый примитивный отстойник. А его и не видно. Приборы вон крутятся, а отстойника нет. Надо на ручей глянуть.
Ручей Светлый петлял по дну долины и неожиданно был до удивления чист. Как это они ухитрились? Михаил медленно побрел по косам и наконец увидел: с пойменного уступа, сквозь лишайники, мхи и траву, в Светлый сочились многочисленные ручейки. Текли они с пологого склона, бледно-зеленого от молодых побегов пушицы.
— Вот тебе естественный фильтр, — прозвучал сзади голос Афалова. — А этот склон нам все равно вскрывать в будущем.
Михаил зашел в ручей, достал флягу и наполнил водой. Воздух, дрожа, струился над долиной, неназойливо гудели первые комары, журчала вода, звонко шлепались в нее чистые ручьи. Что же, для начала пусть так.
— На этот сезон — согласен, — сказал Михаил.
— Деньги будут с нового года. — Афалов кивнул. — Сделаем.
— Вы родились и выросли в деревне? — спросил Михаил.
— Да, из староверов с реки Оби. — Афалов засмеялся. — Жили тесно по деревенькам, а вот шуганула нефть — побежали по России… Сначала в институт, да… Я вот что заметил: проблемы охраны природы сейчас понимают и принимают почти все нормальные люди. Но кондовые горожане делают это как-то больше умом, а сельский житель — сердцем. Но лишь от ума — маловато. Ум больше тяготеет к плану…
— Да, — согласился Михаил. — Нужен синтез, только тогда и решим проблему. И железная дисциплина. Все у нас хозяева, всего, когда надо взять, а вот найти ответственного за то, что берется незаконно, — почти бесполезно. Кому охота отвечать за какое-то озерко или речушку тут, на Крайнем Севере, если человек живет тут временно, вербованный на три года. Взять из такого ручья — это пожалуйста, это мне хорошо, а дальнейшая судьба — да плевать, я скоро уеду и никогда его не увижу. У меня дом вон — на Днепре. К сожалению, не каждый еще способен всерьез воспринимать неразрывность природы, понять, что Волга, Днепр и этот ручей Светлый — одна цепочка жизни. Оборви тут — завянет и там. Вон беглец мой так объяснил: рыбы тут «мильен», бульдозером сто лет греби — не выгребешь, а мы надолго не задержимся. Примитивно, недалеко, но примитив особенно понятен мещанину, а его у нас словно специально последние двадцать лет плодили.
— Это точно, — согласно кивнул Афалов.
Они помолчали, глядя вокруг. Грело белое солнце. С ивовой ветки смотрела блестящим глазом желто-зеленая пичуга. Михаил почувствовал, как между ним и Афаловым протянулись робкие нити первой обоюдной симпатии, часто рождающейся на фундаменте единомыслия.
— Не тайга, но красоты не меньше, — сказал Афалов. — Может, оттого тянет здешняя природа, что человеком почти не тронута? Себе на погибель тянет. Трогать мы еще ох как не обучены…
— Чуть не забыл, — сказал Михаил. — С внештатниками я поговорю, но и вас попрошу: вон за тем кряжем речка Теплая течет, на ней цепочка зимовальных ям. В ямах лов запрещен любой снастью. Поселков дальше нет, поэтому о любом транспорте в ту сторону прошу сразу сообщать.
— Последим, — понял Афалов.
Из конторы Михаил позвонил в райисполком, секретарю Тыны. Рассказал о балке с рыбой, дал координаты. О выстреле умолчал.
— Како! — удивился секретарь. — Гора рядом, как блюдо — Кэмэнэй! Так? Там недалеко и моя бригада олешек пасет. Сейчас буду говорить геологам, они летают много. Заберут сегодня же.
После беседы с Тыны Михаил пошел в местное отделение общества охотников и рыболовов. Вместе с председателем просмотрели документы. На фотографиях Сучкова не оказалось, председатель на словесное описание нарушителя покачал головой: нет, не наш. Да и не имели еще местные пятизарядок.
— Ищите по другим предприятиям, — сказал председатель.
* * *
Подножия сопок таяли в ночных тенях. На южной гряде по снежникам горели солнечные полосы.
Впереди и сзади шли новенькие «Уралы», выкрашенные оранжевой краской. В кузовах бочки с оловянным концентратом. Путь их из райцентра Пээк морем на материк. Водитель всю дорогу расспрашивал о работе инспекции. А когда узнал, что Михаил один на такой район, — не поверил.
— Чего тут одному делать?
Михаил пожал плечами:
— Вакансии есть, но людей, «больных» природой, трудно найти. Пока. Сочувствующих, правда, много. Помогают.
— Вам народ нужен — ух! — Шофер энергично мотнул головой. — Не каждый, конечно, сможет.
— В любом деле народ нужен «ух»! — Михаил усмехнулся. — Каждое дело не каждый сможет.
— Это правильно. Но все равно браконьер — человек особого рода. Опасный.
— Я смотрю, ты тоже ружьишко с собой возишь, — Михаил поправил приклад дробовика, все время вылезавшего из-за сиденья. — А охота сейчас запрещена. Значит, ты тоже по закону — браконьер, «человек особого рода, опасный». Так?
— Да… ну-у, — смутился водитель. — С весны, с гусиного лёта валяется. Выгрузить недосуг: из рейса в рейс, замотался. Да и что эта берданка: вот у меня приятель из совхоза на Вальхыркае, механик Солошко, так тот зимой в рейсы автомат берет, дружок ему с тамошней полярки, Гуркин, выдает. Они его «фоторужьем» называют — хы! Вот то — да-а… А я…
— Будешь в отпуске, — перебил Михаил, — загляни на любой завод: стоят у станков ружья? Рабочее время и место — не для охоты. Так что приедешь домой — выгрузи. В следующий раз заберу.
— Выгружу, — с готовностью согласился водитель. — Да у нас на автобазе, почитай, у каждого в кабине… Оберечься-то надо. Зимой, бывает, заметет — часами попутку либо аварийку ждешь. А кругом медведь шастает, росомаха.
— Да, — сочувственно кивнул Михаил. — Грызут прямо на глазах. Каждый месяц десятками останки хороним. Кровь и слезы. Так?
— Го-го! — хохотнул водитель. — Скажешь, тоже. Но все может…
— Не может. Медведь зимой спит, росомаха к живому человеку никогда не подойдет. А объявится раз в десять лет шатун, оленеводы сразу примут меры. До вас он…
— Глянь! — водитель вдруг застучал в стекло. — Олени!
Наискосок от северной гряды сопок по лысому щебнистому склону бежала важенка с теленком. Они явно хотели пересечь трассу. Длинноногая, серо-голубая, со светлым подбрюшником, важенка шла крупной рысью, грациозно выбрасывая копыта. Одним глазом она косила на вереницу машин, но бега не сбавляла.
